"Писать во всех направленьях" (менять "убежденья" как перчатки) - прекрасно во-первых, потому, что движение в любом из избранных напралений было искренним, как искренная любая мысль, сама тебя посетившая, и так же ушедшая, как и пришедшая, не спросясь.

В каком мундире мы ходим кто мы под мундиром - не одно и то же.

... просто-напросто все мы изначально в Восток втянуты, из Востока исходим. И это-то Розанов чуял явственно и влекся с недюжинной силой в свой собственный внутренний Восток, в свою Иудею, в свою древнюю Грецию, в свой вожделенный Древний Египет.

"Что пишу? Посему пишу? А "хочется". Почему "хочется"? Господи, почему Ты хочешь, чтобы я писал? А разве без Твоего хотенья я написал быхоть одну строку? Почему кипит кровь? Почему бежит в жилах? Почему сон? Господи, мы в твоих руках, куда же нам деться?" ("Сахарна, 1913)

молитва перестает быть словесно-душевным деланием, растворяясь в "функции организма" незаметно трансформируя молитвенность в целостную психосоматическую "дыхательность". Человек дышит молитвенно - подобно ребенку в цтробе матери: всеми порами, всеми органами ("пятками").

Известно, что традиции русского психазма еще до недавнего времени были живы в русском православном монашестве. Одно из свидетельств этого - книга "Откровенные рассказы странника духовному  своему отцу". В финале книги Схимник суммирует силу молитвы в таких (в кратком изложении тезисах: "Молись и мысли все, что хочешь и мысль твоя очистится... " "Молись, и делай, что хочешь, и дела твои  будут богоугодны...." "Молись и не трудись много своею силою побеждать страсти.. " "Молитва разрушит их в тебе.. " "Молись, хоть как-нибудь, токмо всегда, и не смущайся ничем; будь духовно весел и покоен..."

Другими словами, молитва, ставшая дыхательностью организма (непрерывность внутренней открытости), сама очищает человека, и ему вовсе не нужно "фильтровать" входящее и исходящее из себя, не нужно быть цензором своих мыслей, помыслов, желаний. Такой человек может позволить себе роскошь полной раскованности. Ему нечего опаматься: Его "пасет" его "телесная молитвенность".

Он писал по воле "музыки из ниоткуда". В этом и была мотвация глубинной гармоничности дробных и идеологически-лукавых его текстов. Существовало медитационное пространство, в которои и имело место "постоянное писание", подобное "постоянной молитве".