Срочно нуждаюсь в стимуляции творческого процесса, так что прошу - накидайте заявок. И побольше, побольше :)
Первый тур, если кому интересно, находится здесь.

Для Savanja:

По странной прихоти судьбы имя Бака прекрасно рифмуется со словом «дурак» не только на японском, но и на русском – хотя, конечно же, вышеупомянутый Бак наверняка несказанно удивился бы, если бы узнал об этом; впрочем, имя командующего азиатской ветви Ордена подходит ему как никому – когда он вздыхает по своей непреступной Линали, а Фоу смотрит на него с болезненной нежностью и глухой обреченностью в глазах, мироздание ехидно хихикает в кулак, радуясь удачной шутке.

Как-то раз они случайно сталкиваются в часовне Ордена – Миранда ходит сюда каждый день в пять часов пополудни, когда бывает в штаб-квартире, а Мари просто ищет Тидола, в очередной раз куда-то запропастившегося; она испугано замирает, глядя на него как кролик на удава, и, кажется, мелко дрожит – суровое лицо экзорциста вгоняет ее панику, хотя они, конечно же, уже не раз виделись и даже работали вместе. Но одно дело встреча при целой куче народу и совсем другое – вот так, столкновение лицом к лицу в благостной тишине часовни, где при всем желании не получается ждать подвоха, и Мари застывает соляным столбом, боясь вспугнуть ее неосторожным движением; лишь всматривается ей в лицо. Постепенно Миранда успокаивается, устыдившись своего страха – лучи солнца проходят сквозь витраж и падают разноцветными пятнами прямо между ними; она несмело улыбается ему, и тогда Мари улыбается в ответ.

Сначала она заходит к нему выпить, при чем выпивку приносит с собой – Кросс немного удивляется, но, понятное дело, и не думает отказываться от халявы и хорошей компании в придачу, – затем они некоторое время молча пьют; но с постепенным повышением градуса языки развязываются и Кросс как-то упускает тот момент, когда все меняется – Клауд тихо плачет у него на плече пьяными слезами, кажется, за погибшей командой, а он сидит как дурак и ничего, ничего не может сделать, потому что утешение пьяных женщин – это определенно не его прерогатива. Несколько секунд он мается муками совести, а затем со вздохом обнимает Калуд и притягивает к себе – она насторожено замирает, пытаясь понять, не слишком ли многое он себе позволил, но нет, Кросс благопристоен как никогда; она всхлипывает в последний раз и обнимает его в ответ.

Они становятся близки не вдруг и не сразу – просто слишком часто Линали заходит в научный отдел проведать братика, слишком часто помогает доделывать Риверу оставшиеся после Комуи документы и слишком часто приносит им всем кофе, засиживаясь с веселой компанией допоздна; поэтому весь научный отдел тихо хихикает, наблюдая за ошарашенной рожей Комуи – из всех них, пожалуй, он единственный не заметил, когда дружба и взаимная приязнь успела перерасти в нечто большее.

Для maurice_l:

По мнению Эспады, если и был кто-нибудь, кто мог бы спать с Халибелл, так это Заэль – мужчина в теле женщины и женщина в теле мужчины, они наверняка комфортно чувствовали бы себя вместе; хотя сплетники неизменно добавляли с похабными ухмылками: впрочем, было бы интересно посмотреть на то, кто же из них все-таки будет сверху.

Однажды нервы Бьянки просто не выдерживают и она зло спрашивает у Шамала, едва не шипя:
- Я знаю тебя с самого детства, придурок! Как ты вообще можешь рассчитывать на какие-либо любовные чувства с моей стороны?!
- Я и не рассчитываю, – пожимая плечами, отзывается Шамал, – мне просто нравится сам процесс.
У опешившей Бьянки даже не находится, что на это ответить.

Слухи о любовных похождениях генералов не ходили по Черному Ордену в одном-единственном случае – когда оба непосредственных участника сплетен и были, собственно, генералами: огрести от любимого начальства не хотелось никому. Поэтому Клауд, которая терпеть не могла слухи, в особенности – о ее личной жизни, оказалась перед сложной дилеммой, больше напоминающей бытовую задачку «выбери из двух зол меньшее»: так как Тидол годился ей в отцы, кандидатов в потенциальные возлюбленные оставалось всего лишь двое, и оба не вызывали у нее особого восторга. Но задумчиво разглядывая букет роз, протягиваемый ей Сокаро, смущенного от своей новой роли и оттого ещё более злого, она мысленно усмехается сама себе: кажется, Кросса на этот раз обошли.

Для Hisanata:

Хиёри для него скорее младшая сестра, чем возлюбленная – во всяком случае, в подзатыльнике, который Хирако ей отвешивает, чувствуется неподдельная братская теплота; поэтому когда она целует его, он, мягко говоря, офигевает и неподдельно пугается за собственное будущее – судя по злопакостной ухмылке Хиёри, останавливаться на этом она не собирается.

Когда сзади доносится грозный окрик Рукии, Ичиго подавляет недостойное желание втянуть голову в плечи и попытаться слиться с ближайшей стеной – в основном потому, что стенку жалко: банкаем у любимой подруги был не вид оружия, а состояние души; кстати, именно поэтому Рукию старались сильно не тревожить и вообще ходили вокруг нее на цыпочках, когда у той было плохое настроение, а вовсе не из деликатности, как кто-то мог бы подумать. И когда окрик оказывается всего лишь просьбой сходить в магазин за картошкой, Ичиго незаметно облегченно выдыхает и как-то очень отстраненно думает, что хозяин в этом доме определенно не он.

У Ривала есть нечто вроде традиции, так сказать, маленький ритуал: каждый день в восемь часов вечера он смотрит новости по главному каналу – и мягко улыбающееся лицо Милли с экрана кажется ему в десять раз прекраснее, чем когда-либо в школе.

В первую их встречу, когда Джино знакомится с ней на том самом балу, Карен не чувствует ничего, кроме кипящего раздражения – «Ну вот, ещё один расфуфыренный петух выискался»; затем, когда она видит его в воздухе, к раздражению примешивается изрядная толика уважения, и Карен уже даже почти не жалеет о том так и не станцованном танце – ведь их битва намного, намного лучше.

Для _Inga_:

Ватануки успел уже раз двести проклясть тот злополучный день, когда он попал в рабство к этой ужасной женщине – но предложи ему кто-нибудь вернуться в прошлое и все изменить, он отказался бы не раздумывая: пестрая компания магазинчика давно заменила ему семью, и Юко, не смотря ни на что, он воспринимает не иначе как мать.

Кроме целой вереницы других проклятий у рода Алва наличествует ещё одно, весьма, надо сказать, оригинальное – имя которому Окделлы; Рамиро, наблюдая за своим потомком, лишь надеется, что тому не придется тоже погибать от руки своего возлюбленного.

Лимонные пятна света от фонарей, кисло-сладкий привкус малинового компота на губах, уютные синие сумерки, теплая ладошка в руке – и рядом никого, кто мог бы разрушить эту хрупкую, такую хрупкую иллюзию; Макс с нежностью смотрит на смеющуюся Меламори напротив и думает, что это, наверное, и есть счастье.

Сэр Джуффин Халли чем-то необъяснимо напоминает дракона – так, во всяком случае, кажется Максу; текучие, плавные движения, исполненные спокойной мощи, резко очерченные скулы и насмешливый взгляд раскосых глаз – он смотрит, не в силах оторваться. Но в этом мире драконов нет, и Макс лишь смущенно кивает в ответ на заботливый вопрос, все ли с ним в порядке.

Ишида смотрит на смеющуюся Орихиме, о чем-то весело болтающей с Куросаки, и улыбается так криво, будто у него разом заболели все зубы; но, конечно же, у него ничего не болит – а разрывающееся сердце просто не в счет.

«Любит, не любит, любит, не любит…» – эта гадалка стара как мир; Рангику не без трепета обрывает последние лепестки, но тут над ухом раздается мягкое «Ран-чааааан…» и она забывает обо всем – что, пожалуй, и к лучшему: на самом деле она вовсе не хочет знать ответ.

Цитадель с самого утра стояла на ушах: гарки под предводительством советников лазили по многочисленным подвалам и кладовкам в поисках высокой гостьи, обещавшей прибыть «где-то около одиннадцати», знаменитые «ласвегасы» пытались срочно рассчитать ее точное место прибытия – Цитадель была большой, так что гостья могла просто-напросто заблудиться, и даже Князь обеспокоено шарил внутренним взором по штаб-квартире Нави – не особо, впрочем, напрягаясь. Спокойным оставался один лишь комиссар – Мокона сидела у него на столе и, хихикая, с удовольствием щелкала орехи.

Для Illeana:

Чистейшая правда, что Хибари Кёя ненавидит Рокудо Мукуро – он не из тех, кто прощает унижения так легко; Хибари приходит в бешенство от одной только мысли о том, что у них с Мукуро может быть хоть что-то общее. С появлением в уравнении Хром Докуро ему приходится пересмотреть свое мировоззрение, скрипя зубами от злости, – ради Хром, пожалуй, стоит терпеть существование ненавистного иллюзиониста.

Даже слепой заметил бы, как И-пин смотрит на Хибари – и тем более заметил бы куклу, подозрительно кого-то напоминающую и которую она до сих пор таскает с собой; но Хибари лишь хмыкает, изредка улыбается непонятно и не говорит ничего.

Для Альнаира:

Говорят, Кловис и Ллойд познакомились в каком-то закрытом пансионе – черт его знает, что там делал граф Асплунд, но императорская семья позаботилась о том, чтобы дражайший седьмой принц получил как можно более качественное образование – и как можно дальше от них; говорят, они быстро подружились на почве общих интересов и Ллойд научил британского принца всему, что только знал сам – от алгебры и до… хм. На этом месте сплетники обычно умолкали, но некоторые совсем уж бесшабашные особи все же прибавляли со смешком: и, говорят, недовольство последним фактом принц Шнайзель высказывал Ллойду лично и в приватной обстановке.

Этот мальчишка с янтарными глазами чем-то необъяснимо напоминает ему главу его прежней семьи, особенно когда улыбается мягко и протягивает руку, помогая встать – Ланчия все никак не может избавиться от чувства дежавю, затапливающего его с головой; и когда он отдает Тсунайеши Саваде кольцо главы семьи – гаранта верности всех выживших членов клана его владельцу, между прочим – его преследует подсознательное ощущение правильности совершенного им поступка.

Занзас убил бы его за эти мысли, если бы узнал, но иногда – когда Сквало пинками отгоняет все живое от изволящего гневаться босса или лично проверяет поставки продуктов в штаб-квартиру Варии – иногда Сквало чувствует себя нянькой, приставленной к капризному ребенку.

Когда Заэль предлагает ему свой план, Ноитора не колеблется ни секунды – он ненавидит Нелиелл так, как другие любят: до помрачения в глазах и помутнения рассудка, до страстной одержимости и неспособности думать ни о чем другом; при одной только мысли о ней волна ненависти захлестывает с головой – убить, уничтожить, втоптать в грязь и размазать по серебряным пескам Уэко Мундо!.. Он считает дни, часы и едва ли не минуты до того самого часа X, косясь краем глаза на молчаливую тень у себя за спиной – пожалуй, только ожидание близкой расправы помогает ему не сорваться раньше времени – но когда план наконец-то воплощен в реальность и он смотрит на поверженную Нелиелл у его ног, приходит внезапное опустошение, тем более непонятное, что ему сейчас полагается ликовать; и оставляя позади себя на песке неподвижное тело, он не чувствует ничего.

Для Tadanori:

Временами Тодо и сам не знает, чего ему хочется больше – заехать кулаком в зубы ехидно скалящемуся Дитхарду или же заткнуть его другим, более приятным для последнего способом; но, безусловно, эта акула журналистики не оставляет его равнодушным.

Для kleine_kawaii:

В Агарисе, глядя на то, как, наплевав на все – на нищету, изгнание из родной страны, постоянную опасность, висящую над головой Дамокловым мечем, – дурачатся Альдо с Робером, Матильда с нежностью думает: теперь у нее два внука вместо одного; после побега из Раканы мысль возвращается рикошетом, причиняющим невыносимую боль: лучше бы ее внуком был Робер, чем Альдо.

И просто для собственного удовольствия. :-)

Со временем Хибари вынужден был внести коррективы в свою классификацию «животных», добавив к хищникам и травоядным ещё один вид – всеядные. Специально для Савады Тсунайеши, так сказать.

Для Jo:

Их четверо таких – брошенных, ненужных, забытых в Сейрейтее будто лишний багаж, но малышка Хинамори до сих пор в коме, а Кира слишком самостоятелен и скрытен, чтобы делиться своим горем с другими; так что, в принципе, в том, что Рангику и Шухей оказались вместе, нет ничего удивительного – рано или поздно это все равно должно было бы случиться.

Она приходит когда ей вздумается и всегда абсолютно внезапно – подкрадывается неслышными кошачьими шагами сзади, закрывает его глаза своими ладонями и мелодично смеется над ухом, что выдает ее даже лучше рейяцу, которое, надо отдать ей должное, совершенно не ощущается; или же запрыгивает на подоконник, начинает вылизывать лапу и как бы между делом невозмутимо спрашивает, не нальют ли ей здесь молока. Конечно же, молоком все не ограничивается; иногда Урахара думает, что не будь в Генсее Йоруичи, он бы давно уже повесился от тоски.

Когда они объявляют о том, что встречаются, Тсуна удивленно округливает глаза, Реборн невозмутимо спрашивает, когда они успели в условиях вялотекущей войны, а Ямамото смеется и говорит, что всегда утверждал, будто ссорятся они неспроста; Хару мило краснеет и отводит взгляд, особенно избегая смотреть на Десятого, а Гокудера обнимает ее с таким видом, будто хочет защитить от всего окружающего мира.

Они знают друг друга с самого детства – неспокойного такого детства, стоит отметить, – и до поры до времени совершенно не вызывают друг у друга интереса подобного рода; но однажды в очередной игре, которые по-прежнему интересно затевать лишь друг с другом, их руки сталкиваются над мячом и Ламбо отводит взгляд, а И-пин заливается краской с головы до пят, – и вот тогда все меняется.

Когда Колонелло со смехом ерошит ей волосы и предлагает не быть такой серьезной, Лар отбивается и огрызается в том духе, что должен же здесь хоть кто-то оставаться вменяемым – такие стычки происходят у них по десять раз на дню, окружающие давно уже привыкли; в результате он так и не решается пригласить ее на свидание, а она – подойти и признаться в своих чувствах, ну а потом они просто не успевают что-нибудь изменить.

Для Franca.:

Ее место рядом с Императором, по левую руку от трона – как же, Марианна ви Британия, любимая жена Его Императорского Величества; и она, конечно же, знает, что во время доклада он смотрит только на нее – такие как она всегда знают подобные вещи, не зря же она улыбается так бесстыже и накручивает на палец прядь черных волос. Бисмарк завершает доклад, коротко кланяется – причем не понять кому, Императору или Императрице, – разворачивается и уходит с идеально прямой спиной; когда-нибудь он не выдержит.

Это с нее все началось – с этой бессмертной зеленоволосой и золотоглазой ведьмы, подарившей Лелушу Гиасс, хотя такие подарки хуже любой откровенной мести, это из-за нее они встретились снова и стали теми, кем есть сейчас; Сузаку смотрит на Шицу холодными, спокойными глазами и думает о том, что убил бы ее, если бы это изменило хоть что-нибудь.