Настроение сейчас - офигенное

ДРУЖЕЛЮБНЫЙ ВЕЛИКАН

Я побежала.
Я перескакивала через дыры в половицах коридора и преодолевала по три ступеньки лестницы одним прыжком. В какой то момент я потеряла равновесие, попыталась ухватиться за перила, вместо этого поймав рукой стебли плюща, и лишь чудом не рухнула с высоты. Куда бежать дальше? В библиотеку? Нет, в другую сторону. В проход под аркой. Бузина и златоцвет хватали меня за одежду, я несколько раз падала на четвереньки, но тут же вскакивала и продолжала бег по руинам старого дома.
Но вот я упала уже плашмя, со всего маху, и вопль ужаса слетел с моих губ.
– Бедняжка. Я, должно быть, тебя испугал. Ох, бедняжка… – раздалось за моей спиной.
Я повернула голову и взглянула назад сквозь арочный проем.
С галереи на меня смотрел – нет, не ходячий скелет или монстр из моих кошмаров. На меня смотрел великан. Он легкими шагами спустился с лестницы, уверенно минуя многочисленные препятствия в виде камней и куч мусора, и встал надо мной. На лице его была написана глубочайшая озабоченность.
– Вот ведь незадача.
Он был ростом под два метра и очень широк в плечах – настолько широк, что внутреннее пространство здания как бы съежилось в перспективе за его спиной.
– Я совсем не хотел… Я только подумал… Ведь ты вроде бы… Но теперь это уже не суть важно… Ты не ушиблась, моя милая?
Я ощущала себя съежившейся до размеров ребенка. Впрочем, и в этом человеке при его чудовищных габаритах было нечто детское. Его пухлая круглощекая физиономия не допускала наличия морщин, а плешь на макушке была обрамлена венцом серебристо белых кудрей. Глаза его были почти так же круглы, как оправа его очков. И эти прозрачно голубые глаза лучились добротой и участием.
Я, должно быть, выглядела сильно потрясенной. И наверняка была очень бледна. Он опустился на колени рядом со мной и взял меня за руку.
– Ну и ну, шмякнулась ты будь здоров… Если бы только я… но я никогда… Пульс явно частит. Да уж…
У меня болела голень. Я нащупала свободной рукой прореху на колене брюк и, поднеся пальцы к глазам, увидела кровь.
– Ох ты, милая моя… Что то с ногой? Не иначе как сломана. Ты можешь ею пошевелить?
Я успешно пошевелила ногой, и на лице человека изобразилось огромное облегчение.
– Слава тебе, господи! Я бы себе никогда не простил. Подожди немного, и я… я сейчас вернусь… одна минута…
И он поспешно удалился. Его ноги безупречно протанцевали между многочисленными препятствиями и поскакали вверх по лестнице, тогда как его торс спокойно плыл над ними, словно не имея никакого отношения к череде стремительных движений, совершаемых нижней частью тела.
Я сделала глубокий вздох и стала ждать.
– Чайник скоро закипит, – объявил он, вернувшись.
В его руке я увидела стандартный пакет первой помощи, белый с красным крестом, из которого он извлек пузырек йода и марлевый тампон.
– Я всегда говорил: «Кто то когда нибудь здесь точно покалечится» – и на такой случай много лет держал эту аптечку.
Лучше перестраховаться, верно? Ох ты, бедняжка… – Он страдальчески поморщился, прижигая мое пораненное колено йодом. – Потерпи чуть чуть, моя милая.
– У вас здесь есть электричество? – спросила я. От всего происходящего у меня шла кругом голова.
– Электричество? В этих то руинах? – Мой вопрос его поразил и, вероятно, навел на мысль о сотрясении мозга, сказавшемся на моей способности рассуждать здраво.
– Мне показалось, вы что то говорили о закипающем чайнике.
– А, понимаю! У меня есть походная плитка. Раньше я пользовался термосом, но… – Он тряхнул головой. – Чай из термоса не так вкусен, ты согласна? Сильно болит?
– Уже лучше.
– Молодец. А шмякнулась ты здорово!.. Но вернемся к чаю: с лимоном и сахаром тебя устроит? Молока, увы, нет. Как и холодильника.
– С лимоном будет в самый раз.
– Отлично. Погода нынче ясная, так что будем пить чай на свежем воздухе.
Он направился к парадной двери и отодвинул засов. Со скрипом – хотя и не таким сильным, как можно было ожидать, створки разошлись в стороны. Я начала подниматься с пола.
– Не шевелись!
Великан протанцевал обратно и склонился надо мной, после чего я взлетела в воздух и была плавно вынесена наружу. Он усадил меня бочком на спину одной из каменных кошек, которыми я восхищалась часом ранее.
– Подожди здесь, я скоро вернусь и угощу тебя превосходным чаем! – сказал он, удаляясь обратно в дом.
Я видела, как его широкая спина всплыла по лестнице и исчезла в коридоре второго этажа.

– Тебе удобно?
Я кивнула.
– Чудесно! – Он улыбался так, словно это и впрямь было чудом. – Думаю, нам пора познакомиться. Меня зовут Лав. Аврелиус Альфонс Лав. Или просто Аврелиус.
Он смотрел на меня выжидающе.
– Маргарет Ли.
– Маргарет. – Он расплылся в улыбке. – Великолепно. Просто великолепно. Угощайся.
Он поместил какой то сверток между ушей черной кошки и медленно, уголок за уголком, его развернул. На салфетке лежали два больших куска темного кекса. Я взяла свою долю и впилась в нее зубами. Кекс оказался идеальным угощением для такого холодного дня: щедро приправленный имбирем, сладкий и пряный одновременно. Великан налил чай в изящные фарфоровые чашки, поднес мне сахарницу, а затем извлек из нагрудного кармана синий бархатный футляр и открыл его. Внутри на подкладке лежала серебряная чайная ложка, ручку которой украшала вытянутая буква «А» в виде стилизованного ангела. Я взяла ложечку, помешала свой чай и вернула ему.
Я отдала должное еде и питью, а радушный хозяин меж тем устроился на спине второй кошки – или, скорее, котенка, каковым тотчас обернулся в сравнении с ним сей монументальный зверь. Он ел молча, аккуратно и сосредоточенно. При этом он поглядывал на меня, стараясь определить, нравится ли мне угощенье.
– Очень вкусно, – сказала я. – Полагаю, это домашняя выпечка?
Расстояние между двумя кошками достигало десятка футов, и, обращаясь друг к другу, мы были вынуждены слегка повышать голос, что придавало беседе налет театральности, словно мы работали на публику. И у нас действительно была публика. На опушке парка в лучах солнца стоял олень, с любопытством нас разглядывая. Спокойный и настороженный одновременно, он был абсолютно неподвижен, только ноздри трепетали при дыхании. Обнаружив, что я его заметила, он не попытался бежать – вероятно, решил, что меня можно не опасаться.
Мой сотрапезник вытер пальцы салфеткой, встряхнул ее, очищая от крошек, и сложил вчетверо.
– Понравилось? Этот рецепт мне дала миссис Лав. Я научился печь этот кекс, когда был еще ребенком. Миссис Лав великолепно готовила. И вообще чудесная была женщина. Увы, сейчас ее с нами нет. Конечно, она прожила долгую жизнь, но хотелось надеяться… Стало быть, не суждено.
– Понимаю, – сказала я, хотя на самом деле поняла далеко не все.
Кто была миссис Лав – его жена? Однако он сказал, что пек ее кексы еще в детстве. Если же это была его мать, почему он назвал ее «миссис Лав»? Две вещи, впрочем, были очевидны: то, что он ее любил, и то, что она умерла.
– Мне очень жаль, – сказала я.
Он принял мои соболезнования с печальным выражением лица, но уже через секунду оно прояснилось.
– Думаю, это можно считать достойным памятником в ее честь, как по твоему? Я говорю про кекс.
– Безусловно. А как давно вы ее потеряли? Он задумался, вспоминая.
– Примерно лет двадцать тому. Хотя мне кажется, что прошло много больше. Или меньше. Это ведь как посмотреть.
Я кивнула. Наши взгляды на время во многом совпадали.
Несколько секунд прошли в молчании. Взглянув в сторону парка, я увидела новых оленей, которые выходили из за деревьев на залитую солнцем опушку. Боль в ноге стихала. Я чувствовала себя гораздо лучше.
– Скажи мне… – начал великан и запнулся. Чувствовалось, что он собирается с духом, прежде чем задать вопрос. – У тебя есть мама?
Я вздрогнула от неожиданности. Посторонние люди в общении со мной, как правило, не доходят до стадии личных вопросов.
– Мне не стоило об этом спрашивать? Прости меня, но… Как бы это сказать? Семейная тема, она ведь… Конечно, если ты против таких разговоров… Извини.
– Ничего, я не против, – сказала я.
И я действительно была не против. Возможно, сказалась серия полученных мною потрясений или же странная обстановка, в которой я находилась, но я чувствовала, что могу свободно говорить о своих личных делах с этим человеком и что все мною сказанное не выйдет за пределы этого места и не начнет свободно гулять по свету. Поэтому я ответила на его вопрос.
– Да, у меня есть мама.
– Мама! О, это так… это так… – Тоска и жажда были в его глазах. – Иметь маму – что может быть прекраснее! – наконец воскликнул он.
Это прозвучало как приглашение к дальнейшим откровенностям.
– У вас, я так понимаю, нет мамы? – спросила я.
Лицо его исказилось, как от боли.
– К сожалению… Я всегда мечтал иметь… Как и отца… Ни братьев, ни сестер. Никакой родни вообще. В детстве я часто воображал, что у меня большая семья. Я придумал себе семью: много много поколений. Смешно, правда? – При этом ничто в выражении его лица не располагало к смеху. – Что до настоящей мамы… То есть которую бы я знал… Понятно, что матери есть у всех. Другое дело: не все знают свою мать. И я всегда надеялся, что однажды… Такое ведь может случится, почему бы нет? Я до сих пор надеюсь.
– А а, – только и смогла произнести я.
– Все это, конечно, глупые переживания. – Он пожал плечами с намерением подчеркнуть несерьезность сказанного, однако этот его жест вышел неубедительным. – Но мне и вправду очень хотелось иметь маму.
– Мистер Лав…
– Аврелиус. Пожалуйста, называй меня так.
– Знаете, Аврелиус, и с матерями не всегда все так просто и славно, как вам, вероятно, представляется.
– Да? – Похоже, это явилось для него откровением. Он смотрел на меня очень внимательно. – Ссоры?
– Не совсем.
Он нахмурил лоб.
– Взаимное непонимание? Я покачала головой.
– Еще хуже? – изумился он.
В поисках ответа на эту загадку он обозрел небеса и лес, но ничего там не нашел и напоследок заглянул мне в лицо.
– Тайны, – сказала я.
– Тайны! – Его глаза округлились еще больше, окончательно уподобившись по форме оправе очков. Он покачал головой, безуспешно пытаясь вникнуть в смысл мною сказанного. – Сожалею, – сказал он наконец, – но я ничем не могу тебе помочь. Я вообще мало что знаю о семьях. Почти ничего. Невежество мое безгранично. Мне очень жаль, что у тебя так вышло с тайнами. Но я уверен, что ты совершенно права.
Взгляд его был полон сострадания. Он достал из кармана и протянул мне аккуратно сложенный носовой платок.
– Извините, – сказала я, утирая слезы. – Это, наверно, последствия шока.
– Ничего удивительного.
Пока я пользовалась его платком, он смотрел в сторону оленьего парка. Небо начало темнеть. Проследив за его взглядом, я увидела мелькающие среди деревьев светлые пятна: стадо оленей уходило в лес.
– Когда вы повернули дверную ручку, я подумала, что это призрак, – сказала я. – Или ходячий скелет.
– Скелет? Я – ходячий скелет?! – Он фыркнул, и все его огромное тело затряслось от смеха.
– Но вы оказались великаном.
– Именно так! Великаном! Отсмеявшись, он добавил:
– Здесь и правда водится призрак. По крайней мере, так говорят.
«Знаю, я ее видела», – чуть было не произнесла я, хотя мое видение не имело ничего общего с тем, на что намекал он.
– А вам он не попадался? – спросила я его.
– Нет, – вздохнул великан. – Даже тени призрака, и то не видел.
Мы замолчали, думая каждый о своем.
– Становится холодно, – заметила я.
– Как твоя нога?
– Более менее. – Я слезла со спины кошки и попробовала опереться на больную ногу. – Да, ходить могу вполне.
– Превосходно. Чудесно.
В надвигавшихся сумерках наши голоса стали звучать приглушенно.
– А кто такая миссис Лав?
– Одна добрая женщина, которая взяла меня на воспитание. Она дала мне свое имя. Она научила меня готовить. Я обязан ей всем.
Я понимающе кивнула.
– Думаю, мне пора, – сказала я, вешая на плечо фотоаппарат. – Хочу сделать несколько снимков часовни, пока еще достаточно светло. Большое спасибо за чай.
– Я тоже собираюсь уходить. Было очень приятно с тобой повидаться, Маргарет. Ты сюда еще приедешь?
– Вы живете в этом доме? – спросила я с сомнением.
Он рассмеялся. Его смех был таким же плотным и вязким, как его фирменный кекс.
– Боже мой, конечно нет! Мой дом в тех краях. – Он махнул рукой в сторону леса. – Но сюда я наведываюсь частенько для… скажем так: для размышлений.
– Дом хотят снести. Полагаю, вы это знаете?
– Знаю. – Он рассеянно погладил каменный кошачий мех. – Обидно, правда? Я буду скучать по этому месту. Честно говоря, я сначала подумал, что ты из той компании – строительный инспектор или что то в этом роде. Но я ошибся.
– Нет, я не инспектор. Я пишу книгу о людях, которые когда то здесь жили.
– О девочках Анджелфилдов?
– Да.
Аврелиус задумчиво покачал головой.
– Они были двойняшками, можешь себе представить? На мгновение взгляд его стал отрешенным.
– Ты здесь еще появишься, Маргарет? – спросил он, когда я взялась за свою сумку.
– Непременно.
Он полез в карман и вытянул оттуда визитную карточку: «Аврелиус Лав. Традиционная английская выпечка для свадеб, крестин и вечеринок». Он указал на адрес и номер телефона.
– Позвони мне, как соберешься приехать снова. Завернешь ко мне в гости, и я угощу тебя чем нибудь вкусным.
Пожимая мою руку на прощание, Аврелиус легонько похлопал по ее тыльной стороне – этакий непринужденный старомодный жест. Затем его массивная фигура взлетела по ступеням крыльца, и тяжелая дверь затворилась, лязгнув засовом с внутренней стороны.
Медленно шагая по аллее к часовне, я размышляла о человеке, с которым только что подружилась. На меня это было совершенно не похоже. Перед входом на кладбище я вдруг подумала: «А что если он – это я сама? Вдруг он плод моего воображения? Может, после знакомства с мисс Винтер я – уже не совсем я?»

МОГИЛЫ

Я покинула старый дом слишком поздно; фотографировать при таком освещении не имело смысла. Посему я решила осмотреть кладбище. Оно было старым, как и сама усадьба, но небольшим ввиду скромных размеров местной общины. Я нашла могилы Джона Коупенса («Вознесен во Сады Господни» – гласила эпитафия) и женщины по имени Марта Данн («Верна во службе Господу»), которую, судя по датам на плите, можно было отождествить с Миссиз. Я переписала имена, даты и эпитафии в свой блокнот. На одной из могил я увидела свежие цветы – букет ярких оранжевых хризантем – и подошла поближе, чтобы узнать, за чьей могилой так ухаживают. Захоронение принадлежало «Незабвенной Джоан Мэри Лав».
Меня удивило отсутствие среди прочих фамилии Анджелфилдов. Но удивление длилось недолго. Как и следовало ожидать, господ не хоронили на церковном дворе за компанию с простолюдинами. Их куда более помпезные надгробия – со статуями или рельефными портретами и пространными эпитафиями – находились внутри часовни.
Там царила угрюмая полутьма. Узкие стрельчатые окна зеленоватого стекла, утопленные в кладке стен, отбрасывали тусклый свет на арки и колонны, на белые сводчатые перекрытия и черные стропила, на полированное дерево скамей.
Когда мои глаза привыкли к такому освещению, я принялась один за другим осматривать надгробные памятники, сгрудившиеся в тесном пространстве часовни. Здесь были похоронены все Анджелфилды, скончавшиеся на протяжении нескольких веков, и каждому из них посвящалась хвалебная эпитафия, высеченная на плите дорогого мрамора. Я решила отложить расшифровку всех этих надписей на следующий приезд; сейчас же меня интересовали конкретные представители рода.
Семейная склонность к надгробному многословию иссякла на Джордже Анджелфилде. Чарльз и Изабелла – ибо кому, как не им, надлежало решать этот вопрос – предпочли не вдаваться в подробности, описывая для потомков жизненный путь своего отца, и ограничились одной фразой: «Избавлен от земных скорбей, ныне он со своим Спасителем». Роль Изабеллы в этом мире и ее кончина нашли отражение в стандартной формуле: «Любимая мать и сестра, она ушла в лучший мир». Тем не менее я занесла в блокнот и эти слова, после чего прикинула по датам ее возраст. Младше меня! Она умерла хоть и не столь трагически юной, как ее муж, но все равно в прискорбно раннем возрасте.
Чарли я нашла с большим трудом. Обследовав все надгробия в часовне и уже собираясь уходить, я в последний момент заметила среди них небольшой темный камень. Скромные размеры и неброский цвет камня как будто указывали на желание скрыть его от глаз посетителей. Высеченные на нем слова не имели позолоты, и, будучи не в состоянии их разглядеть, я прибегла к методу Брайля, определяя каждую букву на ощупь:

ЧАРЛИ АНАЖЕАФИЛА
ОН УШЕЛ ВО МРАК НОЧИ
МЫ ЕГО НИКОГДА НЕ УВИДИМ

Никаких дат на камне не было.
По спине моей пробежал холодок. Кто был автором этих слов? Вида Винтер? И что за ними скрывалось? Я, во всяком случае, уловила в них некую двусмысленность. Была это боль утраты? Или торжество расставания с мрачным прошлым?
Покинув часовню и направляясь по аллее к ограде усадьбы, я вдруг почувствовала на себе чей то внимательный взгляд. Аврелиус уже давно ушел, но тогда кто это мог быть? Пресловутый призрак дома Анджелфилдов? А может, пустые глазницы самого дома? Хотя, скорее всего, это был просто олень, наблюдавший за мной из тени деревьев.

***

– Жаль, что ты не нашла времени хоть на пару часов заглянуть домой, – вечером того же дня сказал мне в магазине отец.
– Но ведь сейчас я дома! – ответила я, изображая недоумение, хотя прекрасно поняла, что речь идет о моей матери.
Говоря по правде, я с трудом выносила неестественно оживленную, стерилизованную атмосферу ее жилища. Я привыкла обитать в тени и подружилась со своей печалью, но в этом доме моя печаль не приветствовалась. Мама, возможно, смогла бы полюбить общительную и веселую дочь, чья жизнерадостность помогла бы ей бороться с собственными страхами. А моя молчаливость ее только пугала, и я, зная это, старалась как можно реже с ней видеться.
– Я очень спешу, – объяснила я отцу. – Мисс Винтер хочет поскорее закончить эту работу. И потом, до Рождества остается всего несколько недель. Я вернусь к тому времени.
– Да, – сказал он, – скоро Рождество.
Отец выглядел грустным и встревоженным. Я знала причину этого и сожалела, что ничем не могу здесь помочь.
– Я прихвачу с собой несколько книг. Их список оставлю на картотеке.
– Конечно. Нет проблем.

***

Среди ночи я пробуждаюсь с ощущением, будто край моей постели проседает под чьей то тяжестью. Сквозь одеяло я чувствую, как мне в бок упирается нечто похожее на человеческий локоть.
Это она! Наконец то она пришла!
Мне остается только открыть глаза и ее увидеть. Но тут меня парализует страх. Какой она окажется? Вроде меня – высокой, тонкой и темноглазой? Или (этого я и боюсь) она пришла ко мне прямиком из могилы? Что это за жуткое существо, соединения – или воссоединения – с которым я так жду и страшусь?
Понемногу страх рассеивается.
Я просыпаюсь уже в реальности.
Нажим на мое одеяло исчез вместе с ночным кошмаром. Я не знаю, радоваться этому или огорчаться.
Встав и одевшись, я быстро собираюсь и в предрассветных сумерках спешу на вокзал, чтобы успеть к первому поезду, идущему на север.


Развитие сюжета

ПОЯВЛЯЕТСЯ ЭСТЕР

Когда я покидала Йоркшир, ноябрь был еще в полной силе, но возвращалась я уже на его спаде. Дело шло к декабрю.
Для меня декабрь ассоциируется с частыми головными болями и окончательной утратой и без того неважного аппетита. Декабрь не дает мне спокойно наслаждаться чтением. Он пробуждает меня среди ночи во влажной промозглой темноте. Мои внутренние часы включаются первого декабря, отмеряя минуты, часы и дни, в числе которых есть один особый – годовщина сотворения и затем разрушения моей жизни: мой день рождения. Я не люблю декабрь.
В этом году мои дурные предчувствия усугублялись дурной погодой. Тяжелое низкое небо нависало над землей, превращая день в бесконечные вечерние сумерки. По прибытии я застала Джудит снующей по дому и собирающей все обычно неиспользуемые торшеры и настольные лампы, чтобы разместить их в библиотеке, гостиной и в комнатах, отведенных для меня. В ход шло все, что могло изгнать унылый сумрак из углов, из под стульев, из складок портьер и занавесок.
Мисс Винтер не задавала вопросов по поводу моего отсутствия; она также ничего не сказала мне о своем самочувствии, но признаки его ухудшения даже за столь короткий период были видны невооруженным глазом. Кашемировая шаль висела на ее истончившемся теле, как на вешалке, а изумруды и рубины на ее пальцах казались увеличенными за счет исхудавших рук. Белая линия посреди ее пробора заметно расширилась; седина ползла вверх по каждому волоску, сводя его резкий медно красный цвет к бледному оттенку оранжевого. Но, несмотря на физическую слабость, мисс Винтер была полна той особой душевной энергии, которая не желает считаться с болезнями и возрастом. Войдя в библиотеку, я еще не успела занять свое место и раскрыть блокнот, как она продолжила с того самого момента, на котором в прошлый раз прервала историю, словно та успела заполнить ее до краев и неудержимо рвалась наружу.

***

После того как Изабеллу поместили в сумасшедший дом, местные жители начали поговаривать, что, мол, негоже оставлять ее дочерей совсем без присмотру. Им тогда было только тринадцать лет, и они явно нуждались в благотворном женском влиянии. Может, стоило пометить их в какую нибудь школу интернат? Но какая школа согласится принять подобных воспитанниц? Этот вариант признали негодным, и тогда решено было пригласить в Анджелфилд гувернантку.
Вскоре нашлась подходящая кандидатура. Звали ее Эстер. Эстер Барроу. Имя не слишком красивое, так ведь и сама она не была чудом красоты.
Все это устроил доктор Модели. Чарли, замкнувшийся в своем горе, едва ли осознавал, что творится вокруг него, а мнение Джона копуна и Миссиз, простых слуг, никто не собирался принимать в расчет. Доктор обратился к мистеру Ломаксу, адвокату семьи Анджелфилд, и эти двое при содействии управляющего банком предприняли необходимые шаги в нужном направлении. Вопрос был решен.
На нашу долю досталось лишь беспомощное, пассивное ожидание, которое каждый переносил по своему. Миссиз испытывала смешанные чувства. Она с инстинктивным подозрением относилась к незнакомой женщине, которая вот вот должна была вторгнуться в ее епархию, и страшилась увольнения за непригодность, каковая была очевидна и ей самой. В то же время она надеялась, что новая прислуга сумеет хотя бы отчасти дисциплинировать девочек и восстановить порядок в этом доме, где давно уже и думать забыли о таких вещах, как воспитанность и здравомыслие. Миссиз так стосковалась по налаженному домашнему быту, что накануне приезда гувернантки даже начала повышать голос и отдавать распоряжения, на которые мы, разумеется, не обращали никакого внимания.
Джон копун был не столь противоречив в своих чувствах; говоря проще, он был настроен враждебно. Он угрюмо молчал, не реагируя на многословные рассуждения Миссиз о возможных переменах в усадьбе, и явно не разделял ее осторожного оптимизма по этому поводу. «Если она окажется подходящим человеком…» – говорила Миссиз или: «Кто знает, может, оно и к лучшему…». Но Джон смотрел в окно кухни и не поддерживал разговор. На предложение доктора встретить гувернантку на станции и привезти ее в усадьбу он ответил откровенной грубостью: «Мне недосуг таскаться через все графство из за каких то треклятых мамзелей», так что доктору поневоле пришлось взять это дело на себя. После трагической истории с фигурным садиком Джон стал уже не тот, что прежде, а в свете грядущих перемен он окончательно ушел в себя, часами просиживая в одиночестве и предаваясь мрачным раздумьям. Его пугало появление новой пары глаз в этом доме, где годами никто ни за кем не приглядывал. В этой связи Джон копун предвидел большие проблемы.
Все мы в той или иной степени испытывали страх. Все, за исключением Чарли. И когда этот день настал, один лишь Чарли остался верен себе. Он окопался в дальних комнатах, не появляясь на людях и только изредка напоминая о факте своего существования потрясавшим весь дом стуком и грохотом. Мы настолько привыкли к этим звукам, что давно уже перестали их замечать. В своей тоске по Изабелле Чарли утратил всякое представление о реальности, и прибытие гувернантки прошло для него незамеченным.
В то утро мы убивали время в одной из комнат на втором этаже. Ее можно было бы назвать спальней, если бы кровать не затерялась где то под грудой хлама, накопившегося здесь за долгие годы. Эммелина ногтями выковыривала серебряные нити из вышивки на портьере. Справившись с очередной нитью, она прятала ее в карман, чтобы позднее добавить к тайному складу всяких блескучих безделок под своей кроватью. От этого сосредоточенного занятия ее отвлекли посторонние звуки. Кто то приближался к дому. Вряд ли она сообразила, что это может означать, но звуки ее обеспокоили, ибо она, как и все мы, была отравлена чувством тревожного ожидания, распространившимся по усадьбе.
Итак, Эммелина первой заметила подъехавший экипаж. Сверху мы наблюдали за тем, как из него вышла женщина и, четким движением оправив юбку, огляделась по сторонам. Она посмотрела на парадную дверь, затем налево, направо и наконец – слегка отклонив назад корпус – вверх, прямо в нашу сторону. Возможно, она приняла увиденное за игру света и тени в складках колеблемой сквозняком портьеры. В любом случае нас она разглядеть не могла.
Но мы то видели ее прекрасно. Мы смотрели через дырку в портьере, только что проделанную Эммелиной. Никакого определенного мнения о ней у нас в первый момент не сложилось. Эстер была среднего роста и среднего телосложения. Ее волосы были не особо светлыми, но и не темными. Под стать волосам был и цвет лица: не смуглый и не слишком бледный. Одежда – от туфлей до шляпки – имела столь же неопределенную окраску. В ее лице не было сколько нибудь приметных черт. И тем не менее мы таращились на нее до рези в глазах. Каждая пора на ее коже, каждая деталь ее прически и одежды была как будто подсвечена. Некое излучение распространялось и от ее ручной клади. Казалось, вся она вместе с принадлежащими ей вещами находится внутри удивительного сияющего кокона, и это сразу отличало ее от остальных людей.
Мы не могли понять, в чем тут фокус. Ничего подобного нам прежде видеть не приходилось.
Со временем, конечно, мы все узнали.
Эстер была аккуратисткой – вычищенная, вымытая, ухоженная и отполированная до кончиков ногтей.
Можете себе представить, что она подумала об Анджелфилде.
Проведя в доме с четверть часа, она велела Миссиз позвать нас. Мы, естественно, пропустили ее призыв мимо ушей и стали ждать, что будет дальше. Мы ждали долго. И еще дольше. Ничего не произошло. Так она обставила нас в первый раз, но мы не знали, что это было еще только самое начало. Умение ловко прятаться теряет всякий смысл, если тебя никто не ищет. А она и не думала нас искать. Тихо сидя в комнате, мы скоро заскучали, а потом нас начало разбирать любопытство. Мы внимательно прислушивались к звукам на первом этаже: голосу Джона копуна, шуму передвигаемой мебели, стуку молотка. А потом все стихло. Когда нас позвали к обеду, мы не вылезли из своего укрытия. В шесть вечера Миссиз позвала опять:
– Девочки, идите ужинать с вашей новой гувернанткой.
Мы не появились. И нас по прежнему никто не искал. Становилось очевидным, что вновь прибывшая являла собой силу, с которой приходилось считаться.
Между тем обитатели дома стали готовиться ко сну. Мы слышали шаги на лестнице, голос Миссиз:
– Надеюсь, вам здесь будет удобно, мисс.
И голос гувернантки – сталь в бархатных ножнах – ей в ответ:
– Я в этом абсолютно уверена, миссис Данн. Спасибо вам за заботу.
– Что касается девочек, мисс Барроу…
– Об этом не беспокойтесь, миссис Данн. С ними будет все в порядке. Спокойной ночи.
Медленно, шаркая, Миссиз сошла по лестнице, и снова все стихло.
Наступила ночь, весь дом спал. Кроме нас. Давнишние попытки Миссиз приучить нас к тому, что ночью полагается спать, провалились точно так же, как и все другие ее попытки к чему либо нас приучить. Темноты мы не боялись. Подкравшись к двери новой гувернантки, мы не расслышали ничего, Кроме легкого поскребывания мыши под половицей. Тогда Мы двинулись на кухню, к кладовой для продуктов.
Дверь кладовки не открылась. Ее врезной замок на нашей памяти ни разу не использовался по назначению, но теперь это произошло, на что указывал и запах свежей смазки.
Эммелина в своей обычной манере – безучастно и терпеливо – ждала, когда дверь откроется, уверенная, что через минуту другую мы получим свой хлеб с маслом и джемом.
Паниковать было еще рано. Ключ от двери наверняка находился в кармане фартука Миссиз. Она всегда держала там большую связку ключей – заржавленных, давно не бывших в употреблении ключей от всех замков в доме.
Однако заветный карман оказался пустым.
Эммелина начала нервничать из за непредвиденной задержки.
Новая гувернантка бросила нам вызов. Но таким манером ей было нас не одолеть. На худой конец мы всегда могли поживиться чем нибудь в домах окрестных жителей.
Дверь черного хода не поддалась толчкам и рывкам. Она была заперта с той стороны на висячий замок.
Разбитое окно в гостиной теперь было заколочено досками, а окна столовой закрыты ставнями. Оставался только один шанс. Мы направились к главному входу. Эммелина недоуменно плелась позади. Она проголодалась. К чему вся эта возня с дверьми и окнами? Когда она сможет наконец поесть? Лунного света, проникавшего в холл через витраж, оказалось достаточно, чтобы разглядеть смазанные маслом тяжелые засовы, задвинутые в верхней части дверных створок, на недоступной для нас высоте.
Мы лишились свободы.
Эммелина подала голос.
– Ням ням, – сказала она.
Это означало, что она голодна. А когда Эммелина была голодна, ее срочно требовалось накормить. Все проще простого. Мы попали в беду. Прошло еще какое то время, прежде чем умишко Эммелины осознал: ее желудок не получит пищи, в которой он сейчас настоятельно нуждался. Когда осознание пришло, она широко разинула рот и завопила.
Ее вопль вознесся по каменной лестнице, свернул налево по коридору, преодолел еще один лестничный марш и через щель под дверью проник в спальню новой гувернантки.
Вскоре послышался еще один звук. Не шарканье старческих ног Миссиз, но быстрые и четкие, как стук метронома, шаги Эстер Барроу. Частое, но отнюдь не торопливое «клик клик клик». Вниз по лестнице, потом по коридору к галерее…
Укрыться в складках портьеры было делом одной секунды, а еще через несколько мгновений Эстер вышла из коридора на галерею. Только что пробило полночь. Она остановилась наверху лестницы – маленькая плотная фигура, не толстая и не тонкая, крепко стоящая на ногах, совершенно невозмутимая. В туго перепоясанном голубом халате, с безукоризненной прической – создавалось впечатление, что она не ложилась вовсе, а коротала ночь, сидя в кресле. Ее тонкие волосы плотно прилегали к черепу, а в чертах лица с коротким широким носом не было и намека на аристократичность. Она была невзрачной, чтоб не сказать дурнушкой, но эта невзрачность в варианте Эстер выглядела совсем не так, как у любой другой женщины. Она притягивала к себе взгляд.
Эммелина еще секунду назад рыдала от голода у подножья лестницы, но, когда перед ней предстала во всем своем величии и блеске Эстер Барроу, она прекратила плакать и воззрилась на это явление, мигом успокоившись, как будто вместо гувернантки к ней самостоятельно вышел буфет, полный бутербродов и пирожных.
– Рада тебя видеть, – сказала Эстер, спускаясь по лестнице. – Как поживаешь? Ты Аделина или Эммелина?
Эммелина открыла рот, но ничего не ответила.
– Впрочем, это не важно, – сказала гувернантка. – Не хочешь поужинать? А где твоя сестра? Может, и она будет не прочь перекусить?
– Ням, – произнесла Эммелина с одобрительной интонацией, и было непонятно, относилось это одобрение к ужину или непосредственно к Эстер.
Эстер оглядела холл в поисках второй близняшки. На портьере ее взгляд не задержался – портьера как портьера, ничего особенного, – и тогда она вновь обратилась к Эммелине.
– Пойдем со мной, – улыбнулась она и вынула ключ из кармана голубого халата. Это был чистый серебристо голубой ключ, отполированный до блеска, и он дразняще сверкнул в голубоватом луче лунного света.
Эффект сработал.
– Блестит, – сказала Эммелина и, не задумываясь о том, что это за вещь и в чем заключается ее магия, последовала за ключом – и за Эстер – по холодному коридору в сторону кухни.
А в пыльных складках портьеры муки голода уступили место гневу. Эстер и ее ключ! Эммелина! Это было как в случае с детской коляской. Это была любовь.
Такова была первая ночь; Эстер одержала победу.
Неопрятность старого дома, вопреки ожиданиям, никак не воздействовала на чистоплотную гувернантку. Все происходило как раз наоборот. Те немногие лучи света, которым удавалось проникнуть сквозь оконную грязь и пыль, концентрировались исключительно на Эстер. Она притягивала их к себе и затем отражала в окружающий сумрак, тем самым его оживляя и освежая. Мало помалу исходящее от нее сияние распространялось по всему дому. В первый день по приезде Эстер это затронуло только ее собственную комнату. Она сняла занавески и погрузила их в лохань с мыльной водой. После стирки вывешенные на улице занавески явили свету узор из красных и желтых роз, наличие которого на них дотоле невозможно было заподозрить. Пока они сохли, Эстер занялась оконным стеклом, очистив его с помощью газетной бумаги и уксуса, а когда через окно внутрь стало проникать достаточно света, приступила к уборке всего помещения, от пола до потолка. К вечеру она создала в четырех стенах маленький островок чистоты. И это было только начало.
Вооружившись мылом и отбеливателем, она энергично и упорно навязывала старому дому свои понятия о гигиене. Там, где бесцельно бродили поколения его обитателей, ничего вокруг не замечавших и одержимых только своими нечистыми мыслишками, вдруг появилась Эстер – великое чудо генеральной уборки. Тридцать лет подряд течение жизни в этом доме отмерялось медленным полетом пылинок в слабом луче кое как проникавшего сюда солнца. Теперь минуты и секунды летели в такт быстрым шагам Эстер, а пылинки изгонялись прочь решительными взмахами влажной тряпки.
После наведения чистоты пришло время наводить порядок, и первым ощутил на себе перемены сам дом. Новая гувернантка совершила полный обход помещений – от подвала до чердака – и осталась очень недовольна увиденным. Ни один чулан, ни один укромный уголок не ускользнул от ее внимания; с блокнотом и карандашом она обследовала все комнаты, отметила все дождевые лужи на полах и все расшатанные оконные рамы, опробовала на прочность все двери и половицы, подобрала ключи ко всем замкам и снабдила их соответствующими ярлычками. Уходя из очередного помещения, она запирала за собой дверь. Хотя это был всего лишь предварительный осмотр, она попутно что нибудь меняла в каждой из комнат: тут аккуратно сворачивала и укладывала на стул одеяла, грудой валявшиеся на полу, там подбирала книгу, чтобы потом вернуть ее в библиотеку, или поправляла перекошенную портьеру. Все это делалось очень быстро, но притом не производило впечатления спешки. Казалось, ей достаточно было окинуть взглядом помещение, как потемки рассеивались, беспорядок начинал сам по себе стыдливо оправляться, а привидения в панике бежали прочь. Таким образом, все комнаты в доме подверглись «эстеризации».
Правда, чердак несколько притормозил это победное шествие. В первый момент у нее натурально отвисла челюсть при виде чудовищного состояния крыши. Но даже при столкновении с этим хаосом дух ее остался неколебим. Захлопнув рот, она плотнее сжала губы и застрочила карандашом в блокноте с удвоенной скоростью. На следующий день прибыл плотник. Мы раньше видели его в деревне: этакий увалень с неторопливой походкой, растягивавший гласные звуки, чтобы дать губам отдых перед произнесением следующего за ними согласного. Он подряжался одновременно на шесть Или семь дел и редко доводил до конца хотя бы одно из них; большую часть дня он проводил с сигаретой в зубах, озирая фронт предстоящих работ и фаталистически покачивая головой. Плотник поднялся по ступеням крыльца в своей обычной развалисто ленивой манере, но уже после пяти минут беседы с Эстер мы услышали стук его молотка, с пулеметной скоростью вбивающего гвозди. Она умела побуждать людей к действию.
Прошло всего несколько дней, и у нас уже были регулярные приемы пищи, регулярные отходы ко сну и регулярные подъемы по утрам. А еще через несколько дней мы имели чистые тапочки для ходьбы по дому и начищенную обувь для прогулок на улице. Наши шелковые платья были выстираны, заштопаны и убраны в шкаф в ожидании мифических «особых случаев», а для повседневного ношения мы получили новенькие поплиновые платья – темно синие с белыми поясами и воротничками.
Эммелина расцвела при новом порядке вещей. Ее вкусно и до отвала кормили в урочные часы и временами позволяли играть – но только под строгим надзором – с чудесными блестящими ключиками Эстер. По душе ей пришлось и мытье. Сперва она вопила и брыкалась, когда Эстер и Миссиз запихивали ее в ванну, но впоследствии, увидев себя в зеркале – чистенькую, свежую, с расчесанными и перевязанными зеленым бантом волосами, – она впала в состояние восторженного транса. Ей понравилось быть чистюлей. В присутствии Эстер Эммелина все время косила глазом в ее сторону, рассчитывая на улыбку. А когда Эстер ей улыбалась – что бывало нередко, – Эммелина смотрела на ее лицо как зачарованная. Довольно быстро она научилась улыбаться в ответ.
В той или иной степени перемены затронули всех обитателей Анджелфилда. Миссиз, невзирая на ее протесты, была отправлена к окулисту и с его помощью обрела былую остроту зрения. Она пришла в такой восторг при виде дома в его нынешнем очищенном состоянии, что сбросила груз лет, прожитых в сумеречной серости, и начала с энтузиазмом содействовать Эстер в утверждении этого прекрасного нового мира. Даже Копун, который неохотно подчинялся распоряжениям Эстер и избегал встречаться с ее ярким всевидящим взглядом, даже он не устоял перед благотворным влиянием, которое она оказывала на жизнь усадьбы. Однажды утром, не сказав никому ни слова, он взял свои ножницы и впервые со времени катастрофы вошел в фигурный садик. Там он присоединил свои усилия к тем, что были уже предприняты самой природой, и начал устранять последствия давнего варварского насилия.
В меньшей степени влияние Эстер сказалось на Чарли. Он ее сторонился, что вполне устраивало обоих. Она не имела намерения заниматься чем либо помимо своей работы, а ее работой были мы – наши мозги, наши тела и наши души, – тогда как наш официальный опекун находился вне сферы ее обязанностей, и она предоставила его самому себе. Она была не Джен Эйр, а он не был Рочестером . Под могучим напором этой светлой энергии Чарли ретировался в бывшие детские комнаты на втором этаже, где за плотно закрытыми дверьми он и его воспоминания продолжали тихо загнивать в располагающих к этому грязи и убожестве. Для него «эффект Эстер» свелся к улучшенному питанию и наведению порядка в его финансах, которые до той поры находились в честных, но нетвердых руках Миссиз и расхищались бессовестными торгашами и прочими искателями легкой наживы. Вряд ли он заметил эти перемены к лучшему, а если даже и заметил, то вряд ли придал им значение.
Эстер держала детей под строгим контролем и вне поля зрения Чарли; если подумать, одно это уже заслуживало его благодарности. При Эстер обиженные соседи перестали являться в дом с жалобами на близнецов, а Чарли был избавлен от необходимости совершать вылазки на кухню, чтобы перехватить сандвич, и – самое главное – он мог все свое время, каждую его минуту, проводить в своем воображаемом мире с Изабеллой, только с Изабеллой, всегда с Изабеллой. Потерю внешнего пространства он компенсировал расширением внутренней свободы. Он никогда не слышал Эстер; он никогда ее не видел; мысли о ней никогда не приходили ему в голову. В этом плане она его полностью устраивала.
Итак, это был полный триумф Эстер. Пусть лицо ее было невзрачно, как сырая картофелина, но зато она умела добиваться своего, и не было на свете такой задачи, с которой она бы не справилась, стоило ей взяться за дело всерьез.

***

Мисс Винтер замолчала, глядя в пустой угол комнаты, где ее прошлое являлось ей более реальным и живым, чем мне – мое настоящее. Печаль и страдание смутно угадывались в выражении ее лица. Сознавая, насколько тонка нить, связывающая ее с прошлым, я боялась нарушить эту связь своим неуместным вмешательством, но в то же время жаждала услышать продолжение истории.
Пауза, однако, затягивалась.
– А вы? – осторожно напомнила я. – Как к ней относились вы?
– Я? – Она растерянно моргнула. – Мне она нравилась. В том то вся беда.
– Беда?
Она снова моргнула, чуть изменила позу в кресле и посмотрела на меня иным, уже острым и ясным взглядом. Связующая нить оборвалась.
– Думаю, на сегодня достаточно. Вы можете идти.

КОРОБКА ЖИЗНЕЙ

Начиная с истории об Эстер, я втянулась в прежний ритм работы. По утрам я слушала рассказы мисс Винтер, все реже делая пометки в блокноте, а потом в своей комнате, вооружившись двенадцатью карандашами и верной точилкой, по памяти записывала все услышанное. Переходя с кончика карандаша на бумагу, слова начинали звучать во мне голосом мисс Винтер; позднее, вслух перечитывая написанное, я чувствовала, как мое лицо невольно воспроизводит ее мимику. Моя левая рука опускалась и поднималась в унисон с ее выразительными жестами, тогда как моя правая недвижно лежала на колене, подобно ее искалеченной кисти. Мое сознание превращало слова в живые картинки. Эстер, чистая и аккуратная, представала в ореоле серебристого света, который все разрастался, захватывая сначала ее комнату, а затем и весь дом вместе с его обитателями. Миссиз превращалась из полуслепой старой развалины в женщину с ясным и внимательным взглядом. Эммелина под влиянием сверкающей ауры Эстер трансформировалась из грязной, вечно голодной бродяжки в милую и ласковую девочку пышечку. Исходящее от Эстер сияние достигало даже фигурного сада, где оно пробуждало и гнало в рост молодые побеги на Изувеченных самшитовых кустах. Был там, конечно, и Чарли, блуждавший во тьме за пределами светлого круга, слышимый, но невидимый. Упрямый садовник Джон копун также находился на периферии света, не желая выходить под его лучи. И еще там была Аделина, девочка с таинственной и темной душой.
Еще ранее, работая над биографическими очерками, я завела «коробку жизней» – в ней хранились карточки с данными обо всех людях, имевших отношение к той или иной теме: имя, род занятий, даты жизни, места проживания и т. п. Иногда я могла вообразить, что таким образом доставляю радость покойникам. («Взгляни, – как будто говорили они друг другу, глядя на меня с той стороны зеркала, – она заносит нас в свои карточки! А ведь мы уже двести лет как в могиле!») Если же зеркало было затянуто мглой и я чувствовала себя заброшенной и одинокой по эту его сторону, карточки казались мне картонными надгробиями, холодными и безжизненными, а коробка, соответственно, олицетворяла собой кладбище. Круг действующих лиц в рассказах мисс Винтер был крайне узок, и это приводило меня в смятение всякий раз, когда я просматривала картотеку. Я получала только текст истории, но испытывала острую нехватку сведений о ее героях.
В этот раз я начала заполнять новую карточку.

Эстер Барроу
Гувернантка
Анджелфилд – Хаус
Родилась:?
Умерла:?

Я остановилась и стала производить подсчеты. Девочкам тогда было тринадцать. Эстер была в расцвете сил, о чем свидетельствовали ее живость и энергия. Сколько ей было – около тридцати? Или, может, меньше – двадцать пять? То есть всего на двенадцать лет старше близняшек… Возможно ли?.. А почему нет? Мисс Винтер умирала на восьмом десятке, но это еще не значило, что кто то старше ее дюжиной лет к этому времени обязательно должен быть мертв.
Существовал только один способ это узнать.
Я сделала еще одну запись в карточке и подчеркнула эти слова:

НУЖНО ЕЕ НАЙТИ.

Не потому ли, что я решила найти Эстер, она той же ночью явилась мне во сне?
Невысокая фигура в чистеньком голубом халате с туго завязанным поясом стояла наверху лестницы, покачивая головой и неодобрительно глядя на покрытые копотью стены, выдранные половицы и побеги плюща, ползущие вверх по каменным ступеням. Она находилась в самом центре хаоса, но пространство в непосредственной близости от нее было залито мягким умиротворенным светом. Я подошла ближе, притягиваемая к ней, как ночная бабочка к огню. Но когда я вступила в магический световой круг, ничего не изменилось. Я по прежнему оставалась затемненной. Быстрые глаза Эстер оглядывали помещение, примечая все детали, и наконец остановились на каком то предмете позади меня. Там моя сестра близнец, подумала я во сне. Меня же взгляд Эстер миновал без задержки. Она меня не увидела.
Я проснулась со знакомым ощущением жгучего зуда в боку и с ходу попыталась проанализировать свой сон и выяснить причину охватившего меня страха. В самой Эстер – в ее взгляде, скользнувшем по моему лицу, – не было ничего пугающего. Меня устрашило не то, что я увидела, а то, кем я была во сне. Если Эстер не смогла меня разглядеть, значит, я была призраком. А если так, то я была мертва. Как иначе это можно истолковать?
Я встала с постели и прошла в ванную, чтобы в плеске воды избавиться от наваждения. Старательно отворачиваясь от зеркала, я смотрела на свои руки под струей из крана, но и это зрелище повергло меня в ужас. Я знала, что эти руки одновременно существуют и там, по ту сторону зеркала, где они мертвы. И глаза, глядящие на эти руки, тоже мертвы в Зазеркалье. А мое сознание, порождающее эти мысли, – разве оно не мертво, как и все остальное? Я уже не могла противиться жуткому страху. Что я за странное, противоестественное существо? Как это подло со стороны природы: разделить человека надвое еще до его рождения, а затем убить одну из половинок! Кем я стала после этого? Наполовину покойница, которая днем влачит существование в мире живых, а по ночам ее душа блуждает в попытках соединиться со второй половинкой в призрачном чистилище…
Я приготовила горячее какао, надела халат, накинула на плечи одеяло и села писать письмо отцу. Как дела в магазине, как там мама, как он сам и – после этого вступления – что нужно сделать, чтобы разыскать человека? Существуют ли частные детективы в действительности, или они есть только в книгах? Далее я сообщила ему все немногое, что знала об Эстер. Есть ли смысл начинать поиски, располагая столь скудной информацией? Возьмется ли за такую работу частный детектив? А если не он, то кто еще может за это взяться?
Я перечитала письмо. Оно получилось достаточно спокойным и деловым, ничем не выдавая мои страхи. Рассветало. Жжение в боку прекратилось. Скоро Джудит должна была принести завтрак.