Посреди комнаты. Ни-ка-кой трагедии. Без надрыва. Не как обычно. Тихо. Спокойно.
Я стою в дверях. Я не могу ничего сказать - от стыда, от захлёстывающих эмоций, от всё ещё учащённого дыхания, от эйфории, свернувшейся в низу живота...
- Где ты была?
Не кричит. Очень спокойно. Ни-ка-кой трагедии. Только круги под глазами синие, как ночное небо.
- Что с тобой случилось?
Тихо так спрашивает. Всё хорошо. Без истерик. Только за её спиной - разбитый монитор и вывернутый наизнанку системник.
- Что с тобой происходит, дочка?
От её "дочка" внутри что-то тренькает, дёргается... Я чувствую, как холодно голым ногам и как в глазах противно шиплет.
- Мам...
Я не могу говорить. Ещё слово - и я расплачусь. Я вспоминаю, как лет 5 назад звонила маме из больницы - и не могла говорить. Слышу, как она в трубку: "Алло! Алло! Да говорите уже... Алло!" - и я так тихо:"Это я." И, несмотря на все мои усилия, этого тихого "это я" хватает, чтобы из глаз брызнули солёные искры. "Это я, мам."
Нельзя. Ведь Любовь. Ведь Ни-ка-кой трагедии. Ведь я уже взрослая.
Уже года три я говорю "мать и отец" вместо "мама и папа". Уже три гоа я большая и сама знаю, что мне делать. Уже три года меня не волнует это беспомощное "это я".
- Да всё нормально, мам!
Реальность как будто скручивается, сворачивается в трубочку. Время как будто ускоряется... Эффект перемотанной вперёд плёнки. У вас такого не бывает?
- Я же вижу, что не всё нормально...
Молчу. В голове всплывает его нежный шёпот, руки, губы... - всё, совершенно не нужное во время прослушивания отповеди.
Она замечает мой отсутствующий взгляд:
- Мормышонок...
И вдруг она догадывается. Ей так кажется. Она пугается своих догадок. Прикладывает руку ко рту. И говорит сквозь пальцы:
- Наркотики?
Я тоже пугаюсь. Я подбегаю к ней и обнимаю её, прилипая своей мокрой щекой к её бледному лбу.
- Нет, мам. Конечно нет, мамочка!
Ни-ка-кой трагеии. Всё спокойно. Всё отлично. Просто она отстраняется. Внимательно смотрит в мои глаза, как будто и правда думает, что сможет в них что-то прочитать.
- Тогда что это, дочь?
Я боюсь ей сказать. Боюсь.
- Мам...
- Мормышка...
- Ну... мамулик... Ты понимаешь... Я... В общем... Не я, конечно...
- Медвежонок?
- Нет, мам. С сестрой всё хорошо.
- Слава Богу.
- Угу.
- И?
- Мы. Ну... Это... Короче, Мы. Понимаешь?
Она бледнеет. Строгая такая.
- Мы. Мы знакомы два дня. Я его люблю. Вот.
Мама улыбается.
- Ясно всё с тобой, Мормыш... Любовь. Да не плачь ты... Просто я очень боюсь за тебя... Не задерживайся больше настолько, ладно?
- Ладно. Знаешь, мам...
- М?
- Я тебя очень-очень люблю.
Мама смеётся.
- Я знаю. Только не пропадай больше вот так. На неделю.

Через месяц в той же комнате нет ни-ка-кой трагедии. Только любовь.
- Ты меня любишь?
- Да!
- И я тебя!
Смеёмся... Вот два придурка!
- А что, если я залечу?
- Ахаха... Будем ребёнка растить!
Смеётся. Придурок.

- Если ты меня ударишь, я уйду из дома.
Папа. Помнит. Уверена, что помнит, какой я закатила скандал, когда он замахнулся на меня ремнём. Мне было лет 8.
Мама плачет. На полу перед ней - гора тестов. Везде - две полоски.
Надрывается телефон. И домашний, и мобильный.
- Может, ты возьмёшь трубку?
- Нет, пап.
- А че так?
Ухмыляется. Ему жаль меня. Но он строг. Мы в ответе за тех, кого приручили.
- Ты не сможешь вечно от него прятаться!
- Да, пап.
Подхожу к папе. Он обнимает меня. Тепло... Спокойно... Ни-ка-кой трагедии. Только Любовь.
Мама отнимает руки от лица, смотрит на нас.
- Он хоть знает, что ты беременна?
- Нет. Я не хочу говорить ему.
- Но это же ваш общий ребёнок.
- Мамулик... Я не люблю его. НЕ ЛЮБЛЮ, ПОНИМАЕШЬ?!
В голове - что-то смешанное. Звонки, голоса - всё слилось в одну бесконечную полосу... И хочется только одного - спрятаться от всего этого. Убежать...
Неужели, Любовь кончается вот так?! Он, дурак... Любит же. А я? А я - нет. НЕТ. НЕТ. НЕТ.
И я не смогу потом пожаловаться: Он, такой-сякой, бросил меня с ребёнком...
НЕТ. НЕТ. НЕТ.
Мне надо будет сказать: Я, мразь такая, лишила ребёнка отца. Да. Он растёт без папы, потому что я разлюбила его папу. Потому что я решила, что это только мой ребёнок и я не обязана ни с кем им делиться.
Прижимаюсь покрепче к папе. В голову просачивается жуткая мысль: А что, если бы мама лишила бы меня папы?
- Папа... Папочка...
- Мормыш... Ты должна сказать ему...
- Я знаю. Но я не могу. Давай, ты скажешь?
- Ты уже взрослая. Совсем-совсем.
Папа обнимает меня покрепче. И я чувствую, как ему хочется, чтобы я была всё ещё маленькой. Чтобы он мог отключить все эти телефоны, спрятать меня, спасти ото всех взрослых проблем...

З.Ы. Что дальше писать - не знаю. Да и надо ли?
История вымышленная. Меня не называли Мормыш.
Правда только тот звонок из больницы, скандал по поводу того, что мну чуть ремнём не шлёпнули и то, что мы в ответе за тех, кого приручили.