Автор: Juxian Tang
Переводчик: Dariana (d-chernova@yandex.ru)
Бета-ридер: Juxian Tang
Оригинал: см. тут http://juxian.slashcity.net/slash.html
Разрешение на перевод имеется.
Размер: МИНИ
Пейринг: Гарри/Сириус.
Рейтинг: NC-17.
Жанр: dark, POV Гарри.
Предупреждение: насилие.
Саммари: АУ, в котором Сириус никогда не сбегал из Азкабана, когда Гарри было 13 лет. Гарри впервые встречает Сириуса, когда ему, согласно закону, предстоит отомстить убийце своих родителей.


Они лгали мне всю мою жизнь. Мальчик-Который-Выжил и весь этот вздор - а на самом деле я не стоил даже того, чтобы сказать мне правду. Всю правду.

Они говорили, что Вольдеморт убил моих родителей - ах, простите, Вы-Знаете-Кто убил. Нет, я не *знаю*, *кто*. Потому что Дурсли, с которыми я прожил столько лет, рассказывали, что мои родители неосторожно водили машину и погибли по собственной вине в автокатастрофе.

Я думал, что мы покончили с тайнами после моего пятого курса, когда я узнал о пророчестве, в котором сообщалось, что мне придется либо умереть, либо стать убийцей. Я думал, что больше от меня нечего скрывать, что теперь я знаю все.

Как я ошибался...

Но вот он здесь, передо мной, настоящий убийца моих родителей, Хранитель Тайны, тот, кто выдал их Вольдеморту. Тот, кому они доверяли. Их друг и предатель. Я чувствую, как Дамблдор несильно сжимает мое плечо, словно пытаясь помешать мне наброситься на него прямо сейчас и убить голыми руками. Но я не собираюсь; я могу контролировать себя.

У меня еще будет время разобраться с ним.

- Что ж, Гарри, - говорит Дамблдор таким терпеливым тоном, будто пытается отговорить ребенка от того, чтобы развернуть подарок до праздника. И, по сути, это и есть подарок, самый лучший подарок из тех, что я получил на свой семнадцатый день рождения, - теперь, когда ты достиг совершеннолетия, по закону, ты имеешь право...

Никому не было дела, что я был несовершеннолетним раньше, когда я из года в год должен был сражаться с Вольдемортом. Никому не было дела до моего возраста, когда я корчился под "Круцио"; когда я видел, как пытали и убивали моих друзей. Но лучше поздно, чем никогда, - наконец они рассказали мне о нем, хотя я никогда не прощу их за то, что они так долго это скрывали.

Но теперь у меня есть он.

Сириус Блэк, друг моего отца. Мой *крестный* отец.

Его глаза - цвета яркого летнего неба, а трепещущие огоньки свечей отражаются в зрачках, таких расширенных, словно ему больно или страшно. Что ж, если ему больно, мне все равно, а если страшно, то так и должно быть. Он должен понимать, что его ожидает.

- Старейший закон, - монотонно бубнит Дамблдор, - жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб... Он предал твоих родителей, Гарри. И теперь ты можешь заставить его заплатить за это.

Я заставлю, во что бы то ни стало. Это этой мысли мои губы расползаются... нет, даже не в усмешке. Я знаю, что от этой моей гримасы съеживаются даже самые мерзкие слизеринцы. Но он не был слизеринцем.

Сириус Блэк. Я уничтожу тебя, подлый ублюдок. И сделаю это медленно.

Белки глаз у него красные, будто в них полопались сосуды, отчего его взгляд кажется мутным и усталым. Его одежда обтрепалась, лохмотья свисают с плеч. Он худой, как палка, острые кости и грязная кожа видны в дырках на рубашке. Его плечи ссутулены, может быть, от тяжести цепей на запястьях. Оковы и на его лодыжках тоже. Он ведь опасен, не так ли?

- Мы берегли его, - продолжает Дамблдор, - до твоего совершеннолетия, Гарри. Теперь он твой, и ты можешь делать с ним все, что заблагорассудится.

Его рука уже больше не удерживает меня. Он поглаживает меня по плечу, и эта его глупая манера ужасно раздражает меня.

- Все, что заблагорассудится - до какой степени? - Мой голос холоден, и мне это нравится. Пальцы Дамблдора по-прежнему трогают ткань моей мантии.

- До какой хочешь, Гарри. Так как он повинен в убийстве, ты можешь делать с ним все, что угодно, мстя за своих родителей. Ты можешь даже убить его.

Сириус Блэк даже не шевельнулся - вот хладнокровный сукин сын! Но каким еще может быть человек, предавший своего друга? Странно... Я представлял его совсем другим, таким же уродливым, как Вольдеморт; думал, что предательство должно было оставить на нем след.

У него синие глаза... А его волосы - длинные и спутанные - падают черным потоком на плечи, обрамляя изможденное небритое лицо, острые, как лезвия, скулы. В тусклом свете свечей его лицо кажется измученным. Губы рассечены и потрескались, и он кривит их... в улыбке?!

Он псих? Шестнадцать лет в Азкабане - только два года назад дементоры, наконец, перешли на сторону Вольдеморта. Может быть, то, что я вижу в его глазах - это безумие. Это просто не может ничем иным. И это странное выражение... жажда. Будто он жаждал увидеть меня.

Может быть, он был один столько времени, что рад увидеть любого.

- Теперь ты достаточно взрослый, Гарри, чтобы отплатить.

- Хорошо, - говорю я резко. - Можно начинать?

- Да, мой мальчик, - говорит Дамблдор. - Я понимаю твое нетерпение. Ах да - пожалуйста, не делай того, о чем потом можешь пожалеть.

На самом деле, он не имеет этого в виду, я знаю. Он говорит это просто в знак призыва к милосердию - но он знает, что Блэк никакого милосердия от меня не дождется. Дамблдор слишком хорошо меня знает.

Я смотрю на Блэка, мысленно обещая, что он прочувствует все, на что я способен. У меня были хорошие учителя, и его *Темный лорд* был одним из них. Его глаза спокойно встречают мой взгляд. Он что, думает, что я еще ребенок? Я уже не ребенок. Он шевелится, и цепи глухо позвякивают.

- Спасибо вам за помощь, - кивает Дамблдор тихому, тощему человеку, который привел к нам Блэка. - Мы уходим. Вы можете убрать оковы.

- Но, но... - лопочет он, - меры предосторожности... он очень опасен.

- Не о чем беспокоиться, - говорит Дамблдор.- Гарри достаточно опытный колдун, если что, он с ним спокойно справится.

Конечно, справлюсь. И я не могу дождаться этого.

С запястий Блэка падают цепи, и он немного выпрямляется. Кажется, что такая поза ему нравится, будто он обрел внезапную свободу. Меня охватывает ярость. Как он смеет выделываться, зная, что с ним будет?

Я стискиваю в руке палочку; пальце липкие от пота и холодные, несмотря на то, что в груди у меня полыхает нестерпимый огонь. Блэк смотрит на меня - яркие глаза на бледном лице - и в его взгляде за усталостью скрывается что-то, чего я не могу разобрать. Вопрос? Тоска?

- Комната готова, Гарри, - говорит Дамблдор и протягивает мне заржавевшую дверную ручку. Он переводит взгляд на Блэка, в его глазах нет доброты - лишь холод и разочарование. - Ты тоже. Возьми это.

А что, если он откажется? Появляется испуганная и одновременно волнующая мысль - тогда я накажу его за это прямо здесь!

- Кстати, - обращается ко мне Дамблдор, - он анимаг. Ремус рассказал мне об этом. Но не беспокойся, комната заколдована так, что он не сможет перевоплотиться.

Худое лицо остается бесстрастным, и я не знаю, собирался ли Блэк использовать эту способность, чтобы напасть на меня. Я тянусь к дверной ручке и вижу, что его грязная рука тоже тянется. Никто не смеет ослушаться Дамблдора - но немного странно, что Блэк делает это так охотно, зная, что ожидает его... боль, может быть, и смерть.

Когда я дотрагиваюсь до ржавой железки, то чувствую резкий рывок в животе.

И тут же оказываюсь в большой комнате, на коленях. Я не знаю этой комнаты - тут высокий темный потолок пересечен деревянными балками, а через французские окна видно ослепительно-голубое небо.

Блэк стоит в нескольких шагах от меня. Я спешно поднимаюсь на ноги и чуть не теряю очки - они повисают на одной дужке. Проклиная себя, я поправляю их. Какой же я дурак! Он же Пожиратель смерти, он опасен, он может напасть на меня теперь, когда я один и растерялся.

Но он не напал. Не нападает. Он просто стоит и озирается по сторонам.

На его лице застывает престранное выражение, страдальческое и восхищенное одновременно, когда он смотрит в окно, болезненно щурясь и пряча лицо за изорванным рукавом.

- Свет, - шепчет он хрипло.

Его голос звучит, словно он не разговаривал многие годы, хотя, может, так оно и есть. Что ж, у него нет повода разговаривать и сейчас.

Его худая рука стискивает другую, будто он обнимает сам себя, а потом он поворачивается ко мне и отбрасывает от лица прядь волос - неуклюже, почти застенчиво, - словно для того, чтобы лучше меня видеть.

- Импакто! - кричу я.

Он впечатывается в стену и громко ударяется головой - и на его лице вдруг появляется какое-то удивленное, оцепеневшее выражение, когда он съезжает на пол, даже не делая попытки подняться. Маленькая струйка крови скользит из уголка его рта, и непонятным образом это разъяряет меня больше всего.

Я хочу видеть, как он истекает кровью; я хочу слышать, как он кричит. Как кричали мои родители, когда Вольдеморт убил их, как они истекали кровью. Я не знаю, истекали ли они кровью, но мне все равно. Этот, это чудовище - будет!

- Вставай, - говорю я.

Должно быть, от моего голоса, приглушенного яростью, его взгляд меняется. Его лицо искажается при попытке встать. Черные волосы падают на бледное лицо, как крылья ворона - а его глаза такие синие, и в них снова отражается что-то, похожее на надежду и вопрос.

- Импакто! - повторяю я.

Удар о стену глухой, и Блэк неловко лежит, вывернув руку под странным углом. Интересно, сломана ли она. Еще больше крови вытекает из его рта. Он встает, болезненно морщась, прежде чем я успеваю сказать хоть слово. А он понятливый, правда?

Обжигающая ненависть переполняет меня, я так хочу сделать ему больно. Как он смеет вести себя так, будто его покорность, его предугадывание моих желаний могут оплатить его долг мне и моим родителям?

Как он смеет смотреть на меня так, будто рад меня видеть, будто не может насмотреться на меня...

А если он так думает - что ж, ему придется изменить свое мнение.

Я уничтожу его тело и то, что осталось от его рассудка после долгого пребывания с дементорами. Я сотру с его красивого, усталого лица это покорное выражение. Он будет умолять пощадить его - но я еще подумаю об этом.

Заклинания снова впечатывает его в стену, и в этот раз он вскрикивает - помимо воли из его рта вырывается задыхающийся болезненный звук. Он сидит, часто и тяжело дыша, вжимаясь в стену, а потом медленно поднимает руку и стирает кровь с лица.

Я неспешно подхожу к нему.

- Ну что, нравится, предатель?

Легкая дрожь сотрясает его тело, когда он смотрит на меня, и его глаза... что они со мной делают? Почему со мной что-то происходит, когда я смотрю в них? Ярко-синие, как небо, как вода озера в тихий день...

Его окровавленные губы дрожат.

- Гарри.

- Не называй меня так.

Я пинаю его. Под ногой слышится хруст ломающихся ребер. Дыхание у него перехватывает - вот и хорошо, это остудит его пыл. Что со мной? Мне нравится бить его? Хотя... так и должно быть после того, что он сделал с моими родителями.

Я тону в его глазах, этой синей воде. Синее и красное, а его лицо бледное и окровавленное...

- Ты не понимаешь. Мне так жаль.

- Я представляю.

Он валяется на полу в груде лохмотьев - ему выдавали хоть раз новую одежду за эти шестнадцать лет? Лохмотья едва держатся, сквозь них видны острые очертания его плеч и синяки. Я снова бью его, на этот раз в живот, и он невольно сгибается.

- Ненавижу тебя, - шиплю я.

Ненависть? Это сжигающее меня чувство - только ненависть? Я думал, что ненавидел Вольдеморта, и я ненавидел Дамблдора за то, что тот манипулировал мной, и Снейпа, и Дурслей. Но то, что я чувствую по отношению к Блэку...

Будто от моей прошлой жизни не осталось ничего - только он и я.

- Я помню тебя... совсем маленьким, - говорит Блэк. - Я держал тебя на коленях. Ты так вырос.

Вот ублюдок. Проклятый ублюдок, неужели он думает, что это ему поможет? Я просто задыхаюсь от ярости.

Заткнись... Но я не могу вымолвить и слова.

- Я так рад... видеть тебя, Гарри, - говорит он.

- Круцио, - кричу я.

Я знаю, что это противозаконно. Я знаю, что потом мне придется заполнять миллион бумажек, объясняя, почему я использовал это заклятье. Но неужели они не простят мне, Мальчику-Который-Выжил, единственной надежде волшебного сообщества, такой пустяк? В данный момент мне важен лишь Блэк, валяющийся на полу, шипящий сквозь стиснутые зубы. Я счастлив.

Жаль, что мои родители меня не видят.

Когда я снимаю заклятье, он пластом лежит на полу, его руки и ноги раскинуты и по инерции подрагивают. С закрытыми глазами его лицо кажется белым, измученным, контраст между бледной кожей и темной щетиной кажется сильнее обычного. Его губы сжимаются в тонкую линию, он пытается не закричать.

Мне кажется, что острые шипы впиваются в мои легкие, становится трудно дышать. Мне нужно сделать что-то, что-нибудь, только чтобы прекратить смотреть на это лицо, смертельно-бледное и от которого невозможно оторвать глаз

А потом он открывает глаза и смотрит на меня.

- Круцио, - говорю я, прежде чем он что-то произносит.

На этот раз он кричит, и я вслушиваюсь в крики; когда я снимаю заклинание, он с трудом дышит, неловко лежа на боку. Его тонкие пальцы цепляются за одежду, будто он старается найти поддержу.

Мне трудно произносить это, но я повторяю снова и снова:

- Круцио. Круцио.

Я делаю с ним то, что не могу сделать с Вольдемортом или с каким-нибудь Пожирателем смерти, которые превратили мою жизнь в ад. Я делаю это с ним потому, что долгие годы все использовали меня, пренебрегали мной, обманывали меня. Я делаю это с ним потому, что он в моей власти - я могу сделать с ним все, что захочу. Пытать его, увечить его, убить его, оставить себе...

Благословенный закон позволяет мне все это.

Мне не нужно останавливаться.

Мысль о том, что он может сойти с ума под пытками, как родители Невилла, холодна как лед. Я опускаю волшебную палочку. Блэк навзничь лежит на полу, из его рта идет кровавая пена, ноги конвульсивно подергиваются. Под ним расползается лужа мочи.

Я не могу смотреть на это. Горло сдавливает спазм. Я быстро произношу Очищающее заклинание, стараясь забыть об этом. Я смотрю на него сверху вниз - его глаза снова открываются, я хочу ударить его, заставить его не смотреть на меня, дотронуться до него, стереть кровь с его лица...

Я опускаюсь перед ним на одно колено, и у него такой взгляд, словно видеть меня ближе ему каким-то образом приятно.

- Мне следует убить тебя, - говорю я.

Он с трудом сглатывает - ему сейчас все дается с трудом, после стольких Круцио. А потом он улыбается. Кровь запеклась на его губах, окровавленной рукой он дотрагивается до моего лица. Его пальцы дрожат, а подушечки мокрые.

- Ты так... похож на своего отца.

Я не знаю, что со мной происходит, почему от его прикосновения что-то ломается во мне, почему невыносимый жар приливает к паху. Его худое, горячее тело судорожно дергается, когда я кидаюсь на него, потревожив сломанные ребра. Его горячие и влажные губы на вкус соленые, его кровь оказывается у меня на языке - но его язык встречается с моим, и скоро вкус крови испаряется, уступая место другому вкусу, *его* вкусу. Он резко и невероятно сильно хватает меня за мантию - подтаскивая меня к себе ближе, стягивая одежду. Мои очки мешают, и я отшвыриваю их в сторону и слышу, как они падают на пол. Я вожусь с лохмотьями Блэка, пытаясь добраться до его тела - быстрее, ближе, сейчас же. Он стонет, ему больно, но он не отталкивает меня.

Его обнаженная грудь покрыта шрамами, ребра выдаются под грязной кожей, синяки, оставленные мной, оказываются лиловыми и голубовато-черными. Коричневатые соски затвердели. Я хочу почувствовать их, пальцами и ртом - я сжимаю их, изо всех сил, он шипит и выгибается мне навстречу.

Я не знаю, почему я делаю это; он мужчина, он годится мне в отцы, он грязный, от него воняет и, о Мерлин, он убил моих родителей. Но я не могу остановиться, не могу... Его кадык дергается, когда он сглатывает, впадинка между ключицами становится глубже. Он криво улыбается, и я думаю, что могу ударить его, что я могу стереть с его лица эту ухмылку - но я не делаю этого, потому что внезапно понимаю, что он не смеется надо мной, его глаза зовут меня.

Почему *он* хочет этого, я даже не представляю. Шестнадцать лет в тюрьме? Истосковался по человеческим прикосновениям, какими бы они ни были? Он поднимает бедра, чтобы мне было удобнее снять с него штаны. Его кости острые, как ножи, живот впалый. Его гладкий член стоит.

Я не становлюсь нежнее, хватая его член. Я глубоко дышу, оскалившись, и он снова улыбается, слегка задерживая дыхание. Я сжимаю его член, выдавливая на пальцы немного жидкости. И это то, что нужно - его и моя влага на моем члене, я грубо раздвигаю ему ноги, оставляя на бедрах царапины от ногтей. Но мне не нужно применять силу, он добровольно открывается мне, сгибает колени. Я развожу его бедра коленкой и вхожу в него.

Он хрипит. Его спина выгнута, давно не мытые черные волосы рассыпаются по полу, между окровавленных губ блестят зубы. Я вижу, как он царапает пол.

Он такой тугой. Я не могу поверить в это - будто сжимаешь свой член кулаком. Так жарко, так тесно, так хорошо - и я не могу пошевелиться, но и не могу оставаться неподвижным. Я чувствую одновременно и отчаяние, и наслаждение. Я издаю хриплый стон - и поднимаю голову: потолок кажется далеким и расплывчатым. Я продвигаюсь в него глубже, и он тоже стонет; я вхожу на всю длину. Это пытка и блаженство, и я ненавижу его за то, что из-за него я себя чувствую такое, именно из-за него. Я хочу плюнуть ему в лицо, но положение для этого неудобное. Из-под моих ногтей сочится кровь, и я еще сильнее впиваюсь в его бедра.

Это грубо, это насилие, я причиняю ему боль - и это совсем не похоже на пытку Круцио, но разве смысл всего не в том, чтобы делать ему больно?

Он выгибается и еще глубже насаживается на меня.

А потом мир становится размытым. Я вхожу в него снова и снова, грубо, причиняя ему боль, и мне все равно, больно ли мне самому.

Каждый мой толчок он встречает своим - мой член горячий и сжатый, его - возбужденный и влажный. Блэк откидывает голову назад и стонет, когда я сжимаю его член. Его глаза кажутся полубезумными, синие глаза отражают небо, которое видно в открытых окнах. Я начинаю входить в него быстрее, ритмично лаская его член. Он хрипит и изгибается, и сладкое тяжелое ощущение проносится от моего паха по всему телу. Он кончает, и я кончаю вместе с ним.

Я сижу на пятках и смотрю на него, когда все заканчивается. Его ноги раскинуты, у него течет кровь, и мой член тоже в крови - но я так устал, что не могу об этом думать. Все, то я хочу, это лечь на пол, закрыть глаза и обо всем забыть. Блэк смотрит на меня и снова улыбается. Я не знаю, почему; его лицо выглядит измученным, но улыбка делает его красивым, и мне хочется смотреть на него. Он улыбается, будто рад видеть меня.

- Гарри, - хрипло говорит он.

Не называй меня так. Я так устал, что не могу больше сидеть прямо. Я падаю на колени и прячу лицо в ладонях. Это опасно, твердит мне здравый смысл, где твоя палочка, с ним надо держать ухо востро, он может использовать этот шанс...

Блэк шевелится - худая рука крепко обнимает меня. Это неправильно, как он смеет, он убийца, предатель...

Но никто и никогда раньше не обнимал меня так - утешительно, тепло и по-отцовски. Блэк теребит мои волосы, он настолько близко, что его шепот шевелит волосы.

- Гарри...

А потом он целует меня, мои волосы, его прикосновения нежные и спокойные, и я не должен был бы чувствовать себя так.

Но когда он притягивает меня к себе поближе, я хочу остаться с ним. Его руки, худые и сильные, обвивают мою грудь, крепко обнимают.

Небо за окном начинает темнеть. Факелы на стенах вспыхивают. Я лежу и смотрю на огонь и на тени, играющие на потолке.

Моя голова - на груди Сириуса Блэка, и он по-прежнему перебирает мои волосы. Я чувствую каждое движение его грудной клетки. Разве ему не больно, думаю я? Хотя он никогда мне в этом не признается...

- Я так любил твоего отца, - говорит он. - Он был самым лучшим человеком на земле.

Я вжимаюсь губами в его мягкую кожу плеча и вдыхаю его запах - тепло, пот, секс и кровь.

- И поэтому ты убил его?

Его рука не прекращает ерошить мои волосы.

- Я не убивал его. Я бы скорее сам умер.

Я не знаю, верю ли я ему. Но если не верю, то откуда тогда это чувство - *ревность*? Если он так любил моего отца, то почему он со мной? Потому что я сын Джеймса Поттера? Потому что я очень на него похож? Я напрягаюсь. Вероятно, он это чувствует и его тело тоже напрягается.

Мой голос спокоен, и я горжусь своим самообладанием.

- Хорошо, не убивал. Но предал.

- Я не предавал их. Это Питер. Мы... поменялись.

Петтигрю. Четвертый друг. Тот, которого убил Блэк.

- Ты убил его.

- Нет. Он подставил меня.

- Я тебе не верю.

- Я и не надеялся, что ты поверишь. Может, когда-нибудь ты поймешь, что я говорю правду. Он правда надеется на это? Потому что тогда ему не придется возвращаться в Азкабан? Потому что тогда я пощажу его?

Он снова целует меня, на этот раз в макушку, я поднимаю голову - и он целует меня в губы. Он охает от боли, когда я слишком сильно нажимаю на его ребра. Его губы нежные и податливые, я целую их снова и снова, будто желая прокусить их до крови. Когда я целую его, мне почти неважно, врет он или говорит правду, провел ли он в тюрьме шестнадцать лет по ошибке, остается ли предательство моих родителей по-прежнему безнаказанным.

Если он лжет, я целую человека, который виноват в смерти моих родителей и который верой и правдой служил Вольдеморту.

- Я ждал тебя шестнадцать лет, - произносит он. - Я знал, что увижу тебя. Я знал, что ты придешь отомстить мне. Это помогло мне сохранить рассудок.

В уголках моих глаз вскипают слезы, и он смахивает их большим пальцем, за что я ему благодарен. Я не плачу - особенно перед ним. Вовсе нет.

- Ты все, что у меня осталось, Гарри, - говорит он. - Я не хочу потерять тебя.

На моих губах - его ладонь, и я кусаю ее, чувствуя вкус крови. Он не вздрагивает. Он обнимает его, и я сжимаю зубы сильнее.

- Ты такой красивый, - говорит он.

Я снова возбуждаюсь, я снова его хочу, я знаю, что умру, если не трахну его прямо сейчас - я знаю, что он не против и что он хочет этого так же сильно, как и я. Я быстро произношу заклинание, очищающее кровь, кал и сперму.

Я не отпущу его. Дамблдор сказал мне, что я могу сделать с ним все, что захочу. Я хочу оставить его себе. Он останется со мной. Я буду ломать его и восстанавливать, как мне заблагорассудится. Он не бросит меня, как бросил моих родителей.

- В какое животное ты превращаешься? - спрашиваю я.

- В собаку.

Я вплетаю пальцы в его волосы и сильно дергаю. Он склоняется к моему паху.

- Ты хочешь быть моим? - шепчу я, чувствуя, как его дыхание обжигает мой член.

- Да.

КОНЕЦ