• Авторизация


Эстетические концепции "ВАБИ. САБИ." 08-06-2009 10:51 к комментариям - к полной версии - понравилось!


Простота и утонченность всегда считались эстетическими качествами, присущими японской культуре, и были важнейшими особенностями жизни японцев с древних времен. Традиционная японская архитектура, например, казалась упрощенной, потому что упор делался на свободное пространство, отсутствие украшений и спокойные приглушенные тона. Тем не менее таким постройкам была свойственна элегантная красота. Подобные свойства можно увидеть в японском искусстве и литературе: дизайн керамических изделий зачастую очень незамысловат и цвета скромные; структура японских стихов проста и незатейлива, но и те, и другие воплощают простоту и элегантную красоту. Ваби-саби — это японский термин, который как раз и отражает такое ощущение красоты, но в то же время несет в подтексте определенные моменты, трудно поддающиеся определению. Эстетические качества, отраженные в ваби-саби, происходят от буддийских идеалов периода Средневековья, когда распространение буддизма в Японии ввело представление о ваби-саби в культурную сферу. Это понятие и сегодня определяет важнейшую суть многих традиционных видов искусств Японии.

Этимология выражения ваби-саби 詫び寂び

Ваби-саби — сложное выражение, составленное из двух разных, но связанных между собой элементов: ваби и саби. Ваби — это эстетические и моральные нормы и правила, сформированные в средневековой отшельнической традиции, которая делает акцент на простом, строгом типе красоты и созерцательном, безмятежном отвлеченном восприятии действительности, и вдобавок к тому тяготеет к наслаждению спокойствием, праздной жизнью, свободной от мирских забот. В своей первоначальной, старой форме оно выражало категории одиночества и печали, но применительно к хайку или садо (чайная церемония) сулило покой, освобождение, чистоту помыслов (Обунся когодзитэн, 1988; Синсэн кокугодзитэн, 1992). Понятие саби также развивалось как средневековая эстетика, отражающая прелести одиночества, смирения, безмятежности и старости; в то же время это слово имеет подтекст: покорность, скромность, нечто сделанное со вкусом (там же). Ваби — существительное от глагола вабу. Прилагательное вабисий указывает на хороший вкус и утонченность, но выражение ваби-саби не всегда передает эти этические ценности. Изначально эти слова использовались для описания неблагоприятных обстоятельств, таких как разочарование, беспокойство или заброшенность. Впервые в письменном виде они появились в «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»), старейшем сохранившемся до наших дней сборнике японских стихов, — при описании печальных сцен, когда люди испытывают боль неразделенной любви. В более поздней поэзии периода Хэйан термины, родственные ваби, все еще использовались для характеристики безутешной любви, но впервые стали выражать и разочарование людей, горюющих о своих бедах вообще. Подобные выражения положили начало развитию эстетических категорий параллельно с распространением буддизма в период Камакура как результат изменений в отношении к неприятностям. В те времена странствующие монахи и поэты пришли к заключению, что одинокая жизнь — привлекательная альтернатива материальному миру и общественным распрям, так как она давала возможность испытывать чувство единения с природой. Благодаря отшельническому (уединенному) образу жизни люди начинали ценить простой и строгий тип красоты и развили отвлеченное, созерцательное отношение к жизни вообще, отношение, которое доминировало в литературных трудах того времени. Типичным примером такой позиции было их ощущение времен года, в особенности унылой поздней осени и зимы. Отшельники испытывали одиночество и заброшенность, когда смотрели на падающие листья и идущий снег и представляли цветущую вишню и весеннюю зелень. Правда, при этом также они воспринимали положительно признаки разрушения красоты, на первый взгляд незаметные, но неизбежные, которые приносило время. Постепенно они пришли к такому состоянию души, при котором одиночество и разрушение приобретали особую красоту, и простая, аскетичная жизнь стала восприниматься как утонченная и благородная. Таким образом, хотя в этот период первичный смысл ваби долгое время сохранял приоритет, буддийские ценности оказали огромное влияние на его развитие как эстетической категории.

Саби ассоциировалось с красотой безмолвия и старости, и сегодня слова, связанные с саби, включая глагольную форму сабу и прилагательное сабисий, используются больше для того, чтобы передать чувство покинутости, одиночества и красоты древности. Но, как и ваби, эти слова вначале не были способны выступать в качестве определения эстетических ценностей. Производные от саби слова также можно встретить в древних литературных трудах, например в «Манъёсю», в которых они использовались для описания одиночества или унылой природы. Первым человеком, применившим производные от саби слова как похвалу, был Фудзивара-но Тосинари, один из лучших поэтов периодов Хэйан и Камакура. Он использовал такие безрадостные образы, как, например, «замерзший чахлый тростник на морском берегу», чтобы подчеркнуть красоту и привлекательность затаенной печали и одиночества, которые сопровождают людей в жизни. С того времени многие поэты и писатели добавили различные оттенки к этому печальному образу, пока в период Эдо Мацуо Басе и его последователи не превратили понятие саби в поэтический идеал.

Дзэн-буддизм и эволюция ваби-саби

Идеалы буддизма, в частности, секты Дзэн, содействовали эволюции ваби-саби как эстетической ценности. В особенности концепция му («небытие», или «пустота, ничто»), занимающая центральное место в дзэн-буддизме, сыграла важную роль в эволюции ваби-саби. Имеется много дзэн-коан (парадоксальных вопросов-загадок) и сутр, обращенных к этой концепции небытия, и наиболее известная из них — «форма — ничто, но пустота; пустота — ничто, но форма». Как писал монах Сотоба в «Дзэнрин Кусю» (Поэзия храма Дзэнрин), дзэн не рассматривает «небытие, ничто» как состояние отсутствия чего-то материального (предметов, вещей), но скорее утверждает существование невидимого за пустым пространством: «Все существует в пустоте: цветы, луна на небе, прекрасный пейзаж». Стихотворение Фудзивара-но Тэйка (Садаиэ) часто цитируется для иллюстрации сущности отношений между «ничем» и ваби-саби:

Когда я смотрю вдаль,
Я не вижу ни цветков вишни,
Ни пестрых листьев,
Только убогую лачугу на берегу
В сумерках наступающей осенней ночи.

Это стихотворение приводят в Японии в качестве образца описания пустоты как идеальной формы красоты, так как, рисуя унылый осенний пейзаж, поэт создает образ, ему противоположный, в котором цветы вишни распустились и листья радуют оттенками.

Ваби-саби в традиционных искусствах

Имеется много примеров ваби-саби как типичной для японских традиционных искусств концепции красоты, в частности, в чайной церемонии и поэзии. Мастера чайной церемонии Джо Такэно и Сэн-но Рикю, например, считали, что стихотворение, приведенное выше, создает идеальное настроение для чайной церемонии-. Они учили, что чувство прекрасного не должно поддаваться четким определениям; их акцент на пустоте выражался в отсутствии украшений и строгой простоте чайной церемонии, в которой особое значение придавалось наличию ваби-саби как идеальной формы красоты. История чайной церемонии восходит к религиозным обрядам, исполняемым монахами секты Дзэн в период Камакура. Ваби-тя (чай ваби) подавался в простой деревенской посуде, как следует из описания португальского миссионера Родриге-са (Rodrigues):

Это уединенное, скрытое упражнение в подражании... отшельникам, тем, кто покидает светский мир, порывает связи с обществом, уходит жить в соломенные лачуги, вознаграждая себя созерцанием природы... медитировать со всем миром..., и простота предметов, которые они видят здесь... понять тайны, скрытые здесь. Все в этой церемонии примитивное, грубое, совершенно необработанное и простое, как в природе... в сохранности в простой хижине отшельника (Plutschow, 1986, с. 156-157).

Из этого описания видно, что такая церемония имела Целью укрепление и просвещение человеческого духа, Делала упор на созерцании и простоте, натуральности всего, что сопутствует чаепитию. Действительно, дзэн-буддизм оказал огромное влияние на эстетику ваби-тя, и многие мастера чайной церемонии изучали дзэн и обращались к опыту монахов секты Дзэн в области чайной церемонии, чтобы достичь высочайшего состояния души и тела для наслаждения напитком. Как утверждал Сэн-но Рикю, «сущность ваби лежит в Законе Будды». Простота никакой лакировки, блеска; асимметрия — все это в полной мере соблюдалось в чайной церемонии и отражало буддийские понятия о том, что несовершенство — это естественное условие природы, которое лежит в основе всего живого (Кееnе, 1988). Простота убранства не отвлекала участников и позволяла им созерцать окружающее мысленно (т.е. медитировать); именно на движение мысли и создание соответствующего для этого настроения и была направлена вся эстетика чайной церемонии. Здесь нельзя найти качества ваби-саби в их реальном проявлении, они рождаются в душе и сознании участников церемонии. Сэн-но Рикю, например, подвергал критике целенаправленное производство утвари и посуды в стиле ваби-саби (изысканно простых) для чайной церемонии, так как считал наиболее важным не внешний облик предметов, но просветленное чувство, способное распознать невидимые достоинства, которые живут в них. Короче говоря, ваби-саби как эстетика чайной церемонии заключено в красоте, ощущаемой в сознании. Ваби-саби играет важную роль в японской поэзии, особенно в хайку. И здесь необходимо отметить вклад Мацуо Басе, одного из великих поэтов периода Эдо, который выбрал отшельничество для достижения этого идеального эстетического качества. Говорят, что именно Басе впервые применил термин саби, хотя теория саби как эстетической ценности уже существовала некоторое время, и производные от саби слова — сабу и сабисий — использовались в более ранних трудах. По утверждению ученика Басе Мукаи Кёрай, саби — очень важный элемент хайку и обладает качеством, которое нелегко выразить. Ниже следует пример творчества Басе с употреблением слова саби, посвященный его ученику.

Ямэй спросил: «Скажи мне, на что похожа саби в хайку?» Кёрай ответил: «Саби— это краски поэмы. Оно не говорил-о печали, но это то же самое, что и старость. Например, даже если старик, закованный в доспехи, находится на поле битвы или сидит за праздничным столом в роскошных одеждах, нельзя скрыть его возраст. Саби может существовать как в радостном стихе, так и в печальном. А сейчас позволь мне прочитать одно стихотворение:

Два сторожа в саду цветов
С убеленными сединой головами
Дружески разговаривают.

Учитель (Басе) заметил: «Это изумительно. Прекрасно проявились краски саби» (Фукумото, 1983, с. 10-11).

Выражение «сторожа в саду цветов» наводит нас на мысль о роскошном виде цветущих вишен и, возможно, указывает на разноцветную одежду сторожей. В итоге у нас возникают теплые и спокойные чувства при восприятии облика «убеленных сединами» стариков. Необходимо подчеркнуть, что эта умиротворенность не отрицает красоты, она включает в себя больше, чем одиночество старости. В соединении противоположных ценностей — красоты цветов вишни и седины стариков — эти образы взаимодействуют, усиливая друг друга, хотя они и не описаны в стихотворении. Эстетика саби создает соответствующую атмосферу. Люди нуждаются в духовном воспитании для истинного понимания красоты, которая создается из мысленных образов. И как следствие, неприятие броской, явной красоты и изобилия (излишеств) представляется идеальным условием для наслаждения ваби-саби, которое не имеет явных признаков, но обладает свойствами, познаваемыми сердцем.

Ваби-саби в современной Японии

После завершения периода самоизоляции Япония прошла путь стремительной индустриализации. Изменился образ жизни людей, они стали уделять больше внимания материальным благам и внешнему благополучию традиционным видам искусства. Многие старинные обычаи быстро исчезли в современной Японии, а в области традиционных искусств обозначились серьезные, проблемы. Хотя миллионы японцев продолжали учиться искусству каллиграфии, чайной церемонии и apанжировки цветов, большинство из них занималось этим не для развития собственного ощущения красоты, просто подражая общепринятым образцам [поведения]. Хисамацу (Hisamatsu, 1987, с. 18-19) сокрушается по поводу такого поведения при совершении чайной церемонии в наши дни:

Со времен Муромати до периода раннего Эдо дух ваби процветал. Затем постепенно чайная церемония и другие виды традиционного искусства приобретали застывший и формальный характер, утрачивали созидательную силу. Дух ваби умер, и сегодня ритуал чайной церемонии потерял свое особое очарование.

Главная причина этой утраты ощущения ваби-саби кроется в приверженности материальным ценностям. По сравнению со временем, когда ваби-саби утверждалось как совершенное чувство красоты в жизни людей и в искусстве, под воздействием современного практицизма многие японцы стали отдавать должное лишь внешним достоинствам вещей и явлений и не способны распознать невидимое, скрытое за внешним миром. Первоначально ваби и саби служили для выражения эстетическими средствами недовольства людей тяжелой жизнью; однако отношение к бедам менялось под влиянием идей дзэн-буддизма. Подобные чувства подвергались трансформации по мере того, как люди начали задумываться о том, что находится за пределами существующего. Ваби-саби стало играть важную роль в традиционных искусствах как совершенное восприятие красоты. Ваби-саби— это отнюдь не «видимая красота» или «атмосфера» — люди могут постигнуть ваби-саби только через внутреннее созерцание, медитацию, которая происходит без участия разума. Люди приучали себя жить простой жизнью без излишеств и получали возможность приобщиться к чувству единства с природой Современные японцы обращают большее внимание а материальную сторону, но надо сознавать, что этот тиль жизни обязан другим ценностям, о которых нельзя забывать.

http://madeinjapan.0pk.ru/viewtopic.php?id=12
вверх^ к полной версии понравилось! в evernote
Комментарии (1):
Айкидока 09-06-2009-10:49 удалить
Ваби-саби, центральное понятие художественного мировоззрения Японии, не переводится ни на один язык. Японцы и не пытаются объяснять его иностранцам, считая нашу эстетику слишком грубой для описания столь неопределенных категорий.
Наверное, так оно и было, пока Запад, усомнившись в собственных критериях прекрасного, не развил в себе любовь к странному. Предпочтя кривые тропинки, сегодня мы уже готовы свернуть со столбовой дороги прогресса, чтобы очутиться в сумрачном лесу. Ослепнув от блестящего, оглохнув от громкого, мы стали больше доверять тому результату, который дает не сложение, а вычитание. Ваби-саби – конечный итог этой арифметики.
"Ваби" – особый способ жизни, находящий вкус в добровольной бедности, избирательной неприхотливости и гедоническом аскетизме.
"Саби" – особое свойство вещей, открывающих свою красоту в самоотречении, в безыскусной простоте, в деревенской неотесанности, в простонародной грубоватости, в несовершенстве, непритязательности и незаметности.
Соединившись в одно слово и одно понятие, ваби-саби стало центральным нервом и японского искусства, и всего мироощущения. "Ваби-саби, – пишет чуткий интерпретатор японского духа в России, востоковед Н.Николаева, – способствует самоуглублению, состоянию внутреннего одиночества как особой выключенности из повседневной реальности... Это – красота заброшенного, покрытого патиной времени, неяркая и не бросающаяся в глаза... Это – постоянное ощущение бытия как небытия".

Несмотря на расплывчатую уклончивость ваби-саби обладает той концептуальной твердостью, что способна противостоять напору западной эстетики, компрометируя главный из ее устоев – долговечность искусства. "Ars longa – vita brevis" – гордо говорим мы, но ваби-саби учит ценить лишь скоротечное. Восток стережет вещь на пределе ее существования. Например – почти разложившийся, готовый вернуться в землю осенний лист. Тая на глазах, он слабым намеком выдает свои исчезающие очертания. То, что нас пугает трупным запахом, на Востоке зовут ароматом тления. Мы, скажем, любим рождественскую елку в расцвете сил. Пышущая стеклянным румянцем, цветастая и блестящая, она нам кажется вызовом зиме. Но знатоку ваби-саби больше пришлись бы по душе выброшенные елки, валяющиеся на улицах города, приходящего в себя после праздника. Стоит взглянуть на них под другим углом, и мы увидим целый горизонтальный лес, уступивший кавалерийскому налету времени. Следы лихорадочного веселья – неуместный бант, нить серебряного дождика, осколок игрушки, – оттеняют угрюмую, но честную картину умирания. Предоставленная сама себе елка возвращается к естественному ходу вещей, заменяя чуждое ей пестрое убранство глухим оттенком увядшей зелени.
Ваби-саби вообще любит зеленый цвет. В нем много тех многозначительных нюансов, что напоминают об игре живого с мертвым: травянистая гамма весны, патина старой бронзы, мшистая затхлость гниения. Кажется, что по пути к черно-белой палитре небытия все вещи норовят стать зелеными. Не зря армия красит в защитный цвет все, до чего доберется.
Акцентируя смертность вещей, ваби-саби сближает их с нами. Деля с человеком судьбу и время, вещь заражается духом. Старость ее повышает пропорцию живого в неживом. Поэтому ваби-саби ценит то, чем мы брезгуем – вторичность, сношенность, затертость. Бывшее в употреблении всегда лучше нового.
Об этом в знаменитом эссе "Похвала тени", открывшем Западу глаза на тонкости японской эстетики, писал японский классик ХХ века Танидзаки:
"При виде предметов блестящих мы испытываем какое-то неспокойное состояние. Европейцы употребляют столовую утварь из серебра, стали либо никеля, начищают ее до ослепительного блеска, мы же такого блеска не выносим. Наоборот мы радуемся, когда этот блеск сходит с поверхности предметов, когда они приобретают налет давности, когда они темнеют от времени. Мы отдаем предпочтение тому, что имеет глубинную тень, а не поверхностную ясность. Это тоже блеск, но с налетом мути, которая неизбежно вызывает в представлении лоск времени. Это выражение звучит несколько сильно, правильнее было бы сказать – "засаленность руками". И то, и другое выражает понятие глянца, образовавшегося в течение долгого времени на предметах, которых касаются человеческие руки: от постоянного обращения одного и того же места в руках жировое вещество проникает, впитывается в материю предмета, в результате чего и получается именно "засаленность от рук". Нельзя отрицать того, что в "художественную изящность", радующую наш взор, одним элементом входит некоторая нечистоплотность и негигиеничность. Европейцы стремятся уничтожить всякий след засаленности, подвергая предметы жестокой чистке. Мы же, наоборот, стремимся бережно сохранить ее, возвести ее в некий эстетический принцип... Мы действительно любим вещи, носящие на себе следы человеческой плоти, масляной копоти, выветривания и дождевых отеков. Мы любим расцветку, блеск и глянец, вызывающие в нашем представлении следы подобных внешних влияний. Мы отдыхаем душой, живя в такого рода зданиях и среди таких предметов, – они успокаивающе действуют на наши нервы".

Ваби-саби годится на все случаи жизни. Это – сразу и эстетическая доктрина, и философская категория, и дизайнерский принцип, и инструкция к действию, и советы домашней хозяйке. Отрицая принятую у нас иерархию вещей, ваби-саби стремится всякое произведение искусства превратить в утварь, ибо она лучше смешивается с человеком.
Японцы любят заваривать чай в чайнике из необожженной глины. Его пористые стенки впитывают летучие эфирные масла, придающие чаю ту тонкость аромата, которую на Востоке ценят несравненно выше вкуса. С каждой заваркой запах становится богаче, а чайник дороже. Заплатив вместо пятидесяти долларов пять тысяч, можно приобрести сосуд с документированной родословной, включающей фотографии всех его владельцев на протяжении трех поколений. Накопленное с годами ваби-саби делает чайник членом семьи, занимающим промежуточное положение между женой и кошкой.
Чайнику легко себе завоевать расположение хозяев, потому что нагляднее всего принципы ваби-саби проявляют себя в чайной церемонии. Нам мешает ее понять незатейливость происходящего: забравшись в крохотный домик, люди пьют чай. Только ваби-саби делает это времяпровождение искусством. Ритуал последовательно вычеркивает все, что мешает его подчеркнутой бедности – в том числе и интеллектуальной. Старинные правила запрещают обсуждать за чаем "религию, богатство соседей и родственников, войну в стране, глупость и мудрость людей". Культивируя сдержанность, чайная церемония исключает все чрезмерное – даже чистоту. Легенда о великом Сэн-но-Риккю рассказывает, что, тщательно подметя ведущую к чайному домику садовую дорожку, первый мастер чая тряхнул ствол дерева и рассыпал по ней желтые листья. Он же завел обычай пить чай не из китайского фарфора, а из крестьянских плошек для риса – "раку". Вылепленные без гончарного круга, вручную, они получались грубыми и кривыми. Эти чашки воплощали квинтэссенцию ваби-саби, пока не попали в музеи. Став предметом роскоши, они утратили печальное очарование бедной простоты. Чтобы вернуть ее в обряд, нынешние мастера подают чай в бумажных стаканчиках.

Заведомая экзотичность мешает распознать дух ваби-саби даже тогда, когда он свойственен своей культуре в не меньшей степени, чем чужой.
Так, мне кажется, что в неназваном и неопознанном состоянии ваби-саби пронизывает русскую жизнь, наделяя обаянием самые симпатичные черты отечественного обихода. Это – и институт дачи с его жертвенной радостью неудобств, это – и ритуал "рыбалки" с его сложным этикетом упрощенного быта, это – и древняя церемония бани с ее набором правил, не уступающим в строгости японскому чаепитию.
Дух ваби-саби не принадлежит Востоку – в нем нет ни национальной, ни расовой, ни художественной исключительности. Японцы не открыли ваби-саби, они просто сумели заметить, выделить, осознать, оценить и назвать те исходные, первичные, фундаментальные свойства общечеловеческой культуры, без которой ее не было бы вовсе.

http://www.vavilon.ru/texts/prim/genis3-1.html


Комментарии (1): вверх^

Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.

Дневник Эстетические концепции "ВАБИ. САБИ." | Айкидока - Тренировки по айкидо в Ставрополе. | Лента друзей Айкидока / Полная версия Добавить в друзья Страницы: раньше»