[700x503]
В канун 100-летия его гибели хотелось бы прояснить кое-какие факты о Распутине.
На самом деле не всё так, вернее всё не так, как нам преподносят.
По свидетельству фактов и документов, не был ни пьяницей ни развратником, роста не высокого, а среднего, телосложения не крепкого.
С детства имел слабое здоровье, будучи ребенком, болел, впадал в забытье каждую весну на несколько недель..
Глаза не карие.
"Распутин был среднего роста, со светло-серыми глубоко посаженными глазами, с длинными каштановыми волосами, ниспадавшими на плечи. Его пронзительный взгляд мало кто мог выдержать. "
Документальные факты собраны авторами книги, создателями и хранителями дома -музея в селе Покровское.

Кем-то намеренно был опорочен образ Старца. Есть cведения, что был двойник, который намеренно публично компрометировал его репутацию, выдавая себя за Распутина. Именно отсюда видимо пошли расхождения в описании роста, внешности , цвета глаз и вцелом его имени.
На самом деле ни одно из приписываемых ему злодеяний документально не подтвердилось. Тюремное медицинское освидетельствование в 1918 году установило, что Вырубова была девственницей
А вот один из источников, протокол допроса его дочери.
"..Все, что писалось в газетах в революцию про его разврат, — клевета. Отец не знал никаких женщин, кроме мамы, и любил одну ее. "

http://www.runivers.ru/doc/d2.php?SECTION_ID=6596&...EMENT_ID=150776&PORTAL_ID=6602


ПРОТОКОЛ

1919 года, декабря 26—27 дня, судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов в г. Чите в порядке 722 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованную в качестве свидетельницы, и она показала:

Матрена (я же Мария) Григорьевна Соловьева, 21 года, жена подпоручика, православная, грамотная, под судом не была.

Я — родная дочь Григория Ефимовича Распутина. Мою мать зовут Прасковьей Федоровной. В семье нас трое детей: брат Дмитрий, 23—24 лет, я, а потом сестра Варвара, 18 лет.

До сближения моего отца с Царской Семьей вся наша семья вела самый простой образ жизни крестьянской семьи. Главой в нашей семье был покойный дедушка Ефим Яковлевич. Он вел хозяйство при помощи брата моего Дмитрия и мамы Прасковьи Федоровны. В жизни моего отца, когда я была еще маленькой девочкой, что-то произошло, что изменило совершенно всю его, а впоследствии и нашу жизнь. Раньше отец жил, как все крестьяне, занимаясь хозяйством. Вдруг он оставил семью и ушел странствовать. Должно быть, что-то произошло у него в душе: он перестал пить, курить и есть мясо и ушел из дома. Я думаю, что на него так подействовал известный в наших местах странник Дмитрий Иванович Печеркин, родом из деревни Кулиги (верст 300 от Тобольска). По крайней мере, перед уходом отца Печеркин у нас был, и они ушли тогда вместе с отцом.

Приблизительно это было в 1905 году.

Я помню, что, когда отец вернулся домой, мама не сразу его узнала. С того времени отец бросил крестьянство и стал ходить пешком по всей России, посещая Святые места. Кажется, у него была мысль уйти в монастырь, но потом он эту мысль оставил. Он говорил, что ему не по душе монастырская жизнь, что монахи не блюдут нравственности и что лучше спасаться в мире. Ходил он везде, бывая в Иерусалиме, на Афонах, в Киеве, на Белых Горах, в Москве. Кажется, в 1906—1907 годах отец был в Петрограде и как-то молился в церкви на Афонском подворье. Богослужение совершал тогда известный по тому времени епископ Феофан. Он заметил молитву отца и позвал его к себе. Произошло сближение между ними. Феофан полюбил отца. Он, должно быть, проникся уважением к личности отца, потому что в скором времени Феофан представил его Великому Князю Николаю Николаевичу. Великий Князь также полюбил отца и представил его Государю Императору. Отец понравился также и Государю Императору и, вероятно, по Его приказанию он стал бывать в Царской Семье. В одно из первых своих посещений дворца, он, увидев Государя, получил от Него приказания: впредь именоваться фамилией Новых. Это произошло таким образом. Когда отец проходил ко дворцу, его увидел Алексей Николаевич и сказал Государю: “Папа, вот

180

идет новый”, т. е. новый во дворце человек. В связи с этим фактом и была переменена наша фамилия.

Тут же после знакомства с Царской Семьей отец перестал странствовать. У него установились близкие отношения с Царской Семьей, и он стал, по большей части, проживать в Петрограде, имея постоянное общение с Царской Семьей. Я клятвенно могу удостоверить, что причиной сближения отца с Царской Семьей были его личные душевные свойства и как одна из самых главных причин — болезнь Алексея Николаевича. Отец молился о Его выздоровлении и его молитва приносила облегчение Наследнику.

Наше положение стало постепенно изменяться после такой перемены в жизни отца. Государыня пожелала, чтобы мы — я и Варвара получили образование. Мы обе учились с Варей в нашей покровской сельской школе. Меня отдали в Мариинскую гимназию в г. Казани, откуда я в 1910—1911 году была переведена в петроградскую гимназию Стеблин-Каменской. В Казани я обучалась одна, в Петрограде мы учились обе с Варей. Мы жили в пансионе гимназии, бывая накануне праздников и в праздничные дни у отца. Он проживал тогда на Гороховой, 64. Наша квартира состояла из 5 комнат. Роскоши никакой у нас не было. Все это вранье, что писалось тогда в газетах про нас. Комнаты наши и обстановка их были самые простые. В столовой стоял у нас стол, обыкновенные венские стулья и оттоманка, самая роскошная вещь из всей обстановки, подарок какого-то Волынского, освобожденного из тюрьмы по ходатайству отца; в спальне отца — кровать железная, американский стол, в котором хранились у отца под замком многочисленные прошения разных лиц, гардероб и умывальник; в кабинете отца — письменный стол, на котором ничего не было, кресло и диван; в приемной были одни стулья. Только одну нашу детскую мы обставили по своему вкусу: у нас были в ней кровать, кушетка, столик, диванчик, кресла, туалет, гардероб. Свою личную жизнь, свои вкусы, свой уклад жизни отец нисколько не изменил после приближения к Царской Семье. Он ходил в русской рубашке, русских шароварах, заправляя их в сапоги, и в поддевках. Мяса он не ел до самой своей смерти. Его обед всегда состоял из одной ухи. Кроме того, он еще употреблял редиску и любил квас с огурцами и луком. Больше этих кушаний он ничего дома не ел. Вставал он всегда рано и шел обязательно к ранней обедне. После этого он приходил домой и пил чай с черными сухарями или кренделями. Тут же после чая приходили просители, и на них уходил целый день отца. Правильного распорядка дня не было. Собственно, весь день уходил у него на просителей, и он принимал всех и всегда. По вечерам он проводил время с нами, если его никуда не вызывали. Мама после сближения отца с Царской Семьей была принимаема во дворце, но она вела прежнюю жизнь, продолжая заниматься в Покровском своим хозяйством. Также нисколько это не отразилось и на положении Дмитрия: его отдали было в Саратов к епископу Гермогену учиться, чтобы он мог получить гимназическое образование, но он тосковал по хозяйству, не стал учиться и уехал домой. Я забыла сказать, что у

181



Григорий Ефимович Распутин

Григорий Ефимович Распутин



отца в Петрограде была одна прислуга: или Евдокия Ивановна Печеркина, тетка названного мной странника Дмитрия, или Екатерина Ивановна Печеркина, его сестра. Они заменяли одна другую.

Жизнь отца в Петрограде я наблюдала сама лично. Его отношение к Царской Семье я также наблюдала сама. Я не могу связно рассказать что-либо про жизнь отца. На Ваши вопросы отвечаю следующее. Целый день у отца уходил на приемы разных просителей. К нему обращались очень многие с очень разнообразными просьбами: его просили о местах, о помиловании разных лиц, сидевших в тюрьмах. Вот, главным образом, с такого рода просьбами и обращались к нему. Ему разные лица давали деньги, но очень многие и просили у него денег. Никогда никому в денежных просьбах не отказывал. Он действительно одной рукой брал, а другой раздавал. Обращались к нему и за духовной помощью: просили совета, жаловались на тяжелую душевную жизнь. Он давал советы, старался помочь душевно, как мог.

Он часто беседовал с нами о Боге. Он говорил, что Бог это утешение в жизни, но что нужно уметь молиться для того, чтобы получить это утешение. Чтобы молитва могла дойти до Бога, нужно во время молитвы всецело отдаваться вере в Бога и гнать от себя все другие мысли. Он говорил, что молиться не каждый может и что это трудно. Он часто постился и заставлял поститься нас. В пост он ел одни сухари и строго

182

соблюдал его. Он говорил, что посты установлены вовсе не для здоровья, как говорят ученые люди, а для спасения души.

Никаких приемов гипнотизма отец в действительности не знал. Он, как был простым мужиком от рождения, таким и остался до самой смерти. Но он был от природы очень умный и мог говорить о многих предметах. Его воздействие на людей, вероятно, заключалось в том, что он был чрезвычайно силен духовной энергией и верой в Бога. Он замечательно хорошо говорил о Боге, когда бывал пьяный. Как я уже говорила, уходя странствовать, он бросил пить. Но в Петрограде он снова вернулся к вину и пил много. Больше всего он любил мадеру и красное вино. Пил он дома, но больше в ресторанах и у знакомых. Царская Семья знала, что он пьет, и осуждала его за это. Говорили ему об этом и мы. Всегда для всех у него был один ответ: “Не могу запить того, что будет после”. Мысль его заключалась в том, что он ждал чего-то худого для родины в будущем, и хотел потопить в вине свое горькое чувство от сознания нехорошего будущего.

Пьяный он любил плясать русскую и плясал замечательно хорошо. Вообще вино на него действовало не так, как на других. Он не терял разума, не делался от вина грубым, злым, а делался как бы более одухотворенным. Все, что писалось в газетах в революцию про его разврат, — клевета. Отец не знал никаких женщин, кроме мамы, и любил одну ее.

Мы до его смерти не были с сестрой Варей ни разу во дворце. Мы встречались с Государыней и Великими Княжнами у Анны Александровны Вырубовой. Государыня с уважением относилась к отцу, высказывая веру в силу его молитвы.

Отец любил Царскую Семью и был предан Ей. Он всегда хорошо и задушевно отзывался о Них. Но он ставил Государю в недостаток Его доброту и говорил про Государя, что Он “больно добр и прост”. Про Государыню отец говорил, что Она “много тверже Государя”. Он нисколько не менял своего обращения с Государем и с Государыней в сравнении с другими людьми. Он называл и Государя и Государыню на “ты”, как и всех вообще людей: слова “Вы” он совсем не знал. Горячий от природы, отец позволял себе иногда и кричать на Государя, а в горячности иногда даже топал на Него ногами. Был один случай, когда отец, накричав на Государя, ушел, не простившись с Ним. Все эти его ссоры с Ними происходили из-за того, что Государь не всегда слушал советов отца. Чаще всего отец расстраивался по той причине, что ему противодействовали министры. Он часто приезжал из дворца расстроенным, и, когда мы его спрашивали, что с ним, он бранил министров за то, что они дурно влияют на Государя. Отец упорно говорил Государю, что Он должен быть как можно ближе к народу, что Царь — отец народа, что народ должен Его видеть как можно чаще, должен любить Царя, как отца, а между тем Государь держит Себя так, что Его народ не видит и лишь боится Его имени; что если бы народ Его видел и знал, что он бы Его не боялся, а любил. Государь говорил отцу, то если будет жить так, как хочет мой

183

отец, то Его убьют мужики. Отец говорил Государю, что мужики никогда не убьют Царя, а убьет Его интеллигент. Сильно ссорился отец с Государем вообще из-за “неправды”. Отец говорил Государю, что Его министры врут Ему на каждом шагу и тем Ему вредят. Например, когда в Петрограде стали появляться “хвосты”, отец страшно возмущался этим и говорил, что прежде всего народу нужен хлеб и что эти хвосты до добра не доведут. Государь возражал отцу, что есть хлеб и никаких хвостов нет; что так Ему докладывают министры. Отец из-за этого и вздорил с Государем. Он, как я думаю, пользовался большим все-таки доверием у Государя во многих делах. В частности, отец был горячим противником войны с Германией. Когда состоялось объявление войны, он, раненный Хионией Гусевой71, лежал тогда в Тюмени, Государь присылал ему много телеграмм, прося у него совета и указывая, что министры уговаривают Его начать войну. Отец всемерно советовал Государю в своих ответных телеграммах “крепиться” и войны не объявлять. Я была тогда сама около отца и видела, как телеграммы Государя, так и ответные телеграммы отца. Отец тогда говорил, что мы не можем воевать с Германией; что мы не готовы к войне с ней; что с ней, как с сильной державой, нужно дружить, а не воевать. Это его тогда так сильно расстроило, что у него открылось кровотечение раны.

Неправда то, что писали про отца, будто бы он стоял во время войны за мир с Германией. Он говорил нам с сестрой: “Меня тогда не послушались, теперь ничего сделать нельзя”.

Вообще же отец в переписке с Царской Семьей не состоял, т. е. Они не писали ему писем. Государыня только однажды прислала отцу в Покровское письмо. Он его показал, по своей простоте, гостившему тогда у нас Илиодору. Илиодор это письмо у отца тогда же и украл. Я не знаю хорошо, в чем именно было дело, но был в 1916 году, кажется, один случай, когда отец повлиял на Государя. Что-то такое “важно” должно было случиться, Государь должен был быть в каком-то собрании, где Его должны были видеть все министры. Отец уговорил Государя не ездить туда, и Государь его послушался. Но я не могу Вам совершенно рассказать, в чем именно тогда было дело. Об этом случае говорил мне отец. Называл он Государя — “папой”, Государыню — “мамой”. Он это объяснял тем, что Они отец и мать народа.

У отца было много знакомых людей, как мужчин, так и женщин. К нему были близки сначала епископ Гермоген и монах Илиодор, но потом они разошлись. И Гермоген и Илиодор приревновали отца к Царской Семье. Поэтому у них и расстроилась дружба. Искренно преданными ему людьми были: Анна Александровна Вырубова, Любовь Валерьяновна Головина, ее дочь, Мария Евгеньевна, Мария Александровна Виткун, генеральша Александра Егоровна Гущина. Лучше всех к нему относилась Вырубова. Она верила в его молитву. Он ей помог во время большого с ней несчастья. В 1916 году, когда она ехала в поезде, поезд потерпел крушение, и ей переломило ногу. Она была в бесчувственном состоянии

184

и никого не узнавала. Ее мать Надежда Илларионовна Танеева привезла к ней отца. Отец молился “до пота”, и она после его молитвы пришла в себя. После этого она особенно прониклась добрыми чувствами к отцу.

У отца было много врагов. Его часто бранили в газетах. Мы иногда говорили ему, почему он при его влиянии не заставит их замолчать. Он всегда отвечал: “Я знаю, какой я. И близкие это знают. А с ними сосчитаемся на том свете”. Неоднократно его хотели убить. Я помню, однажды пришла к нему в приемную на Гороховой одна дама. Отец, подойдя к ней, сказал: “Ну, давай, давай, что у тебя в правой руке. Я знаю, что у тебя там”. Дама вынула руку из муфты и подала ему револьвер. Она сказала отцу, что она пришла с целью убить его, но, когда увидела его глаза, поняла свою ошибку. За несколько дней до объявления войны в Покровском отца ранила ножом Хиония Гусева. Всем известно, что ее подослал к отцу для этой цели Илиодор.

Убили папу в ночь на 17 декабря 1916 года. Это сделали Юсупов, Пуришкевич и Дмитрий Павлович. Юсупов познакомился с папой недели за две до его смерти. Его познакомила с папой Муня Головина. Юсупов часто стал к нам ходить, скрывая это от других. Он ходил к нам по черному ходу и просил отца никому не говорить, что он ходит к нам. Он объяснял это тем, что его, Юсупова, старик отец лишит наследства, если узнает, что он ходит к нам. Отец никому этого и не говорил. 16 декабря вечером часов в 8 у нас был министр Протопопов, до того бывший у отца один раз, и предупредил отца, чтобы он никуда в этот вечер не ходил. У нас в квартире с 1916 года стали дежурить сыщики. Их Протопопов в этот день почему-то отпустил. В 12 часов ночи к нам приехал Юсупов. Отец встретил его словами: “Ах, миленький, ты пришел”. Юсупов спросил его: “Посторонних нет?” Отец ответил, что никого нет. Тогда Юсупов сказал ему: “Поедем кутить”. Они уехали, и больше отец не возвращался. Как потом оказалось, Юсупов привез его в свою квартиру, где были Пуришкевич, Дмитрий Павлович и какие-то другие люди. Сначала Юсупов дал отцу выпить в вине какого-то очень сильного яда, но яд не оказал никакого действия на отца. Тогда Юсупов выстрелил в него сзади из револьвера; отец, видимо, растерялся: вместо того чтобы бежать на улицу, он стал одевать шубу и вследствие этого, задержался. Когда он после этого бросился бежать, его Юсупов, Пуришкевич и Дмитрий Павлович добили из револьверов. Об этом сам Дмитрий Павлович рассказал Александру Ериковичу фон-Пистолькорсу, а он — мне. После убийства отца на второй или третий день мы были вызваны во дворец. Там мы видели Государя, Государыню и Княжен. Государь и Княжны плакали, Государыня держалась и утешала нас. После этого мы каждую неделю два раза являлись с Варей во дворец. Царская Семья очень хорошо относилась к нам.

После убийства отца мы не могли учиться: нам было тяжело на душе. Мы ушли из гимназии и жили на Гороховой с мамой. Так мы жили

185

до самой революции. Через несколько дней после переворота мы уехали в Покровское, так как нас искала толпа и хотела убить. В Покровском мы жили до сентября. В сентябре месяце 1917 года мы с Варей поехали в Петроград. Там у нас была знакомая еврейка Татьяна Шаг, впоследствии по мужу Никельбург. Это была наша домашняя учительница. Мы у нее и поселились. До этого еще времени у меня был жених, грузин корнет Пхакадзе. Я его очень любила, но отец хотел, чтобы я вышла замуж за Бориса Николаевича Соловьева. Отец его — Николай Васильевич был приятель отца. (Он был казначеем в Синоде.) Отец говорил неоднократно, что я должна выйти за Соловьева, а не Пхакадзе, потому что Пхакадзе очень ревнив. Из-за ревности ко мне он стрелялся, и отец говорил: “Что же будет, когда он на тебе женится”. Пхакадзе представлялся Государыне и не понравился Ей. Она знала Соловьева и тоже хотела, чтобы я шла за него. (Государыня знала Соловьева не лично, а со слов папы.)

С Соловьевым я познакомилась у них в доме в 1916 году. Он меня полюбил и стал мне предлагать замужество. Я ему отказывала, потому что любила Пхакадзе. Когда я была дома после отъезда в 1917 году из Петрограда, Соловьев писал мне письма, уговаривая меня идти за него. Ввиду изменившегося положения нашего, по совету мамы, а главным образом, помня желание отца и Государыни, я решила выйти за него замуж. В сентябре месяце 1917 года мы с ним повенчались. Свадьба была справлена на средства мужа. Посаженным отцом у нас был упомянутый мною Пистолькорс. Из приглашенных были генеральша Гущина и Мария Георгиевна Сазонова (я не знаю, кто ее отец, но он какой-то сановник).

Мой муж, как я знаю, был участником этой войны, и, кажется, пошел на войну добровольцем. Я не знаю, какое участие он принимал во власти после переворота, но знаю, что он был адъютантом Гучкова. После ухода Гучкова ушел и он. В момент нашей свадьбы он находился в отпуске. После нашей свадьбы мы поехали в город Симбирск к его бабушке Надежде Александровне Токаревой. У нее мы прожили недели две и уехали в Покровское. Здесь мы прожили у мамы недели две — три и вернулись в Петроград. Здесь мы жили в своей квартире на Сергиевской улице (№ дома не знаю), кажется, на углу ее и Потемкинской. Так мы жили несколько месяцев. Мы жили на свои собственные средства скромно: небольшие деньги были у мужа, и у меня было 3 тысячи рублей из 10 тысяч, оставшихся после смерти папы.

В скором времени после нашего возвращения в Петроград была освобождена Вырубова72. Она через какую-то сестру милосердия, служившую ей, получала от Государыни письма. Государыня писала Вырубовой, что жизнь Их в Тобольске — ужасна: что Они нуждаются в продуктах и голодают, что Они ходят в тряпье, так как Их дорогой, когда Они ехали в Тобольск, обокрали. Я эти письма читала сама. Таких писем было много. Государыня писала Вырубовой почти каждую неделю. Письма эти были на русском и на английском языках. Английские письма мне читала Вырубова. Государыня просила помощи деньгами и вещами. Она, зная, что

186

я вышла за Соловьева, о чем Ей писала Вырубова, указывала в письмах, что просимое лучше всего доставит Соловьев. Тогда Вырубова вошла в сношение с банкиром Карлом Иосифовичем Ярошинским и познакомила с ним мужа. Ярошинский решил помочь Царской Семье. Вырубова накупила нужных вещей. Они были уложены в ящик, и муж повез их в Тобольск. Он поехал туда, кажется, в феврале или марте 1918 года. По какому документу он поехал туда, я не знаю. Сколько денег ему давал Ярошинский, я не знаю. Лично же мужу он платил 40 тысяч в год. В Тобольске муж проживал секретно у священника Васильева. Вещи и деньги он доставил через кого-то по назначению. Государыня писала Вырубовой благодарственное письмо и, уведомляя о получении денег и вещей, писала, что Дети заплакали, получив эти вещи. Государыня писала также, чтобы мы берегли Борю. Это письмо было отправлено почтой Государыней на адрес Вырубовой. Оно было написано на русском языке, и я его сама читала. Пробыв некоторое время в Тобольске, Боря поехал в Покровское. Но здесь его арестовали большевики и отправили в Тюмень в трибунал. Там его подвергли домашнему аресту в квартире Дмитрия Дмитриевича Стряпчева, старого приятеля папы. Муж меня известил об этом телеграммой, и я поехала в Тюмень. Я приехала туда в апреле — мае. Муж был в тюрьме, но я упросила комиссара Немчинова освободить его под залог в 500 рублей.

Тут же пароходом мы отправились в Тобольск и Омск. Нам хотелось побывать в Покровском и повидать своих, а в Тобольске мы хотели отслужить молебен Иоанну Митрополиту. Известив телеграммой своих, мы виделись с ними в Покровском: они выходили к нам к пароходу. Садясь же в Тюмени на пароход, мы мельком видели Царских Детей. Я видела Их в окно Их каюты. Они все были в одной каюте. Здесь же был с Ними и Алексей Николаевич. Но я Их видела издали и мельком. Конечно, мы разговаривать не могли. В Тобольске мы пробыли несколько дней на каком-то постоялом дворе и жили, не прописываясь. Молебен мы служили в соборе по случаю освобождения мужа. Из прислуги Царской Семьи мы видели одну Романову. Но она не жила с Царской Семьей и ничего нам сообщить не могла. Из Тобольска мы поехали в Омск просто прокатиться. В Омске мы жили на пароходе несколько дней и нигде не были. Мы нигде не были. В Омске тогда были еще большевики. Из Омска мы поехали пароходом, не останавливаясь в Тобольске, в Покровское. Мы приехали к маме, но мужа стали искать большевики, и он 17 дней скрывался на печке у крестьянина Василия Куропаткина. Отсюда мы уехали в Симбирск при таких обстоятельствах. На Покровское наступали белогвардейцы. Муж из Покровского пробрался к ним и возвратился вместе с ними в Покровское. Когда очистился путь до Симбирска, мы туда и проехали по железной дороге до Самары чрез Тюмень — Челябинск. Из Самары в Симбирск мы приехали на пароходе. Спустя некоторое время Боря поехал в Омск, а я осталась в Симбирске. Когда красные стали подходить к Симбирску, я уехала к мужу в Омск. Он жил

187

там у доверенного Рябушинского Васильева. Прожили мы в Омске месяца два у Васильева. Он (муж) ничем в это время не занимался. Чтобы одеться, мы отправились в Харбин, так как в Омске все было очень дорого. У меня был бриллиантовый кулон, который я решила продать. В Харбине мы жили в гостинице “Метрополь”.

Я узнала, что в Харбине находится жена атамана Семенова Мария Михайловна. Боря пошел к ней и продал ей кулон за 50 тысяч рублей. Это было в декабре 1918 года. Перед Рождеством, купив что нам было нужно, мы поехали в Омск. Пробыв в Омске приблизительно месяца два, Боря уехал в Харбин мобилизоваться. В это время мы жили все у того же Васильева, и муж ничем не занимался. Почему Боря мобилизовался не в Омске, я не знаю. Я прожила в Омске до апреля, и в апреле мы с сестрой Варей, которую я выписала к себе, поехали во Владивосток к Боре, так как он в это время служил в штабе крепости. Во Владивостоке мы жили в гостинице “Версаль”. Летом этого года у мужа с полковником Бутенко вышли неприятности, и он ушел в отряд особого назначения. В скором времени после моего приезда во Владивосток туда приехал с Марией Михайловной атаман Семенов. Он приглашал моего мужа и меня к себе обедать, и мы обедали у него в поезде. Атаман интересовался судьбой Михаила Александровича и приглашал Борю, чтобы узнать от него что-либо об этом. Но Боря ничего не знает про судьбу Михаила Александровича73.

Про судьбу Царской Семьи я ничего ни от кого не слышала. Боря тоже ничего про это не знает. Но я думаю, что Семья, кроме Государя, жива: все говорят, что Ее увезли большевики за границу. В частности, так говорила мне лично Елизавета Александровна Сапожникова, проживающая в Харбине, муж которой — придворный. Знаком ли мой муж с адмиралом Колчаком и представлял ли он ему какие-либо доклады, доказывая факт увоза Царской Семьи за границу, я не знаю. Я писала, находясь в тюрьме, записку мужу. В этой записке нашим другом я называла атамана Семенова, так как я уверена, что он нас защитит.

Я знала, что у мужа в Тюмени были в Государственном банке на текущем счету деньги, значащиеся ошибочно на имя Бориса Павловича Соловьева. Эти деньги Боря положил в банк во время своего проезда из Петрограда в Тобольск. Я раньше Вам показала, что у нас было немного средств, когда мы возвратились после свадебной поездки в Петроград. Какие и чьи деньги лежали у Бори в тюменском банке, не знаю. Боря мне говорил, что эти деньги почти все ушли на Царскую Семью.

При отъезде Бори в Тобольск он получил от Ярошинского какую-то сумму себе лично на дорогу.

Показание мне прочитано и записано правильно.

М. Г. Соловьева

Судебный следователь Н. Соколов

Верно.

Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов

Теги: Том VIII, 02. Сибирь и Дальний Восток. 1919—1920 гг. (документы 34—49), Служебные документы и письма