Ночью станция выглядит совсем заброшенной, со своими проржавевшими скамейками и полустертым расписанием поездов. Дома остались далеко позади, и, если оглянуться назад, то увидишь только черную полосу леса со сгибающимися от порывов ветра верхушками деревьев. И даже сложно поверить, что всего через пятьдесят две минуты здесь остановится поезд, чтобы забрать тебя и увезти туда, откуда ты вскоре тоже захочешь сбежать.
Ветер запутывает волосы, и забирается под куртку. Спрятаться от него некуда, ты прислоняешься спиной к расписанию и смотришь на старые станционные часы, которые затянуты паутиной и показывают пятнадцать минут девятого; стрелка мелко-мелко дрожит, но не двигается с места. Вспоминалась фраза о том, что нужно бежать со всех ног, чтобы остаться на месте, а чтобы куда-то прийти, нужно бежать как минимум в два раза быстрее. На самом деле сейчас ровно два часа ночи, и поезд приедет без десяти три. А значит, осталось немного, особенно по сравнению с тем временем, которое тебе уже пришлось ждать.


Сигарета зажигается с четвертой попытки. Вкус дыма перемешивается с адреналином, и возрождает тот самый вкус первой лагерной сигареты, закуренной назло всему миру - потому что как еще можно позлить мир, когда тебе одиннадцать лет? Спрятавшись за корпусом, четверо ненужных детей неумело пускают дым, кашляют, но сигареты не бросают. После сигареты тошнит и кружится голова, но на следующий день ты возвращаешься на то же место, совершенно не зная, зачем ты это делаешь, как будешь потом не знать этого о многих своих поступках, и так же спрашивать себя: “А зачем?” Но это будет потом, а пока - это просто компания детей, сосланных на лето в очередную “Искорку” или “Жемчужину”, детей, которых никто не ждет дома. А зимой, в подъезде соседнего дома, снова тот же вкус, ты, умница, отличница и гордость школы и две твои подруги из класса коррекции передают друг другу сигарету. Дым попадает в глаза, и у вас текут слезы, но за торжественностью момента этого никто не замечает. Им тоже есть за что делать назло миру. И сегодня ты впервые не придешь домой ночевать. Хотя этого никто не заметит, и на следующий день после школы ты снова вернешься в пустую квартиру.
До поезда сорок пять минут. Вид станции вызывает смешанные чувства, тоску и волнение. Сколько таких одинаковых обшарпанных станций ты видела, на скольких из них так же стояла, ждала поезда и мечтала, что на этот раз уезжаешь навсегда? Но новое место не приносило ничего кроме все той же пустоты. Иногда казалось, что судьба наконец-то снизошла и до тебя, но в результате выяснялось всего лишь, что у судьбы очень плохое чувство юмора. И, не зная, что еще сделать, ты шла на ближайшую станцию, садилась на поезд и уезжала, думая, что так сможешь убежать от себя, от воспоминаний и образов. Но никогда не получалось.
Ты очень любила книжки, и когда-то верила тому, что в них написано. А на самом деле оказывалось, что людям всегда что-то от тебя нужно, что они забирают желаемое, а потом с улыбкой машут тебе на прощание. И замечала, как немеет сердце, слышала, как с хрустальным звоном разбиваются мечты, чувствовала горько-соленый, как морская вода, вкус обиды. Однажды ты даже не стала плакать, а просто пожала плечами и смирилась. Потому что что-то внутри со звуком, похожим на стон, сломалось и навсегда ушло. И ты больше никогда не перечитывала любимые книги, которые обещали, что кто-то вдруг захочет быть рядом, просто так, чтобы быть.
До поезда тридцать пять минут. Окурок сигареты обжигает пальцы, ты вздрагиваешь и роняешь его на землю. Маленький огонек на мгновение прорезает густую темноту, и гаснет. Такие огоньки всегда загораются и гаснут в чужих окнах; раньше ты любила смотреть в чужие окна, на людей, которые спрятались от декабрьского холода и вместе смотрят телевизор, может быть, разговаривают или сидят молча, занятые своим делом, но все-таки в одной комнате. И тебе от этого становилось немного теплее, хотя, конечно, было холодно, а ты еще и всегда забывала надеть перчатки. Но домой идти хотелось еще меньше, чем мерзнуть на улице. А когда становилось совсем холодно, ты шла в тот самый подъезд, где когда-то ты, Ира и Кристина передавали друг другу “яву”, и сидела на лестнице часов до одиннадцати, рисуя пеплом на бетонном полу и еле слышно напевая одну из грустных дворово-лагерных песен. Позже ты пела их людям, которые на время становились близкими, они подпевали тебе, но когда они уходили и сменялись другими, они забывали эти песни. А ты пела снова, думая - а вдруг кто-нибудь поймет?
Двадцать пять минут. Хорошо хоть на этот раз нет вещей, сегодня ты путешествуешь налегке. Это не потому что тяжело, нет, ты привыкла, ведь никто и никогда не помогал тебе с ношей, уже не говоря о том, чтобы взять ее на себя. Просто слишком мало осталось того, что можно взять с собой. Когда совсем ничего не останется, можно будет перед самым поездом сделать шаг и оказаться на рельсах. Но пока - что-то еще есть, и ты продолжаешь путь, надеясь, что когда-нибудь можно будет сделать привал, отдохнуть и забыть о том, что тебя ждет следующий поезд. Иногда тебе безумно хотелось остаться, просто наплевать на то, что потом будет хуже, но сейчас - раствориться в этом моменте и поверить, что он будет длиться вечно. А равнодушный голос внутри тебя всегда напоминал “чем это заканчивается”, и говорил, что пора уходить. И ты уходила, чаще всего не прощаясь, а позади оставались залитые светом окна, как будто зовущие тебя, но ты никогда не оборачивалась. Иногда ты пыталась спорить с равнодушным голосом, но, как ни обидно, он всегда оказывался прав. Ты закрывала себя изнутри на тысячи замков, каждое несказанное слово, каждый непройденный шаг, каждый вопрос, оставшийся без ответа - все было надежно скрыто от чужих глаз. И теперь больше всего на свете ты боялась того, что у кого-то может оказаться ключ.
Еще пятнадцать минут. Две звезды тускло светят, пробиваясь через тучи и городской смог. В городе никогда не видно звезд, даже самых ярких, потому что - зажигать звезды уже давно стало никому не нужно. И они пылятся на небе, забывая светить, и потихоньку угасают. А правда, кому нужны звезды, если на улицах полно фонарей? Это раньше были звездочеты и волшебники, которые любовались звездами и сочиняли про них песни, а сейчас - астрономы, которые дают им совсем не звездные названия, что-нибудь вроде Л-7589 и записывают в большую книгу. Хотя никто не знает, зачем это нужно, да и сами ученые астрономы вряд ли знают. А ты все равно любила звезды, потому что никто больше их не замечал, и получалось, что они светили только для тебя. Люди улыбались тебе, чтобы вызвать расположение, а звезды светили просто так, потому что не могли не светить, и ты улыбалась им в ответ - просто так. Конечно, люди этого не понимали, потому что они были заняты более важными вещами, они спорили и ссорились друг с другом, доказывали друг другу совершенно неважные вещи, искали для себя выгоду, гонялись за всем, что казалось им необходимым; зато никто из них не умел улыбаться звездам.
Всего лишь пять минут. Пять минут бывает слишком мало, а бывает - слишком много. Люди почему-то не ценят минуты, не придают им значения, а когда минуты уходят, люди говорят: “А ведь хватило бы и пяти минут” и сокрушаются, что они чего-то не успели сказать или сделать, а теперь уже никогда не успеют.
Вы со временем обычно понимали друг друга, но иногда время становилось твоим врагом, и насмехалось над тобой, а ты никак не могла его переиграть. Зато ты умела ждать. Умела ждать сколько угодно, сколько придется, и никогда не позволяла себе думать, что это напрасно. Потому что ночь сменяется днем; звезды гаснут, уступая место солнцу, впрочем, на следующую ночь они вернутся снова; поезда уходят и приходят; вода в реках испаряется, чтобы пролиться дождем; боль и радость тоже преходящи. Потому что все, что осталось в твоей дорожной сумке - это надежда, которая умрет только вместе с тобой, которая сейчас не дает тебе сделать неверный шаг. Потому что, наконец, пять минут - это достаточно, чтобы передумать и вернуться.

(с) Teufelskirsche