Я бродил узкими аллеями между мрачными стенами городской мэрии и ярким, словно насмехавшимся над чопорностью чиновников, зданием драматического театра. Облицованный белым, коелгинским мрамором, коим покрыт и Храм Христа Спасителя, в далеком городе на убитой реке, и вилла Хозяина этого города - театр, сверкал в лучах заходящего солнца так, что порой совершенно слепило глаза. Черные, обрамленные редкой сединой тучи с востока, лишь усиливали этот контраст и порой, мне казалось, что стою я на самой границе Реального и Возможного. Аккуратно подстриженные кусты дикого барбариса тянулись вдоль неровных тропинок, скрывая в себе чье-то уединение, источая феромоны и слабые, едва различимые голоса укрывшихся. Голова слегка кружилась от всего этого нагромождения, плохо сочетающихся деталей и неожиданно, будто под воздействием каких-то таинственных чар, мне захотелось послушать песню. Я не задумывался о том, какую именно песню хотелось бы мне услышать в этот час: должна ли она быть грустной, подобно темнеющему небу в канун расставания на целую ночь или, напротив - веселой и яркой, как холодный, сверкающий мрамор драматического театра. Мне просто хотелось услышать музыку и, если бы она сопровождалась красивым голосом - желательно с не очень сложным текстом - удовлетворение мое, было бы полным. Размышляя так, я остановился не вдалеке от городского фонтана, уже умолкшего к этому часу, как то и положено городскому объекту имеющему инвентарный номер, с наступлением времени покоя и отдохновения. Покрутив головой влево и вправо, повинуясь скорее какому-то внутреннему влечению, нежели голосу разума - хотя, на границе двух (а быть может и более) миров, трудно определить, где есть разум, а где чувства - я сделал несколько шагов в направлении центральной площади. На ближайшей скамейке, что открылась мне сразу же за первым поворотом, одиноко сидел мужчина с гитарой. Одежда его: синие некогда джинсы, от многочисленных стирок ставшие небесно-голубыми; столь же линялая, светло-зеленая куртка военного покроя; полуботинки, которые в наших краях называют "Казаками" и совершенно круглые очки, получившие прозвище "Велосипеды" или "Базилио", в честь известного кота, из не менее известной сказки - сидели на нем очень органично. Лицо, с чуть раскосыми глазами и слегка приплюснутое, выдавало в нем некоторою примесь восточной крови, однако крупный, прямой нос и длинные, вьющиеся волосы, говорили, что европейского в нем значительно больше, чем могло показаться на первый взгляд. - Добрый вечер, - негромко сказал ему я. - Привет, - ответил он, как мне показалось довольно рассеяно. - Вы не могли бы исполнить для меня какую-нибудь песню, - отложив никчемные в этот фантастический вечер церемонии, поинтересовался я. - Легко, - согласившись с ненужностью долгих, пустых бесед, коротко ответил он. И запел: Отец МакКензи пишет слова к своей проповеди, Которую никто не услышит и не подойдёт к нему. Посмотрите, как он трудится, штопает носки по ночам. Если никого нет рядом, что еще ему нужно? Все одинокие люди, откуда они пришли? Все одинокие люди, где их место? Приглядись ко всем одиноким людям Приглядись ко всем одиноким людям Элеанор Ригби умерла в церкви, и её похоронили Вместе с её именем, и никто не пришел. Отец МакКензи, вытирая грязь с рук, Отошёл от её могилы. Так никто не был спасён. Все одинокие люди, откуда они пришли? Все одинокие люди, где их место? Когда он закончил, я долгое время стоял совершенно неподвижно, ибо и музыка эта, и в особенности слова, казались мне до странности знакомыми, будто я уже слыхал их, и может не раз, но лишь в другом, не похожем на это, исполнении. - Что это за песня, - спросил я, едва возможность говорить вновь вернулась ко мне. - Эту песню написал мой старый приятель, - легко ответил он. - Это очень красивая песня, - похвалил я неизвестного приятеля. - Однако, мне нужно идти. Как вас зовут, молодой человек, - поинтересовался я на прощание. - Джон, - коротко, как и прежде ответил он мне. - Что ж, Джон - желаю вам всяческой удачи. - Пока, - склонившись над гитарой и уже совершенно не обращая на меня внимания, сказал он. Я же, направившись было в сторону городской площади, внезапно обнаружил, что путь мне преграждает широкая и полноводная река, конца и краю которой, в какую сторону не посмотри, видно не было. Темные, очень похожие на нынешнее небо волны, катились, казалось, хаотично, но несмотря на это, чувствовался определенный порядок в их движении и, какое-то неподдельное величие. Однако, не смотря на открывшуюся красоту, нечего было и думать о том, чтобы добраться до городской площади, через этот бушующий поток. И я повернул назад, чтобы пройдя аллеями между драматическим театром и мэрией, вернуться домой засветло, ибо все указывало на то, что стемнеет сегодня скоро, а погода, скорее всего, испортится и будет дождь. Каково же было мое удивление, когда оборотившись, я не увидел ничего из того, что всего минуту назад оставил за своей спиной. Скамейка с Джоном, городской фонтан, драматический театр и мэрия - исчезли, совершенно растворившись в густом, как туча тумане. У меня не было объяснения столь странной трансформации, а способность размышлять, исчезла куда-то, вместе со всем перечисленным мною хозяйством. Одиночество, как этот густой туман перед глазами, и как та полноводная река за спиной, окружило меня со всех сторон непреодолимым кольцом, и только маленький холмик - крошечный клочок суши под ногами, был моим спасением в этой ужасной картине апокалипсиса. И я упал на влажную траву, изо всех сил вцепившись в обезумевшую землю, и горько заплакал... < здесь был flash-ролик, но импорт с livejournal.com не позволяет его показать > [показать]

Я тут