Когда он ходил по крышам, корабли перед ночью причаливали в порт.
Город утопал в плачущих гудках пароходов, гудки были ленивыми и медленными, старухи складывали зубы на полки и ловили последние языки заката стеклянные витражи.
Сначала он показался мне видением, точнее, привидением – так как сидел, не дыша и не шевелясь, а от его лица, от свободных участков тела и одежд исходило приглушённое серебристое мерцание. С виду это был высокий, длинноволосый, черноволосый мальчик лет двадцати.
- Я поэт – говорил он, и отводил глаза.
Я любил его как какую-нибудь хорошую картину, очень любил, а иногда даже хотелось к нему прикоснуться, нарушить тот многовековой и всеединый покой, который скрывался под его кожей, среди медных скрипичных ключей или под венецианскими полотнами. Но никогда не делал этого.
- Кто я тебе? Зачем ты ходишь за мной? – утомлённо спрашивал он, и лениво обнимал руками колени.
- Ты моя печаль! Ты моя отравленная Венеция! – отвечал я, и почему-то смеялся.
Он вдруг поднимал на меня глаза, чуть кривил молочные губы, и ничего не говорил.
Даже сквозь мягкую вечернюю мглу я видел молочную стать его тела, видел контуры его неплотно сжатых юношеских губ – но никогда не видел цвета его глаз, только однажды инстинктивно догадался: они у него зелёные, и другими быть не могли.
- У тебя зелёные глаза? – однажды спросил я.
- Зелёные – ответил он, и больше ничего не сказал.
А однажды я увидел его сидящим на самом краю крыши – спокойным и задумчивым. Он болтал тонкими ровными ногами и просто смотрел вниз. Сначала я его беззаботно уговаривал, словно ничего необычного не происходит, потом дёрнул за руку, затащил на чердак, начал ругать и обнимать, но призраки качающихся деревьев нас окружали, и мне показалось, они отнимут у меня эту белую невесомую тень.
После этого я его видел два или три раза, но венецианские полотна, которые сидели где-то глубоко внутри меня, только пугали и тускнели.
Иногда он рисковал, – убегал, завидев меня, и перепрыгивал с крыши на крышу.
falling_to_sky, Даже стесняюсь помыслить, чтобы меня в этом направлении понимали... Не в плане литературного стиля, к нему у меня претензий нет, здесь другое.
А "отравленная Венеция" здесь как реверанс в сторону одной хорошей новеллы немецкого писателя Томаса Манна. По аналогии. Если кто-то читал его новеллу "Смерть в Венеции", тот знает, что любовь иногда может грозить физической гибелью.
Igoo_Sokol, Которые давние и про которые ты мне рассказывал? Или у тебя уже новое? Поведай мне по секрету. Все остальные ненадолго оглохнут ради нас с тобой :)
Igoo_Sokol, Пока всё это рождалось, у меня в голове смутно носился туман Средневековья и туман Серебряного века, они оба.
А потом вечное томление Дон-Кихота по своей прекрасной даме, если перефразировать: томление Художника по человеку-картине. Которого, возможно, и нет на свете, которого он выдумал...
/ За главным лирическим героем, который всё это рассказывает, явственно стоит сам автор /
VALKOINEN, ...да ведать пока нечего... ничего не записывал...
...Твоя история прекрасна...! ...правда хочется ещё и каплю человеческого счастья в неё... но понятно, что она там будет лишней)))
...как говорится --- Вход в музей с мороженным запрещён!
)))
Igoo_Sokol, Мне понравились сравнения с музеем, мур. Ты же моё чудо.
А я поэт-трагик (по большей части). В прозе тоже поэт, а по-другому пусть будут другие.
А капля человеческого счастья будет в следующем, даже много его, но там трагедия тоже будет присутствовать. Факультативно.
tot_imenno_TOT_VERHNIY, Здесь много скрытых слов про Искусство как таковое.
А тех, кто с ним, так или иначе, связан, часто влечёт Вневременье, Бездна. Это их природа, это их естество, это их отдельный парадокс.
Пока всё это сочинялось, в голове плавали крыши старой Италии, старой Чехии и старой Германии. Такое странное сочетание.
Красиво, хочется перечитывать, как призрачную сказку об ускользающей Мечте. Слова красочны и в воображении легко рисуется картина рассказа, будто видишь все вживую.
А капля счастья была), как мне кажется). Автор ведь обнял на чердаке своего призрачного любимого черноволосого поэта.
Поэт не раз вернётся к автору, потому что если бы поэт тайно не любил его присутствие и неожиданные встречи, он бы не стал рисковать, маня его и прыгая с крыши на крышу.