На башенных часах в районе Шьенроу пробило восемь вечера. Манфредо Монтрей поднял голову, словно старый охотничий пёс, учуявший запах дичи, со вздохом перехватил молоток поудобнее и сильным, но неточным ударом загнал очередной гвоздь в мягкую древесину дверного косяка.
     - Ты устал, отец, - мягко пожурила Корнелия, незаметно подобравшись к нему со спины. – Отложи инструмент и передохни, я приготовлю чего-нибудь на ужин.
     Манфредо неуверенно повернулся к ней. Он выглядел так комично, с растерянно приподнятыми бровями, слегка затуманенным взглядом и несколькими гвоздями, всё ещё зажатыми у него в зубах, что Корнелия не могла не засмеяться. Лицо отца потеплело.
     - А я надеялся закончить до твоего возвращения, радость моя. Мы со стариной Мергилоном слишком заболтались, как всегда. Но позволь мне загладить свою вину прежде, чем ты закончишь со стряпнёй.
     - Так не пойдёт. Ты весь день работал в кузнице и, конечно, вымотался. Мы могли бы вызвать плотника, - она многозначительно потрясла кошельком. – Старик библиотекарь решил, мне стоит немного отдохнуть, и в своей щедрости заранее рассчитался со мной за весь месяц, и даже больше.
     - Пф, плотник, - проворчал её отец, швырнув гвозди в ящичек с инструментом. – Будто твой отец уже ни на что не годится, девочка. – При виде кошелька он добродушно улыбнулся. – Наблюдая, как уверенно ты делаешь шаги по миру, я начинаю чувствовать себя бесполезным стариком, отжившим своё. Пожалуй, давай я всё-таки закончу с дверью сам, а вместо того, чтобы кормить никчёмных плотников, мы лучше купим тебе новый шарф. В этом городе всегда холодно и сыро, я чувствую, ты снова простыла.
     - Отец, я здорова, правда. Куда мне болеть в тёплой и уютной библиотеке. Ваши с Кардалио слова согревают лучше всякого шарфа, - она мило улыбнулась, проворно поправив отцу растрепавшийся ворот.
     - На днях ты была сама не своя, раскисла, едва держалась на ногах. Я испугался, что у тебя жар. Если бы сегодня поутру ты не вертелась так бойко и не рвалась наружу, будто весенняя птичка, вряд ли бы я выпустил мою доченьку за порог. Да разве тебя удержишь…
     - Сама не знаю, что накатило. Стало дурно, и привиделся какой-то вздор. Не хочется даже говорить о нём. Будто хлебнула чужих воспоминаний… Должно быть, всё книги виноваты.
     Манфредо нахмурился.
     - Боюсь, как бы не оказались виноваты истории, что я тебе рассказывал временами у камина. Я всегда подозревал, что ты немного впечатлительна, девочка моя.
     - Нет-нет, другое... Послушай, сперва там было, как знатный господин по имени Невиенрок, один из посетителей нашей библиотеки, подмешал что-то в бокал неизвестной даме. А сегодня в салоне… – она запнулась, не уверенная, понравится ли отцу место, куда она заглядывает, но Манфредо пропустил эту деталь мимо ушей, обеспокоенно глядя на дочь. – Сегодня мне привиделась совершенно безобидная сценка про одного милого офицера. Я прикоснулась к вееру, и похоже, он поделился со мной тем, что помнил.
     - Кто? Офицер? - отец наморщил лоб.
     - Нет, папенька, не офицер. Веер. А до того книга стихов. Словно бы предметы помнят, что с ними происходило, так же, как люди, понимаешь?
     - Лучше бы тебе обо всём этом помалкивать, Корнелия, - в голосе отца звучала нотка беспокойства. – Как бы соседи не подумали, что у моей дочурки неладно с головой. – И совсем уже тихо, почти неслышно, прибавил: - Надеюсь, это не то, о чём я думаю.
     Последние слова девушка скорее прочла по губам, чем разобрала, но спросить об их значении помешал некстати прервавший беседу старый приятель Манфредо. Они с отцом Корнелии были примерно одного возраста, но судьба распорядилась каждым совершенно по-разному. Мергилон был калекой с рождения и пойти на войну не смог. Едва способный передвигаться, он всякий раз вызывал у девушки приступ жалости, когда подволакивал неестественно вывернутые ступни и страдальчески горбился, опираясь на костыли так, словно его руки вот-вот выскочат из плечевых суставов. Лишь останавливаясь поговорить, Мергилон горделиво выпрямлялся, задирал подбородок и становился похож не то на вольного художника, не то на славную статую, сошедшую с постамента. Поток длинных спутанных волос почти закрывал ему лицо, раздваиваясь перед выдающимся тонким носом, напоминающим крысиный. Маленькие чёрные глазки привыкли к темноте и смотрели на мир опасливо. Отец знал Мергилона с детства, и этот несчастный был одним из немногих его друзей. Большинство остальных унесла война.
     - Никак ты пришёл составить нам компанию, старина? – приветливо обратился к нему Манфредо. - Ну и чудеса творятся, моя Корнелия ещё не успела дойти до кухни, а ты уже тут как тут. Я всегда говорил, носом чуешь хороший ужин. Присаживайся, может, успеем сыграть партию в андьен.
     Андьен был ещё одной страстью, помимо ненаглядной дочери, что поддерживала в Манфредо интерес к жизни. Так называлась старинная настольная игра, поговаривали, родом из Аль-Сулейда. Её поле имело вид приплюснутой ступенчатой пирамиды, разделённой на клетки, а целью было подняться как можно большим количеством разнообразных фигур на верхние ступени, по мере сил препятствуя сделать то же самое врагу. Особенно популярной была игра среди военных, находивших за внешней простотой  намёки на тонкую стратегию, и детей, которым нравился экзотический вид маленьких резных фигурок. Мергилон зарабатывал подобными безделушками из дерева себе на жизнь и однажды подарил своему другу с любовью выточенный и раскрашенный набор для игры, так что Манфредо был рад воспользоваться лишним поводом похвалить скромное искусство калеки.
     - Простите, если заставлю вас немного подождать, - смутилась Корнелия. – Мне стоило вернуться пораньше сегодня.
     - Я мог бы обойтись без угощения, Манфредо, но не могу обидеть твоё гостеприимство, - учтиво проговорил Мергилон. - Скажи только, пускай девочка не торопится, люблю партию подольше.
     Калека, опираясь на костыль одним лишь локтем, поспешно поднял руку и почесал себе кончик носа. Он сумел проделать это так проворно и непринуждённо, что Корнелия и моргнуть не успела. Должно быть, за много лет Мергилон стал намного более свободен в движениях, чем могло показаться со стороны.
     – Ах да, Корнелия, чуть не забыл, у меня ведь есть для тебя подарок.
     Вернув правую руку на место, он столь же неуловимо быстро сунул левую за пазуху и извлёк оттуда небольшой свёрток. Развернув весь вымокший от дождя, как и его сюртук, кусок ткани, Мергилон с хитрой улыбкой продемонстрировал то, что таилось внутри – вырезанного из дерева оленёнка размером чуть больше его ладони.
     - С детства мечтал побывать на охоте, Манфредо, - грустно молвил мастер, тряхнув головой, когда непослушные волосы упали ему на глаза. – Хотя вырезать этих милых зверушек из дерева, должно быть, всё же приятнее, чем убивать.
     - Благодарю вас, дядюшка, - Корнелия с ослепительной улыбкой приняла подарок, не забыв поцеловать калеку в сухую, щетинистую щёку. На миг Мергилон потерялся и, казалось, свалился бы набок вместе со своими костылями, если бы девушка вовремя не поддержала его за руку.
     Её пальцы, наверное, не успели ещё коснуться оленёнка, когда она задумалась, какие воспоминания могли таиться в безмолвной деревянной фигурке. Теперь она вполне определилась с природой свалившегося на неё дара, и любопытство просилось наружу. Если такие случайные вещи, как веер или томик Джаланхара, сохранили в себе часть того, что происходило вокруг них, то резная фигурка, которой посвятили немало труда и явно не один вечер, способна была многое рассказать о хозяине. Удастся ли ей вызвать воспоминания предмета намеренно? Корнелия запнулась о мысленный вопрос, будто о выпирающий из мостовой булыжник. Видения начались у неё всего два дня назад, и пока от неё не требовалось участия или намерения, чтобы вызывать их. Вдруг её всего лишь мучило разыгравшееся воображение? Манфредо был прав, она всегда проявляла излишнюю впечатлительность. Не раз отцу доводилось жалеть о своих словах, когда не в меру впечатлительная девочка увлечённо припоминала особенно колоритные эпизоды его историй. Корнелия ощутила волнение, отметив для себя, что нельзя свалить увиденное только лишь на игру воображения. Имена Сульрик и Сулиана, точная цена веера, внешность торговца – подобные мелкие факты девушка не могла узнать случайно. Вещи отзывались на прикосновение, как струны, и неслышная музыка воспоминаний ждала её.
     Сердечко Корнелии забилось быстрее. Она все ещё стояла в дверях, с озабоченным видом вертя в руке деревянного оленёнка, когда отец с Мергилоном принялись раскладывать фигурки для игры в андьен. Калека бросил на девушку быстрый проницательный взгляд.
     «Быть может, бедняга когда-то мечтал о собственной дочери, - подумалось вдруг Корнелии. – У него ведь даже жены нет…». «Впрочем, как и у моего отца», - добавил едкий внутренний голос.
     Она часто задумывалась на эту тему. Изменилось ли отношение Манфредо к женщинам после того, как от него ушла жена? Мергилон дружил с её отцом с самого детства, и быть может, одинаковая пустота в личной жизни ещё больше сблизила их. Манфредо во всём проявлял себя как подобает любящему родителю и ни разу не сказал ей слова в упрёк, но иногда мрачное выражение его лица заставляло девушку с горечью понимать, что для него она всегда будет тенью предательницы жены. Напоминала ли она мать только внешне, или его ранили какие-то особенные поступки Корнелии? Девушка избегала задавать подобные вопросы, продолжая тихонько ворошить их на дне души.
     Неприятные мысли заметно отвлекли её от деревянной фигурки. Корнелия страстно жаждала того загадочного, внезапного холода и принесённых с ним новых видений, чужие тайны позволили бы отвлечься от собственных. Но дерево оставалось обыкновенным деревом, а обведённые чёрной краской глазки оленёнка смотрели на неё будто с игривым, плутовским выражением.
     До тех пор, пока не закрылись.
     Корнелия деловито помешивала ужин в котелке. Вдоволь побившись над неподатливой фигуркой, то и дело украдкой поглядывая на неё и успев в душе возненавидеть застывшие нарисованные глаза, она, видимо, разочаровалась в своей затее и перестала обращать на оленёнка внимание. Ужин был почти готов, когда девушка почувствовала умиротворение и вновь обратилась мыслями к неведомым горизонтам. На сей раз глаза фигурки оказались закрытыми! Корнелия прищурилась, не уверенная, сыграла ли с ней злую шутку усталость, но иллюзия не исчезла. Спустя миг голова у пройдохи оленёнка слегка распухла, скрыв его прежде задорно поднятые вверх ушки. Вероятно, то была одна из последних стадий работы над фигуркой, мучительно долго соображала девушка. Время поползло медленно, а мысли стали ещё ленивее, будто преодолевая некое сопротивление.
     - Мергилон, это великолепно! Ей точно понравится, - послышался голос отца, отдалённый и глухой, как из глубокого колодца.
     Никого в комнате не оказалось. Девушка различила шаги, звучание которых показалось неестественным и жутким. Словно кто-то ходил прямо в её голове, с трудом переставляя ноги и костыли. Мергилон! Каждый удар костыля о невидимый пол был громче боя башенных часов.
     Оленёнок навострил уши и приоткрыл глаз, напоминая теперь зловещую рогатую химеру. Он всё так же стоял на столе, в котелке кипел ужин, но обстановка неуловимо изменилась. Корнелия вновь стала призраком, чьи пальцы свободно проходили сквозь предметы. Иллюзия выглядела тем ужасней, что развивалась по новым правилам; на сей раз это была не картина прошлого, но некое безумное переплетение настоящего с воображением девушки. Сон наяву, полный угрозы и недосказанности.
     Дверь в кухню стремительно распахнулась, обнажая чёрный провал коридора. Корнелию обдало колючим зимним холодом. Бросив умоляющий взгляд на оленёнка, девушка заметила, что он полностью открыл глаза. Густая белая краска, точно слёзы, капала из их уголков, а сама фигурка, будто скованная невысказанной мольбой и ужасом, вся сжалась, повёрнутая в сторону коридора, в глубине которого с ржавым скрипом приоткрылась далёкая невидимая дверь. Затем послышались монотонные удары молотка и скрежет расшатанных петель. Ветер из коридора стал пронзительно осенним, разбрасывая во все стороны капли неслышного дождя. Корнелия закрылась от них руками, и через секунду чья-то невидимая рука, тяжёлая, как дубовое бревно, с размаху ударила её в живот.
     На короткий миг показалось, что вся нижняя половина тела превратилась в сплошной пылающий костёр боли. Сокрушительный удар вышиб из девушки дух, почти сложившись вдвое, она утратила способность дышать. Корнелия не смогла издать даже слабого стона, когда мучительный спазм переполз от живота к груди, вырвавшись на волю едкими слезами. Затем жестокая рука схватила её за волосы и бросила лицом о стену. Бедная девушка не успела даже зажмуриться. Из глаз полетели искры, пол и потолок поменялись местами. Короткая вспышка, беспорядочные разноцветные круги и вкус собственной крови на губах утонули в пучине беспамятства.
     Она плавала в бездонных глубинах этой тьмы слишком долго, чтобы остаться в здравом рассудке, но слишком мало, чтобы сойти с ума. Не ощущая ничего, кроме странного успокоения и боли, переменчивой, как морская волна или порыв ветра, то накатывавшей на неё, то отступавшей, то разрезавшей её беззащитное обнажённое тело на тысячи лоскутков, то сшивавшей их обратно, посыпая швы солью. То и дело необъяснимые приступы удушья едва не рвали окончательно тонкую нить жизни, но всё это время она продолжала чувствовать, переживала боль каждой частичкой тела, не в силах даже закричать. В миг, когда страдания стали почти невыносимы, всё стихло. Корнелия услышала голоса, становившиеся всё ближе, в которых звучали тревога, нежность и слабые признаки радости. Всеми остатками своего истерзанного страданием разума она устремилась к источнику голосов. Тьма вокруг начала съёживаться, глухо рыча, потянулась к ней, не желая отпускать законную добычу, и девушка уже чувствовала холодные пальцы на своём горле, когда вдруг широко распахнула глаза и сделала глубокий вдох.
     - Тише, тише, - отозвался незнакомый женский голос, низкий, грудной, как у дородной дамы. Он принадлежал маленькой полноватой молодой особе, нависшей прямо над Корнелией.
     Рядом засуетились люди. Панически оглядываясь, девушка заметила наконец единственное известное ей лицо. В углу комнаты – это была, очевидно, спальня Корнелии, - сидела Сулиана, напряжённо следя за состоянием больной. Её прекрасные волосы намокли и слиплись от дождя, а в выражении лица, что приобрело в неясном свете измождённый вид, чувствовался страх. Встретившись взглядом с Корнелией, она резко вскочила и метнулась к кровати.
     - Тише, тише… - продолжала обладательница низкого голоса, вытянув руку и не давая Сулиане подойти близко. – Пожалуйста, не шевелись и не произноси ни слова, позволь мне раскрыть перед тобой положение вещей.
     Корнелия узнала одежду незнакомки мгновенно. Это был костюм селеншир. Аккуратный, хорошо державший форму суконный кафтан с высоким бахромчатым воротником, перетянутый поясом и перевязью. Сзади внизу он переходил в тонкую полосу ткани, напоминающую хвост, доходившую до колен. Спереди была такая же полоса, но короче и шире. Узкие панталоны с вышитыми строчками по бокам уходили в высокие сапоги. На плечах располагались перетянутые бахромой утолщения, составленные из чередующихся по цвету лент более свободной ткани. Такой костюм Корнелии доводилось видеть и раньше, но не этого оттенка. Костюм был ильфейровый, а не серый, значит его обладательница – аль-селеншир.
     Открытие напугало её сильнее, чем боль и слабость. Сулиана, похоже, заметила это и, невзирая на протест сестры милосердия, тепло сжала неподвижно вытянутую на подушках ручку Корнелии.
     Мало кто стал бы называть аль-селеншир сестрой милосердия. Из того немногого, что было девушке известно о Крыльях Эсфидель, тайной полиции Семистера, на память приходили лишь самые жуткие из историй, передававшихся из уст в уста. Поговаривали, что у агентов этой мрачной организации руки не высыхали от крови. Под покровом ночи творили они жестокие и коварные дела, устраняя преступников и неугодных, и выполняли свою работу быстро, точно и безжалостно. Даже Манфредо, за всю жизнь ни разу не имевший неприятностей с законом, не на шутку боялся Крыльев Эсфидель. Они набирали себе новых членов среди изгоев и отверженных, порой таких же преступников, как те, с кем приходилось бороться, и обладали репутацией настолько скверной, что на ней при всём желании не удалось бы отыскать маленького светлого пятна, чтобы тоже замарать его. В организации была своя иерархия, похожая на военную структуру, созданную владетелем Аргиеро, за тем исключением, что простые офицеры носили серую униформу, а агенты Крыльев – ильфейровую, под цвет ночного неба, так услужливо скрывающего их жуткие дела. Были у тайной полиции и свои селеншир, одну из которых сейчас наблюдала у своей постели Корнелия.
     Аль-селеншир нечасто показывались на публике в форме и не любили выделяться. По слухам, они во всех отношениях отвечали зловещей репутации Крыльев, и их невзрачный суконный костюм поневоле внушал трепет. Некоторые называли их не иначе как «сёстрами смерти» из-за того, насколько часто аль-селеншир имели дело с безнадёжными случаями, когда помочь умирающему ничто уже не было в силах. Однако среди пустых росказней попадалась и светлая сторона: поговаривали, что те, кому селеншир спасали жизнь, символически дарили им какую-нибудь монетку или кольцо, и подобные дары принято было носить на цепочке. Корнелия с удовлетворением отметила правдивость слухов, когда за расстёгнутым воротником её сиделки явственно блеснули две или три подобные безделушки.
     - Ты не на шутку перепугала её, Мириса, - укоризненно вставила Сулиана. – Репутация Крыльев служит порой лучше их прославленного мастерства. Успокойся, милая, - повернулась она к Корнелии. – Как я уже говорила, это моя подруга и она о тебе позаботится. Прошу тебя, не говори ни слова.
     Девушка облизнула пересохшие губы и почувствовала языком тонкие стежки на свежей, распухшей ране. В её взгляде появились растерянность и вопрос, слишком страшный, чтобы его высказать вслух.
     - Не волнуйся, - торопливо заговорила Мириса. – Ты упала и здорово рассекла губу, почти до самого подбородка. Мне пришлось наложить шов. Никогда не видела, чтобы так неудачно падали…
     - Умеешь же ты успокоить, - процедила Сулиана. – Всё не столь плохо, как она расписывает, шов маленький и аккуратный, на то Мириса у нас и мастерица. Рана должна полностью зажить через пару недель, останется лишь небольшой шрам. Но пока тебе лучше полежать.
     За окном явственно слышался шум дождя. Дверь спальни приоткрылась, и в комнату проскользнул тощий костлявый юноша в форме Крыльев Эсфидель и плаще. Не говоря ни слова, он подошёл к камину, и даже на неровном колеблющемся свету стало заметно, что он продрог и промок до нитки.
     - Тебе велели оставаться внизу, Квиррлин! – зашипела на него Сулиана.
     - Прошу прощения, линве, но если я немедленно не согреюсь у камина, выполнять ваши повеления станет некому. На улице собачий холод и зарядил такой дождь, какого я ещё ни разу в это время года не видел.
     Объяснения, похоже, удовлетворили властную девушку, однако по тому, как она сжимала и разжимала кулачки, было видно – она всё ещё раздосадована.
     - Что здесь случилось, меня кто-нибудь посвятит? – нагловато бросил юнец, переводя взгляд с одной селеншир на другую. Похоже, он совершенно не испытывал перед ними обычного обывательского трепета. На Корнелию он старался не смотреть, отчего та почувствовала неясную тревогу.
     - Похоже, девушка упала и сильно ушиблась. Возможно, поскользнулась, - осторожно заметила Сулиана.
     - Замечательно, теперь тайная полиция Семистера ещё и нянчит неуклюжих девиц.
     Сулиана пропустила циничную ремарку Квиррлина мимо ушей.
     - Двое мужчин, по их словам, играли внизу партию в андьен и услышали глухой звук удара. Когда мы пришли, оба суетились вокруг неё. Понадобилось очень много времени, прежде чем Корнелия пришла в сознание.
     - Я думаю, одним падением здесь дело не ограничивается, - поправила Мириса. – Оно не объясняет громадного синяка у неё на животе.
     - Быть может, её избил отец, такое не редкость, – без особого интереса бросил юноша. Сняв свой плащ, он выжимал из него воду, нисколько не заботясь о состоянии пола у камина. – Да вы сами у неё спросите, хотя, не уверен, что признается. Она может быть запугана и бояться ещё больших побоев.
     - Сомневаюсь… - пробормотала Сулиана. – В том, что это дело рук отца. А говорят, я достаточно хорошо разбираюсь в людях.
     Она убрала со лба мокрые волосы и примостилась на краю постели, глядя на девушку с искренним состраданием. Мириса последовала примеру подруги и тоже села, пододвинув к постели грубо сколоченную табуретку, один из подарков Мергилона.
     - Вы ведь даже не спросили у неё, откуда она знает ваше имя, - не унимался Квиррлин. Облокотившись о стену, он буквально навис своей угловатой фигурой над камином, и с него, точно с дворовой псины, продолжала капать вода.
     - Кажется, сейчас немного не до того, - Сулиана опустила глаза.
     - Помни, сестра, мы ведь можем забрать её с собой, - приторно-слащавым голосом начала Мириса. - Какую бы опасность она не пережила, мы оставим её в большей опасности, если бросим в таком состоянии.
     Нить разговора то и дело ускользала от Корнелии, перед глазами ходили круги, и временами бедняжка почти проваливалась в забытье.
     - Верно, за ней могут охотиться, - выдавил юнец, кисло скривив губы.
     С горем пополам он немного обсох и мог позволить себе подойти к постели. Теперь над Корнелией нависли целых три зловещие тени, отброшенные на потолок тусклым светом свечи у изголовья.
     - Вряд ли, - сухо заметила Сулиана. – Мы пойдём, но вернёмся, когда ей станет лучше. Если станет лучше, - прибавила она с нажимом. – Заберём с собой этого Манфредо и его друга-калеку. У нас найдётся, о чём их расспросить.
     Квиррлин задумчиво почесал висок, а Мириса, переглянувшись с ним, театрально закатила глаза. Все эти мелочи не ускользнули от внимания Корнелии.
     Бедняжка, к которой только начинало возвращаться ощущение пространства, протянула руку, чтобы погасить свечу, когда неожиданно нащупала рядом с ней продолговатый рельефный металлический предмет.
     Длинный нож селеншир, скорее непрактичное украшение, чем оружие. Возможно, Мириса отцепила его от перевязи, когда возилась с раной Корнелии, и забыла здесь. На рукоятке и изящных узких ножнах красовались резные изображения морских существ – явная дань многочисленным фарланским легендам, гравюрам и эпическим полотнам. Сперва Корнелия, похолодев, собиралась отбросить эту находку подальше, но не стала. Мрачные образы миниатюрных чудовищ на рукоятке кинжала ещё продолжали складываться в её голове, следуя за движениями пальцев, когда девушка погрузилась в спасительный сон.