Здорово.
думаю, тебе может понравится вот это -

Константин Арбенин

СТЕКОЛЬЩИК

Пьеса в девяти сценах

Действуют:

ВИРШИНИНА В., дочь губернатора (в прологе - ОНА)
ЛЕОНИД ЛЕОНИДУС, стекольщик (в прологе - ОН)
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО
ГУБЕРНАТОР ВИРШИНИН
ПЛАЧУЩИЙ МУЖЧИНА

ЦЫГАНСКИЙ ВРАЧ
ХОЗЯЙКА РЕСТОРАНА
Искусствоиспытатели:
ПОЭТ
БЕЛЛЕТРИСТ
ДРАМАТУРГ
ФИЛОСОФ
МЕМУАРИСТ
СЛУГА в доме Виршининых
МЕЛОЧНЫЙ БЕС
ЗРИТЕЛИ

Действие происходит в разных местах одного города.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1. ПРОЛОГ В ТЕМНОТЕ.

ОН. Вы здесь?
ОНА. Я здесь.
ОН. Вы слышите меня?
ОНА. Я вас слышу, но не вижу. Совершенно ничего не вижу. Включите же свет, там где-то возле вас должен быть выключатель.
ОН. Выключатель сломан, кто-то пережег во всем доме электричество... Вот что, мне кажется, во время прошлого сна я оставлял там на столе керосиновую лампу.
ОНА. Точно, вот она.
ОН. Давайте ее сюда. (Чиркает спичкой, зажигает лампу.) Ну вот... Теперь у нас осталась всего одна спичка, последняя.
ОНА. А что это значит?
ОН. Это значит, что мы сможем увидеться еще только один раз, только в одном сновидении.
ОНА. И всё? Больше никогда?
ОН. Никогда больше.
ОНА. Тогда, может быть, мы встретимся наяву? Такое ведь возможно?
ОН. В принципе, возможно, но шансы невелики. Скорее всего, мы нигде и никогда не встретимся. А если даже и встретимся... То, что так приятно во сне, наяву может потерять свою привлекательность. Смешивать сон и явь - слишком опасная алхимия.
ОНА. Вы слышите? Мне кажется, мы здесь не одни! Тут как будто бы кто-то есть. Вон там, впереди - по-моему, это чьи-то лица?
ОН. А, успокойтесь! Это не страшно, это всего лишь зрители.
ОНА. Зрители чего?
ОН. Зрители нашего сновидения.
ОНА. Что за вздор! Откуда? В прошлый раз их тут не было!
ОН. Да, вроде бы не было... Но такое случается. Видимо, что-то нарушилось, какие-то законы, сонные артерии... Думаю, эти люди подсоединились к нашему сну случайно - как к чужому телефонному разговору.
ОНА. Да, от чужого разговора трудно оторваться... Но все это довольно неприятно. Я собиралась с вами поговорить, а эти зрители... Люди совсем обнаглели, они уже лезут в чужие сны! Какая бестактность!
ОН. Надеюсь, они не специально. Да и потом, они вовсе не лезут, они очень спокойно себя ведут. Видите, какие полусонные у них лица?
ОНА. Может, попросить их уйти?
ОН. Не стоит отвечать бестактностью на бестактность. Раз уж они оказались здесь, то наверняка имеют на это не меньше прав, чем мы. Кому-то их присутствие очень нужно.
ОНА. Да, но не нам. Во всяком случае - не мне. Я не желаю делиться своими личными сновидениями с посторонней толпой! Будьте добры, прогоните их!
ОН. И все-таки, я предлагаю потесниться, не обращать на них...
ОНА. Я совсем не хочу тесниться, тесноты мне хватает и наяву. Послушайте, скажите же им, чтобы они ушли!
ОН. Нет... Не скажу.
ОНА. Почему?
ОН. Пусть сидят.
ОНА. Почему это?
ОН. Я не уверен, что они меня услышат. Я не уверен, что они вообще хоть что-нибудь слышат, а если слышат - понимают ли, о чем мы тут говорим?
ОНА. Неуверенность - это предрассудок, с ним надо бороться.
ОН. Боязнь зрителей - тоже предрассудок.
ОНА. Я не боюсь их! Запомните: я ничего не боюсь. Просто они мне мешают.
ОН. Зрители - не помеха. Зрители есть везде, за нами всегда кто-нибудь да приглядывает. Только в других обстоятельствах мы этих наблюдателей не замечаем или не хотим замечать. Да и что такое - зрители!? Только зрители! Ведь не участники же, они все равно ничем не могут нам помешать!
ОНА. И помочь ничем не могут...
ОН. Помочь - тем более, помочь всегда труднее, чем... А вам что, нужна помощь?
ОНА. Мне? Помощь? Не знаю... Не помню... Да и не в этом дело... Будем считать, что вы меня убедили; я попытаюсь привыкнуть и не обращать на зрителей внимания. Пусть подслушивают, если им не стыдно, пускай...

ОН. Небо нынче... темное, все звезды куда-то попрятались... Должно быть, к холодам?
ОНА. Это к сквозняку.
ОН. Да? Загадочно. А знаете, мне вчера приснилось...
ОНА. Приснилось?
ОН. То есть, наоборот - вчера ночью я не спал и со мной произошла одна история.
ОНА. Вы помните, что было с вами наяву? Вы можете запоминать явь?
ОН. Иногда, только иногда, и то очень смутно. Но этот случай запомнился... Так вот, поздним-поздним вечером я шёл по улице... Куда шёл - не помню, зачем шёл - тоже не помню, только помню, что настроение у меня было отвратительное.
ОНА. Наяву это немудрено.
ОН. И вдруг мне навстречу попадается один странный такой человек.

Появляется ЦЫГАНСКИЙ ВРАЧ.

ОНА. Постойте! Здесь еще кто-то есть! Это кто? Тоже зритель?! Нет,это переходит все границы!
ОН. Нет, нет, не беспокойтесь, это не зритель! Это тот самый человек, о котором я вам рассказываю.
ОНА. Еще лучше! А он здесь каким таким образом? Вы разыгрываете меня или издеваетесь?
ОН. Да нет здесь никакого подвоха. Просто я о нём подумал - он здесь и появился. Во сне такие дела в порядке вещей. На самом деле его тут нет, но, тем не менее, мы его видим. Все вполне в духе сновидений.
ВРАЧ. Совершенно верно, на самом деле меня здесь нет и в силу некоторых обстоятельств быть не может: и без вас забот полно, даже ночью нет свободной минутки! И только ради того, чтобы рассказ этого молодого человека стал действием, я позволил своему образу предстать перед вами во всей красе... Кстати, такое и наяву нередко случается. Но не буду вас отвлекать, продолжайте, молодой человек.
ОН. Спасибо. Так вот, иду я по улице и встречаю этого самого...
ВРАЧ. Врача. Да, да, я - врач.
ОН. Вы - доктор?
ВРАЧ. Врач я. Бродячий лекарь. Лечу. С вашего дозволения, медик, с наивысшим медицинским образованием, волею всё тех же объективных обстоятельств ушедший в глубокое подполье.
ОНА. Но он, кажется, цыган!
ВРАЧ. Именно, именно цыган.
ОН. Вот и я тогда удивился: врач - цыган!
ВРАЧ. Удивительно, согласен, но что же поделаешь! Времена поменялись, дорогие мои: гадают и судьбы предсказывают теперь все поголовно, воруют - тоже все, а мы, исконные цыгане, перешли на традиционную медицину. Надо же чем-то жить, надо же искать новую нишу!
ОН. И чего вы от меня хотите?
ВРАЧ. О, абсолютно ничего! Точнее, самую малость, мизер. За небольшую плату я готов вас осмотреть, поставить парочку диагнозов и посоветовать способ лечения. История болезни выписывается по вашему желанию, но на руки не выдается. Только всё это - сугубо конфиденциально и без свидетелей. Мы, традиционисты-гиппократовцы, нынче не в чести, поэтому приходится работать нелегально, на полусогнутых... Чего вы ухмыляетесь?
ОН. Да нет, ничего.
ВРАЧ. То есть, вы согласны обследоваться?
ОН. Согласен.
ОНА. И вы согласились?
ОН. Да, вы же видите. В тот момент я на что угодно бы согласился, мне было так... Мне на всё было наплевать... Только вот почему... Не могу вспомнить! Все причины остались там, наяву.
ОНА. И что было дальше?
ОН. Мы зашли в какой-то подъезд.

ВРАЧ. И чему вы всё ухмыляетесь?
ОН. Нет, это у меня просто тик.
ВРАЧ. Тик? Так! Уже интересно.
ОН. Знаете, почему я ухмылялся?
ОНА. Почему?
ОН. Я был уверен, что это никакой не врач. И вовсе не лечения я от него ожидал: я прикидывал, каким образом он меня прибьет - кастетом или всё же скальпелем? И главное - мне было всё равно, я не боялся такой развязки, я даже ждал её с нетерпением, с каким-то издевательским равнодушием. Я будто бы сам провоцировал это...
ОНА. Странно... А он?
ВРАЧ. Отвратительный запах в этом подъезде, не правда ли? Но в других еще хуже, я проверял. В каких условиях приходится работать, а!.. Ну, раздевайтесь по пояс, молодой человек, вещички аккуратно кладите на подоконничек. Вот так-с.
ОН. Вот это я оценил: какой находчивый, думаю, грабитель - и вещички ему на подоконничек! Но разделся не раздумывая, даже ботинки снял.
ВРАЧ. Это лишнее, но раз уж сняли, так сняли... Так-с, теперь дышите глубже. Ага! Еще дышите. Еще глубже дышите. Теперь не дышите... Да-с... Ладно, можете дышать.
ОН. Ну что, доктор?
ВРАЧ. М-м-м, да-да-да... Ну-ка, скажите, что ли, "А".
ОН. А!
ВРАЧ. Да тише вы! Не надо вопить, будто вас грабят! Спокойное, протяжное "A"; contando moderato.
ОН. Что он сказал?
ОНА. Контандо модерато... Напевно и умеренно, кажется.
ОН. А-а.
ВРАЧ. Вот так, хорошо... Хотя, конечно, ничего хорошего.
ОН. Что, так безнадежно?
ВРАЧ. Напрасно вы все время ухмыляетесь, молодой мой человек! Всё гораздо хуже, чем я мог предполагать. Сдается мне, с вами очень скоро случится какая-то неприятная история... Ну-ка, позвольте вашу ладонь? Помолчите минутку, я буду считать ваш пульс... Ну да, так я и думал. Хотя в уме я не очень-то точно считаю, но, скорее всего, это будет даже не история, а сказка. С вами случится сказка.
ОН. Сказка?
ОНА. Сказка? Это как понимать? Если это диагноз, то, по-моему, не очень-то традиционный!
ВРАЧ. Традиции бывают разные, молодой человек. Возможно, у нас с вами разные традиции.
ОНА. Я не молодой человек, а девушка!
ВРАЧ. А разве девушка - не молодой человек?.. Впрочем, вы меня отвлекли... А с глазами что у вас такое?
ОН. Ничего. Просто плохо вижу.
ВРАЧ. А почему очки не носите?
ОН. То есть... Нет, я, кажется, ошибся, я хорошо вижу, даже отлично. С некоторых пор... А до этого... Нет, не помню, не могу ничего вспомнить!
ВРАЧ. Ясненько, и с памятью у вас худо. Запустили вы себя, молодой человек, запустили. Глаза у вас пустые и блёклые, я бы сказал: бесперспективные глаза. Подозреваю, что ваша сказка будет волшебной, а местами даже страшной. Да-с.
ОН. В каком смысле - страшной?
ВРАЧ. Этого я не могу сказать, это волшебная... то есть, я хотел сказать: врачебная тайна. Впрочем, по большому счету, всё зависит от вас. Если захотите, то, может быть, еще выпутаетесь... Тут слишком темно, и, к сожалению, в потёмках мне не разглядеть вашей души, а именно она - основа любого здоровья. Или - нездоровья. Если запущена душа, остальные органы лечить бесполезно... Скажу вам, как на духу: мои прогнозы на ваш счет - самые печальные. Я даже сожалею, что мне попался такой безнадежный пациент.
ОН. Вот как... Я подозревал... Но бояться очевидного бессмысленно, поэтому скажите мне всё, как есть!
ВРАЧ. Кто его знает, как оно всё есть! Ну да ладно, скажу вам не в меру честно, не по-докторски, но по-человечески. Мужайтесь, молодой человек. Вот вам мой окончательный диагноз: это будет ваша последняя сказка! Я очень, очень сожалею. Берегите остатки здоровья. Гудбай-с.

ВРАЧ исчезает.

ОН. Это будет моя последняя сказка... Я так и замер с застрявшей во рту буквой "А". А... а когда опомнился, цыгана и след простыл. Я не успел расспросить подробнее. Самое интересное: он ничего не украл, деньги остались на месте, одежда лежала на подоконнике в целости и сохранности. Он даже не взял обещанную плату! И вот я одеваюсь, а сам пытаюсь сообразить, что же это значит?.. Может быть, получить кастетом по голове было бы лучше?
ОНА. По-моему, он просто шарлатан... Хотя... А он не сказал, о чём будет эта сказка?
ОН. Это и так ясно. Все сказки мира - об одном и том же.
ОНА. Вы имеете в виду... Вы говорите о... Нет, я не могу! Эти зрители - они меня сбивают! Я не хочу при них говорить о таких вещах!
ОН. А вы не говорите. Разве мы не сможем понять самое важное без слов?
ОНА. Не знаю, не знаю, я теряюсь. Когда на меня направлены столько глаз, я и со словами-то ничего понять не могу!.. А что если погасить лампу?
ОН. Нет, не стоит. Во-первых, нас неправильно поймут, а во-вторых... мы же тогда проснемся.
ОНА. Ах, да. Нет, просыпаться нам еще рано, я еще хотела что-то сказать...
ОН. Тогда торопитесь - керосину в лампе осталось от силы слов на пятьсот, при нашей привычке болтать лишнее это не так уж много.
ОНА. Погаснет... погаснет... Нет, не могу. Эти зрители сбивают меня с мысли. Как они некстати, если б они только знали!
ОН. Они тут не при чем, во сне всегда всё забывается, и плохое, и хорошее... И этот наш сон - его мы тоже забудем. Очень скоро забудем, едва успеем проснуться.
ОНА. Вот как? Ну нет. Мне кажется, я никогда его не забуду.
ОН. Это только кажется. А между тем, запомнить его - практически невозможно. Мы всё забудем. Вы забудете меня, я - вас. И никто не посмеет напомнить нам друг о друге. Увы...
ОНА. Как нелепо! А если мы вдруг встретимся наяву, то...
ОН. Да, именно то, о чём вы подумали: наяву мы не узнаем друг друга.
ОНА. Но это произвол! Кто придумал такие правила!? Я не хочу ничего забывать, я не желаю!.. В конце концов, у нас же есть свидетели, много свидетелей!.. Эти зрители - хватит им просто так глазеть, пусть хоть раз в жизни принесут пользу. Пусть запомнят, пусть подскажут, когда придет время!
ОН. Их время не придет. Удел зрителей - пассивность.
ОНА. Вы их недооцениваете. Откуда вам знать! А вдруг они вовсе не зрители? Вдруг они тоже персонажи нашего сновидения?
ОН. Чепуха, полная чепуха! Не забирайтесь в дебри, из чепухи может выйти только путаница.
ОНА. Ну почему же обязательно путаница! Может быть, наоборот, наступит полная ясность? Нам её так недостает...
ОН. Дело в том, что, вероятнее всего, наяву этих зрителей вообще нет. Скорее всего, они нам только снятся. Именно поэтому они безопасны.
ОНА. Как же может сниться то, чего нет?! Это ерунда, нонсенс! Если я им снюсь, то и меня, что ли, нет? Если мы друг другу снимся, значит, один из нас не существует?!
ОН. Я не хотел вам об этом говорить, но вы сами додумались... Да, я уверен: один из нас не существует. Вот поэтому мы и не вспомним друг друга. И не никогда не встретимся.
ОНА. Обидная версия. Если не существует меня, это еще куда ни шло, а если... Мне почему-то окончательно расхотелось просыпаться...
ОН. Если б мы только могли никогда не просыпаться! Если бы керосин не кончался!..
ОНА. Но кто же? Кто же из нас есть?
ОН. Пока мы спим, мы оба есть.
ОНА. Пока спим! Этого недостаточно! Лампа вот-вот потухнет - и мы... Один из нас проснется, а другой - страшно подумать! - другой просто перестанет быть!
ОН. Но если... если этот доктор всё-таки не шарлатан? Если обещанная им сказка действительно возможна - то, может быть, она-то и коснется нас обоих или даже уже касается...
ОНА. Бросьте. Я все понимаю: вы хотите меня успокоить. Не надо. Я теперь отчетливо чувствую: это именно меня нет! Нет и никогда не было. Это точно, абсолютно точно - я ничего не могу о себе вспомнить. Я даже имени своего не помню. Меня нет.
ОН. Не паникуйте; я о себе тоже ничего не помню. Тем более - имени.
ОНА. Нет, нет, вы помните этот случай с доктором. Вы хоть что-то помните, значит, вы есть. А я...
ОН. Память - еще не доказательство существования... Но... Но даже если вы правы и одного из нас нет...
ОНА. Я права? Это же ваша версия?
ОН. Не важно, я не об этом. Так вот, даже если одного из нас нет, то тот другой, который как бы есть, он может... и он должен...
ОНА. Говорите же быстрее, лампа гаснет! Что он должен?
ОН. Он... Или она... Я сбился!.. Короче, мне кажется, что если мы вдруг всё-таки встретимся наяву - это и будет та самая сказка. Сказка - это наш шанс.
ОНА. Тогда мы должны во что бы то ни стало запомнить этот сон или хотя бы друг друга! Чтобы там, наяву, не растеряться, не упустить... Хоть чуть-чуть, хоть какую-нибудь деталь, мелочь!
ОН. А что же запомнить? Запоминать-то и нечего! Мы же так ничего толком и не выяснили, ни в чем не разобрались!
ОНА. Ну напрягите свою память, ну вспомните хотя бы свое имя! Бог с ней, с фамилией, но имя, имя-то я запомню! Ну вспомните, пожалуйста!
ОН. М-м-м... Э-э-э... нет, черт! Не могу, никак! Ничего не получается! Попробуйте вы.
ОНА. Я... я... я... Даже приблизительно не вспомню... Вообще никаких имен в голове: ни женских, ни мужских! Пропасть какая-то... Что же делать?
ОН. Лампа, лампа... Нужна хоть какая-то зацепка, ничтожная, пусть ничтожнейшая, иначе... Лампа гаснет!
ОНА. Спичка! У нас осталась спичка!
ОН. Отлично! Хватаемся за эту спичку! Возьмите её себе, сберегите ее!
ОНА. А ты? А вы?
ОН. Берите, берите, некогда! И помните: мы можем встретиться еще только один раз. Зажгите спичку лишь тогда, когда это станет необходимо. Как это делается в сказках - в самый последний момент. Только не забудь про неё, слышишь? Я уже не вижу тебя...
ОНА. Я постараюсь. Только и вы постарайтесь не всё забыть!
ОН. Мы встретимся. Не пройдет и жизни - встретимся. Счастливой сказки!
ОНА. Счастливого пробуждения!

Лампа гаснет.


2. ИСТОРИИ И КОММЕНТАРИИ К НИМ.

Ресторан. За стойкой скучает ХОЗЯЙКА, за одним из столиков сидят ЧЕЛОВЕК-СЛОВО и ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО, кроме них - никого. Сбоку - лестница, ведущая в гостиничные номера...
Часы с кукушкой кукуют шесть часов вечера. Человек-Дело вынимает из кармана брегет и проверяет ход времени.

ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Прошло двести лет.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Н-да... С каких пор, коллега?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Ну, скажем, с тех пор, как я был здесь в последний раз.
ХОЗЯЙКА. Да, времечко летит!
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Как это двести лет? Разве такое может быть?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Не может. Ну ладно, пусть будет сто восемьдесят - двадцать лет роли не сыграют. Главное, что здесь ничего не изменилось, коллега. В гостинице все так же пусто, столики всё так же заляпаны, да и люди по-прежнему ничему особо не удивляются: двести лет прошло или только двенадцать месяцев - им это безразлично.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Нет, ну как же, вот я - удивился. Как же это, думаю, двести лет-то? Что ж за цифры такие? А вы, выходит, пошутили, коллега!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Вы удивились, потому что вы приезжий. А здешних ничем не удивишь, они всякого навидались. Да и вы скоро привыкните, только вот пооботретесь слегка. Этот город затягивает.
ХОЗЯЙКА. Обычный город, обычные люди. И столики обычные, заляпаны не хуже других. А сто лет или двенадцать месяцев - так какая нам разница! И то, и то - не сроки. Нам главное - чтоб постоялец не переводился, ел побольше да платил пощедрее. Вот, господа пригожие.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Вот так вот, коллега.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Убедительно!.. Может, мы тогда и начнем?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. А что мы начнем?
ХОЗЯЙКА. Для начала - начните есть, а уж остальное само собой начнется.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Верно. Заказывайте, коллега.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Ну что ж, приступим. Итак... Прошло двести лет. Человек-Слово и Человек-Дело выбрали столик поприличнее, устроились за ним поудобнее и собрались немного перекусить. После долгих, так сказать, трудов и переговоров.
ХОЗЯЙКА. Чего изволите хотеть?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Человек-Слово заказал борщ, жареную картошку с черносливом и бутылочку кагора.
ХОЗЯЙКА. ... кагора, так.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Человек-Дело заказал... Что, коллега?
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Э-э-э... Пожалуй, то же самое, только вместо кагора - квас. И еще - блинов дюжину, со сметаной.
ХОЗЯЙКА. Блинов, ишь ты! Сейчас все будет, господа пригожие.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Человек-Дело украдкой взглянул на часы... Уже торопитесь?
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Пока нет. Как договорились, коллега: до полвосьмого мы имеем полное право отдохнуть от дел и болтать только о пустяках.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Надо говорить: до половины восьмого, коллега.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. А? Ну да... Вам видней.

ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Принесли заказанный ужин. Человек-Дело принялся есть. Человек-Слово отпил глоток кагора и сделался чуть живее...
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. А для кого вы все это комментируете, коллега?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Да так, ни для кого, просто... Дурная привычка. Раньше - вы знаете - я немного пописывал и для поддержания, так сказать, литературной формы всё время наговаривал что-то на диктофон. Потом литературу я забросил, диктофон кому-то подарил, а привычка так и осталась.
ХОЗЯЙКА. Да, привычку-то никому не подаришь! Я сколько вас помню, вы постоянно вот так кому-то что-то впустую диктуете.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Да, именно впустую. Комментирую события, коллега, безо всякой на то надобности... Но если это вам мешает...
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Нет, ни капли. Продолжайте на здоровье. Я замечу вам попутно: настоящий человек дела должен терпеть чужие привычки, чтобы при надобности суметь ими воспользоваться... Только это вы на свой счет не принимайте, это я обобщенно говорю.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Я понял. Запомню, коллега, спасибо за науку.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Впрочем, виноват! Я чуть было не заговорил о деле! Давайте отвлечемся. Будьте так добры, отвлеките меня, расскажите что-нибудь - об этом городе, о его нравах, обычаях...
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Привычках...
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Ведь вы, насколько я понял, всю жизнь тут провели?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. В общем, да, всю, исключая эти самые двести... Но если за это время действительно ничего не изменилось...
ХОЗЯЙКА. Да ничегошеньки не изменилось, уверяю вас, ни в одном глазу! Вот только вчера большущий сквозняк был - стихийное бедствие!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Ну, значит, не изменилось. Стихийные бедствия - норма для нашего города.
ХОЗЯЙКА. И еще этот, Командор, намедни умер, царства ему небесные!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Командор умер? Жалко. А что ж он так - опять воевал с кем-нибудь или от старости?
ХОЗЯЙКА. Да какое там! В его годы от старости уже не умирают. Умер наш Командорушка достойно, от самой что ни на есть мужской болезни - от ревности. Нюрка-то, сожительница его, связалась там с каким-то... прости, Господи!... Ушла из семьи, одним словом! Вот он и взревновал, ой как взревновал! Три ночи кряду глаз не сомкнул - так он свою Нюрку разненавидел! А потом не выдержал перегрузок, свалился и уснул мертвецким сном. И во сне этом снова увидел ее - Нюрку-то, - да не просто так увидел, а в образе как бы Медузы Горгоны! Жуть ужасная! Прямо лицом к лицу с ней столкнулся, во сне-то. Проснулся, стал всем рассказывать: так, мол, и так. Ну, все посмеялись, посопереживали и - знакомое дело - позабыли тут же. Да он и сам поначалу-то забыл, экая невидаль - медуза! Только после что-то двигаться ему трудновато стало, чувствует, конечности плохо разгибаются, с каждым днем всё больше костенеют. И люди стали тут замечать у Командорушки нездоровый цвет лица - серый такой, каменистый. Он к врачам в жизни не обращался, а тут забеспокоился, вызвал подпольного доктора на дом. Тот осмотрел, ощупал, говорит: вы все, мол, свои болезни давно уже пережили, у вас давно уже всё более чем благополучно, у вас, говорит, даже камней в почках нет, только вот сами почки почему-то окаменевши и по всему телу у вас вместо органов сплошные окаменелости, неизвестные современной науке. Будем, говорит, надеяться, что это - минералы и полезные ископаемые. И ушел. После этого никто больше Командора живьем не видел. Правда, соседи снизу жаловались, что он в последние дни шагал очень громко - у них вся штукатурка осыпалась. Ну а потом нашли в квартире... не то чтобы Командора, а будто бы статую его; полностью он окаменел, горемычный! Тяжелый такой был, невыносимый, трое носилок под ним проломились. Так вот и сгинул, усоп! Его даже закапывать-то не стали, да; просто положили на кладбище плиту, а его самого поверх плиты поставили, в виде памятника. Можете сходить полюбопытствовать - ну просто как живой Командор стоит, только каменный, того и гляди - спрыгнет... Такие вот пироги, такие вот ёлки-палочки... А Нюрка-то теперь вдова, да. Так ей и надо, медузе этакой!
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. История...
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Ну вот вам, коллега, и нравы с обычаями. Ситуация для города типичная: что ни человек - то странная история, а то и хуже - сказка. Правда, сказки сейчас не в моде.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Почему?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Не знаю. Вероятно, чистота жанра не устраивает.
ХОЗЯЙКА. Вот, к слову, о чистоте! Вы, господа пригожие, про Гену-инженера-то слыхали уже?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. А с этим-то что? Тоже умер?
ХОЗЯЙКА. Да нет, и, похоже, не умрет уже.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Как это? Мне интересно.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Да ничего интересного, коллега. Не стоит за столом... Хронический алкоголик, окончательно опустившийся тип, - тут уже не до сказок!
ХОЗЯЙКА. А, значит, ничего не слышали! Тут именно что сказка! Этот тип, ну, Гена, инженер бывший, - все его знают, - он раньше-то все у меня в ресторации водочку попивал, потом все пропил, начал на паперти попрошайничать и пить на выпрошенные грошики эту гадость - жидкость для очистки поверхностей.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Приятного аппетита, коллега.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Ничего-ничего, продолжайте!
ХОЗЯЙКА. Ага, для прочистки поверхностей... Но, поскольку принимал-то он ее внутрь, то через некоторое время он так прочистил свои внутренности, что ну просто полностью очистился - и душой, и телом, как говорится. Стал кристально чистым человеком, просветлел и засветился! И все бы хорошо, да у него нимб появился!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Нимб? У инженера?
ХОЗЯЙКА. На верите? Нимб, самый натуральный, размером с тарелочку. Спросите у кого хотите, я сама видела - ровненький такой, кругленький, прямо над лысинкой, радужного такого цвета, будто бензин в лужицу слили.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. И чем же он не доволен, какие проблемы?
ХОЗЯЙКА. Так именно что проблемы! Стесняется он этого нимба-то! Не заслужил, говорит, не достоин, мол. Пробовал его вывести - ничем не выводится. Лучше б, говорит, у меня рога выросли, их хоть спилить можно, на худой конец - шарфом обмотать, а тут - ничем не замаскируешь. Шляпа его не берет, он через нее проходит, просвечивает. В темноте сияет, мешает уснуть спокойно, подушка пару раз возгоралась. Гена-инженер извелся просто, пить перестал, за ум взялся, чертежи на дом берет. Это, говорит, меня Бог опозорил, ибо нет, говорит, большего наказания, чем незаслуженная благодать!
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Моралист, однако.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Ну а чего вы хотели, коллега! Кто еще может выйти из пьяницы, если его исправить!
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Нет, первая история мне больше понравилась... А знаете, коллега, я уже начинаю любить этот городок. Он занятный.
ХОЗЯЙКА. И поучительный!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Какая-то прелесть в нём, конечно, есть... Но вы, коллега, будьте начеку - не очень-то доверяйте всем этим россказням. Тут - надо отдать должное горожанам - не слишком любят сплетничать, но зато мистифицировать - обожают.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Что ж, мифы лучше, чем сплетни.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Как знать, коллега... Сдается мне - иногда и мифотворчество боком выходит...

Часы с кукушкой кукуют семь раз. Сверху спускается ЛЕОНИД ЛЕОНИДУС с ранцем за спиной.

ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Кто это там так громко вышагивает?
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Не пейте больше кагору, коллега! Попробуйте лучше квас.
ЛЕОНИДУС. Добрый вечер.
ХОЗЯЙКА. Вечер добрый. Как спалось?
ЛЕОНИДУС. Спасибо, терпимо.
ХОЗЯЙКА. Терпимо... А что снилось?
ЛЕОНИДУС. Что-то снилось... Кажется, даже что-то интересное... Хотя, скорее всего, опять стекла. В вашем городе мне снятся одни стекла.
ХОЗЯЙКА. Это вы перетрудились, голубчик! Где ж это видано - три дня без выходных работать! И угораздило же вас прямо под этот сквозняк подгадать-то!
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Вы стекольщик?
ЛЕОНИДУС. Стекольщик, милостивый государь, правильно мыслите. А вы - Человек-Дело, если не ошибаюсь?
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. О, вы хорошо осведомлены!
ЛЕОНИДУС. Я живу в соседней с вами комнате. Так что, если у вас разобьётся что-нибудь стеклянное, обращайтесь прямо ко мне.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Благодарю, но у меня, пожалуй, нет стеклянных предметов. Я предпочитаю более надежные материалы.
ЛЕОНИДУС. Тогда заходите просто так, побеседовать.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. О чем нам с вами беседовать?
ЛЕОНИДУС. Мало ли... О надежности материалов, например. А сейчас - извините, спешу. Срочный заказ от самого губернатора. Имею честь.
ХОЗЯЙКА. Погодите, голубчик! А сколько я вам за витрину-то должна?
ЛЕОНИДУС. Нисколько, хозяюшка. Какие наши счеты!
ХОЗЯЙКА. Ну как же!... Мне даже неловко - стекло-то большое, толстое! С вашего дозволения, я хоть из оплаты за номер вычту, а?
неймётся меня отблагодарить, подарите мне... вон ту птицу.
ХОЗЯЙКА. Какую такую птицу?
ЛЕОНИДУС. Вот эту кукушку, из часов.
ХОЗЯЙКА. Так... Зачем она вам сдалась-то без часов?
ЛЕОНИДУС. Какое вам дело? Может, я хочу ее выпустить. На свободу.
ХОЗЯЙКА. Да что вы, грех с вами! Она же не живая, она же механическая!
ЛЕОНИДУС. А в чём, собственно, разница?
ХОЗЯЙКА. Как в чём? Она же не полетит!.. Вот ведь...
ЛЕОНИДУС. А не полетит - я ей шею сверну.
ХОЗЯЙКА. Да что вы! Ой...
ЛЕОНИДУС. Ну вот. А вы, милостивый государь, утверждали, что в этом городе никто ничему не удивляется.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Это вы мне?
ЛЕОНИДУС. Вам. Видите, есть еще способы. Испуг - чем не удивление?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Однако это...
ХОЗЯЙКА. Да пусть забирает кукушку-то! Берите, голубчик, только часы не покалечьте!

ЛЕОНИД ЛЕОНИДУС вынимает из часов кукушку, кладет ее в ранец и молча уходит.

ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. И спасибо не сказал. Сам весь будто механический!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Механический сказал бы... Да, тип неприятный. И глаза у него какие-то стеклянные.
ХОЗЯЙКА. Во, господа пригожие! Тут ведь тоже история - не приведи Господь! Ушел он?... Давеча, в тот самый вечер после большого сквозняка-то, когда постояльцы все заснули, я двери-то затворила, заперла, а сама порядок стала наводить. А в ресторации вот это самое витринное стекло начисто ветром высадило и несколько витражных фрагментов - тоже вдребезги. Вот я осколочки эти - меленькие-меленькие такие - стою собираю и вдруг слышу: позади стучат. Я, как была согнувшись, дала веником отмашку: мол, поздно, не работаем уже. А в ту сторону даже и не поглядела - ну, кто там в такую пору стучится. Он и перестал, не настаивал. Вот я подмела и думать-то о нем позабыла - я ж спиной к дверям корячилась-то, - а тут поворачиваюсь, разгибаюсь, глядь - а он стоит напротив меня! При закрытых-то дверях! Спокойно стоит, смотрит тихо так, не моргая. Я сперва оторопела, не знаю, чего и подумать. А сама присматриваюсь: кто, мол, таков - бандит или убийца? И для верности совок в кулачишке-то покрепче сжимаю. А он - мужчина ладный такой, в сапогах, за спиной ранец притороченный, - ну, вы, одним словом, видели. Только вот волосы у него длинноваты; не люблю я длинноволосых, недолюбливаю! И взгляд у него какой-то опаленный, как у Гены-инженера, когда тот всякую дрянь пил. Я сперва поэтому и решила - упойца! Потом смотрю: нет, вроде трезвый, намерений, похоже, не имеет. Мне даже поскучнело... Поздоровался, пошел к камину руки греть. Сапоги у него - скрип-поскрип, как у щелкунчика какого, и ступает ровно, симпатично, по-солдатскому. А в портфеле у него звякает. Я, грешным делом, подумала - бутылки, потом прислушалась - ан нет, больно звук-то нежный, хрустальный такой, как сосулечкой об сосулечку... Ну, говорит, комната нужна, приезжий, мол, почти иностранец, промышляет по стекольным делам. По имени, говорит, Леонидус, а по-нашему это вроде как Леонид. Я в книге-то так два имени про запас и вывела: Леонид Леонидус. Дала ему ключики от комнаты, а он говорит: я, мол, вам завтра же все стеклышки повставляю, вы меня только пораньше разбудите. И спокойно так к витрине подходит и дышит на нее вот этак - губы бубличком! А она, там, где стеклу должно быть, запотела и легонько звякнула - дзинь! Я тут рот и разинула: стекла-то там только что не было, а теперь вот оно, целехонько и на месте! Даже поблагодарить забыла. А он пальцем-то на запарине рожицу нарисовал, взял ключи и ушел наверх - скрип-поскрип по лестнице... Кто его знает!..
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Хм... Уже почти не удивляюсь. Видимо, привыкаю.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Быстро вы... Впрочем, привыкнуть к чудесам легко - обратное куда как труднее.
ХОЗЯЙКА. А может, он сумасшедшенький? Случается же такое... А сейчас - слыхали? - самому губернатору отправился стеклышки-то вправлять! Опять заработает, стало быть. Зря я ему кукушку отдала...
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Так значит, и у губернатора стекла повышибало?
ХОЗЯЙКА. А как же! У них первым делом и повынесло, а уж потом по городу пошло-поехало. Сквознячище знатный был!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. У нас в городе так уж повелось: все беды идут из губернаторского дома.
ХОЗЯЙКА. И радости - оттуда же.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Да? Не замечал...
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. А вот это приятно слышать, коллега. Я, как вы знаете, во многих городах побывал, но такого, чтобы правители и народ жили одними бедами и радостями, - не видел еще нигде!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Ну, вы, как всегда, идеализируете... С одного стола с губернатором мы все же не едим, но в общем - да, сия картина умиления достойна, так сказать.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Иронизируете?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Ничуть. Вполне серьезен. Не плеснуть ли вам кагору, коллега? Бросьте вы этот свой квас!
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Пожалуй... Так у вас, стало быть, хороший губернатор?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Нормальный.
ХОЗЯЙКА. У нас замечательный губернатор, не дай Бог ему здоровья.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Видите ли, коллега, наш губернатор немного не в себе. У него , так сказать, переходный возраст - он в маразме.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Не удивляюсь. Привык.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Ему бы на пенсию... А он лет пять тому назад помешался на почве астрологии - как раз после того, как астрологи предсказали ему долгую беспечную старость и не меркнущий до последней минуты ум.
ХОЗЯЙКА. Помнится, наш губернатор издал тогда свой знаменитый указ - по частичной переоценке некоторых ценностей.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Точно, именно тогда он это и сделал. Объявил вне закона всю традиционную науку, расплодил возле себя всяких оккультистов, гадателей... Ну, горожане сперва-то клюнули, втянулись, но очень быстро поняли, что есть что, так сказать, и сами поставили окончательный диагноз - маразм. Только народная медицина права голоса в этом мире не имеет, поэтому официально никакая подобная болезнь не может воспрепятствовать губернатору и дальше исполнять свои обязанности. Сами понимаете...
ХОЗЯЙКА. Зато очень удобно с таким правителем.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Чего ж удобного?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Видите ли, коллега... Наливайте, наливайте... Видите ли, маразм - это самая безобидная из слабостей, свойственных губернаторам. Лучше бред, чем буйство. С некоторых пор на губернатора просто перестали обращать внимание, и на его пресловутых астрологов тоже. Пресытились. Горожане живут, знаете ли, сами по себе, а все указания и предсказания пропускают мимо ушей.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. За что же его так любят?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Кого?
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Да губернатора вашего!
ХОЗЯЙКА. За невмешательство.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Постойте, постойте! А о любви речь вообще-то и не шла! С чего вы взяли, коллега?
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Но вы же сказали, коллега, что дом губернатора - чуть ли не эпицентр здешней жизни... Вот я и сделал вывод.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Вы поторопились, коллега, - это на вас, видимо, алкоголь действует так ускоряюще... Дело тут вовсе не в губернаторе, а в его дочери!
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. У него дочь?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Дочь. Молодая барышня на выданье, зовут - Виршинина В. Кстати, я знаком с нею отчасти...
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. А! Ухаживали?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Боже упаси! Она не в моем вкусе, и вообще... Да что мы все о губернаторских дочках! Других радостей что ли нет!
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Нет, нет уж, погодите! Давайте еще по рюмочке... Так вы, стало быть, вхожи в губернаторский дом?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Вхож. Но пользуюсь этим крайне редко и неохотно... С некоторых пор общество Виршининой вызывает во мне... отторжение, мягко говоря.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. А что за общество? Тайное?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Наоборот, слишком явное - все, как на ладони, все, как на подбор. У неё там некий культурный салон, богема! Собираются вечерами всякие молодые человечки, бездельники - всё чего-то ищут... Дочь губернатора, лакомый кусочек! Хотя, между нами говоря, денег у этого губернатора еще меньше, чем мозгов.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Зато престиж!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. А я, как вам известно, по глупости молодых лет тоже был этим... как это у нас называют? - искусствоиспытателем! Грешен, коллега, - писал этой вот рукой всякие сценарийки, пьески... Всё так, несерьезно, всё сказочки... Хотя В.В. они нравились, да...
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. В.В.?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Ну да, В.В. - Виршининой.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Ах вот оно как...
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. В каком смысле?
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Это же все очень здорово, коллега! Вы же можете прямо сегодня взять и представить меня губернатору! В интересах нашего с вами дела! Что же вы мне раньше не сказали о ваших связях!?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. О каких таких связях, коллега? Нет, позвольте! Что такое вам известно?
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Тсс! Успокойтесь, коллега!... Познакомьте меня с этой В.В., а потом - прямиком к её папаше. Мы тогда здесь так развернемся, таких дел наворотим!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Нет, я туда не пойду. Даже ради вас, коллега. Виршинина и всё, что с ней связано, - в прошлом, я не хочу об этом вспоминать... Налейте-ка!
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Понятно... Ну да меня ваше тревожное прошлое не касается.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Но это было так недавно!..
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Оставьте, коллега. Нет - так нет, я не настаиваю. Только не пейте больше, вы впадаете в сентиментальность. Смотрите на мир циничнее, как подобает настоящему мужчине.

Часы отбивают половину восьмого.

ХОЗЯЙКА. А без кукушки-то непривычно. Не хватает чего-то. Будто что-то изменилось...
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. (Подводит часы.) У, убежали!.. Так, пора нам переходить к главному. Вы в состоянии, коллега, говорить о делах?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Конечно. Перейдем к главному... Итак, городской рынок сбыта, цены на продукцию, закупочно-доставочные перспективы... Помню-помню... И они заговорили о главном.

3. КЛЮЧИ, ШИФРЫ (ТЕАТР ВИРШИНИНОЙ В.)

Губернаторский дом, гостиная Виршининой. Искусствоиспытатели - ПОЭТ, ФИЛОСОФ и ДРАМАТУРГ - в томительно-томном ожидании. Вбегает БЕЛЛЕТРИСТ, быстро раздает им листки с текстом.

БЕЛЛЕТРИСТ. Простите за опоздание, господа! Добрый вечер!
ДРАМАТУРГ. Ну так же нельзя, дорогой вы наш! В.В. с минуты на минуту появится, а мы еще текста в глаза не видели!
ПОЭТ. За это надо морду бить!
БЕЛЛЕТРИСТ. Господа, я виноват, но обстоятельства превыше всего! На дорогах пробки, машина не тянет...
ФИЛОСОФ. Ну что же, опять придется врать с листа. Вы б хоть писали поразборчивее.

Входит СЛУГА, за ним ВИРШИНИНА.

СЛУГА. Господа искусствоиспытатели, госпожа Виршинина В.
ВИРШИНИНА. Здравствуйте, друзья мои.

Искусствоиспытатели кланяются.

Присаживайтесь. Иваныч, принеси кофе... Ну, как дела? Какие новости?
ПОЭТ. Дела в полном беспорядке. А новости...
БЕЛЛЕТРИСТ. Что касается новостей, ваша милость...
ДРАМАТУРГ. Погодите, милые вы мои, насколько я понимаю, ее милость интересуют прежде всего новости культуры и искусства, а не какие-то ваши беспорядки. Вот, извольте, сударыня! (Подает Виршининой рукопись.)
ВИРШИНИНА. Это что?
ДРАМАТУРГ. Пролог моей новой пьесы. Пока что вчерне - жду ваших критических замечаний. Прочтите, хоть вот прямо сейчас.
ВИРШИНИНА. Прочту, но чуть погодя.

Слуга приносит кофе.

Угощайтесь. Я надеюсь, господин драматург, вы не забыли наше золотое правило?
ДРАМАТУРГ. Как можно, сударыня! Конечно же, пьеса и посвящается вам, и ваша личность легко угадывается в образе главной героини!
ВИРШИНИНА. Это хорошо. Я прочту и учту. А вы, господин Поэт, написали что-нибудь новенькое?
ПОЭТ. Пишу, ваша премилость, строчу ночи напролет! Но - верите ли! - с рифмами туго в последнее время; классики, конечно, нам, современникам, того... как бы это выразить?.. поднапортили: избили все рифмы, все слова замусолили! Трудно, трудно пишется, нету, как говорится, пространства для полетов!
ВИРШИНИНА. Попробуйте без рифм.
ПОЭТ. Легко вам говорить! Без рифм! А размер-то я куда дену! Это вот им, буквоедам, просто - пиши себе как угодно, хоть с ошибками, а нам-то, нам, поэтам божьей милостью, каково! Всё, как говорится, в прокрустово ложе!
ВИРШИНИНА. Ладно, даю вам неделю срока - если до этих пор ничего путного мне не посвятите, считайте, что мы с вами больше... не рифмуемся.
ПОЭТ. Да я вам!.. Да я вас за неделю запечатлю в веках, царица моя!
ВИРШИНИНА. Ваша очередь, уважаемый Философ. Вы что скажете?
ФИЛОСОФ. Мне, ваша премилость, труднее всех: я пишу вещи умные, а потому - абстрактные, отвлеченные от плоти и крови; их почти невозможно посвятить кому-либо конкретному. Но, тем не менее, как мне кажется, я достойно сумел разрешить это противоречие: я, как мне думается, очень удачно выбрал тему - она и для вас, и про вас.
ВИРШИНИНА. И что же за тема?
ФИЛОСОФ. "Благополучие".
ВИРШИНИНА. Вот как? Благополучие? Про меня?
ФИЛОСОФ. Да, ваша премилость. Мой трактат называется "Две разновидности благополучия" и состоит соответственно из двух частей: "Благоналичие" и "Благоприобретение".
ПОЭТ. Ну, началось!
ВИРШИНИНА. Помолчите! Будьте деликатнее, вы же поэт... И что ваш труд - скоро ли будет готов?
ФИЛОСОФ. Первая часть уже на бумаге, сударыня, а вторая пока в голове.
ВИРШИНИНА. Так принесли бы первую часть.
ФИЛОСОФ. Лучше читать сразу обе, ваша премилость. Тем более, что вторая важнее.
ВИРШИНИНА. Тогда у вас в распоряжении... десять дней. По-моему, для благополучия этого вполне достаточно.
ПОЭТ. Ого! Десять дней! Потрясающе! Почему ему десять, а мне только неделю?! Ему же легче, ему же без рифмы!
ВИРШИНИНА. Утихомирьтесь, господин Поэт! Вы сегодня как никогда отвратительно себя ведете! Я понимаю, что у вас утонченная поэтическая душа, ранимая конституция, но надо же держать себя в руках! Вы у меня в гостях, в конце концов!
ПОЭТ. Простите, пощадите великодушно! Царица вы моя ангельская! Как вы правы - тонкая, тонюсенькая душа, конституция раненая, лирическое восприятие там... Эх, глубоко же вы зрите! Кто еще, скажите, друзья мои, может вот так одним махом понять поэта!
ВИРШИНИНА. Ну-ну, не плачьте, успокойтесь!.. Господин Беллетрист, а вы тоже что-нибудь пишете?
БЕЛЛЕТРИСТ. Пишу, разумеется, сразу всего много пишу. Стараюсь, ваша милость.
ВИРШИНИНА. Многое меня не интересует. Что вы для меня пишете?
БЕЛЛЕТРИСТ. А я всё для вас и пишу. Все мои писания посвящены вам.
ВИРШИНИНА. Конкретнее, господин Беллетрист.
БЕЛЛЕТРИСТ. Ну, например, после обеда я имел удовольствие сочинять одну сугубо историческую хронику про одного, с позволения вымолвить, голого короля.
ПОЭТ. Совсем голого?
БЕЛЛЕТРИСТ. Да, представьте, абсолютно голенький король. Одна корона у него - он ею прикрывает свой, прошу прощения, срам.
ВИРШИНИНА. Смело, отчасти. Но в чем же тут мораль?
БЕЛЛЕТРИСТ. А ни в чем. Наоборот - очень аморальная история. Назло потомкам.
ФИЛОСОФ. История вообще аморальна...
ВИРШИНИНА. Но я не понимаю, какое отношение эта аморальная хроника имеет ко мне?
БЕЛЛЕТРИСТ. К вам? Э-э-э... Ну, видите ли, ваша милость, там есть место образу некой королевы...
ВИРШИНИНА. Тоже голой?
БЕЛЛЕТРИСТ. Не совсем.
ВИРШИНИНА. Еще смелее! Ну, дальше!
БЕЛЛЕТРИСТ. У этой королевы есть свита. Эта свита её все время загораживает, прикрывает. Собственно королевы никто и никогда и не видел толком, поэтому трудно судить наверняка - голая она или нет.
ПОЭТ. Ну вы намудрили, голуба!
ФИЛОСОФ. Не произносите при мне слово "мудрость", очень вас прошу!
ПОЭТ. О... А я и не говорил "мудрость", я сказал: "намудрил"! Вы почувствуйте разницу!
ВИРШИНИНА. Тихо!.. Хорошо, господин Беллетрист, сочиняйте свою хронику; вам я даю... две недели.
ПОЭТ. Ничего себе! За что такие нечеловеческие привилегии!? Ему же не в рифму! Нечестно, ваша милость!
ФИЛОСОФ. Да, сударыня, две недели - слишком много для такой истории. К тому же, голый король - очень уж банальное явление, господин Беллетрист. Вы мне покажите хоть одного одетого короля!
ВИРШИНИНА. Не задавайте тон, господин Философ, вы не в бочке. Здесь действует моя воля, а не ваша.
ФИЛОСОФ. Намек принял, ваша премилость.
ВИРШИНИНА. На вашем месте, господа Поэт и Философ, я бы вообще скромно помалкивала: вы еще ничего не заслужили. Сегодня лишь господин Драматург имеет право голоса.
ДРАМАТУРГ. Спасибо, ваша милость.
ПОЭТ. Ей богу, обидно слышать такие пассажи! Ваша премилость, царица моя савская! Я-то думал: вы понимаете, как это тяжело - стишки разные сочинять! Даже белые, - я на рифму в последнее время и не замахиваюсь! Я, не поверите, когда сажусь за стол, когда вижу эту бумагу - чтоб её! - я прямо сам весь белею от натужности. Мыслей куча, а слова, черти, никак в размер не укладываются - все разной длины, видите ли! Обязательно либо лишний слог, либо не хватает! Все время хочется вставить какое-нибудь вспомогательное словечко букв этак из трех - четырех. Я удивляюсь, почему это в нормативной лексике почти нет таких удобных для нашего дела связок и междометий!.. Нет, ваша премилость, что хотите со мной делайте, а я вам так повторю: поэзия - это адов труд!
ФИЛОСОФ. Дантов труд... Дантесов труд...
ВИРШИНИНА. Убедительно. Даже по-своему поэтично. Можете ведь, когда захотите!.. Но почему-то скучно. Почему вы все такие зануды, друзья мои? Почему вы вечно на что-то жалуетесь? Чего вы канючите? Надо же быть оптимистичнее!
ФИЛОСОФ. Оптимистичнее можно быть в жизни. В искусстве надо быть честнее.
ВИРШИНИНА. Так и будьте - в жизни!
БЕЛЛЕТРИСТ. Но мы же - люди искусства.
ДРАМАТУРГ. Увы, мы давно уже...

Входит Слуга.

СЛУГА. Ваша милость, к вам еще гости.
ВИРШИНИНА. Кто?
СЛУГА. Господа Человек-Слово и Человек-Дело.
ВИРШИНИНА. Хм... Я таких, вроде бы, не знаю. Впрочем... Зовите, познакомимся.

ВИРШИНИНА подходит к дверям. Искусствоиспытатели начинают шелестеть своими листочками.

ПОЭТ. Помилуйте, тут нет такого!
ДРАМАТУРГ. Какая-то ошибка, сбой!
БЕЛЛЕТРИСТ. Нет, как же, вот здесь, смотрите, черным по белому: "Входят Человек-Слово и Человек-Дело"...
ПОЭТ. Ах ты, точно, есть такое место!
ФИЛОСОФ. Почерк у вас просто... неадекватный, господин Беллетрист. Ничего же не разобрать!
БЕЛЛЕТРИСТ. Мой почерк разборчивей, чем ваш стиль!

Входят Человек-Слово и Человек-Дело.

ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Простите, ваша милость, мы без приглашения, без звонков, без цветов. Добрый вечер!
ВИРШИНИНА. Боже мой! Вы!? Вот это неожиданность!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. И не только для вас. Я и сам не думал, что нынче вас увижу; все произошло как-то спонтанно.
ВИРШИНИНА. Ну что ж, добрый вечер. Проходите, не стойте на пороге... Честно говоря, вы меня ошарашили, я даже растерялась.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Растерялись? Вот это да!.. Позвольте вам отрекомендовать моего товарища - Человек-Дело.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. К вашим услугам, сударыня.
ВИРШИНИНА. Очень рада. Вы и вправду человек-дело?
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Не сомневайтесь.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Обижаете, ваша милость. Это у вас одни псевдонимы - у нас, деловых людей, правдивые прозвища. Коллега, сделайте что-нибудь прямо сейчас!

ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО извлекает из карманов две бутылки коньяка и ставит их на стол.

ПОЭТ. Ба! Вот это браво! Сколько звезд в одном флаконе!
ДРАМАТУРГ. Оригинальный ход. Правда, несколько не в правилах этого дома...
ВИРШИНИНА. К чертям правила!.. Господин Беллетрист, будьте так любезны, скажите слуге, чтобы принес бокалы и закуску.
БЕЛЛЕТРИСТ. Точнее сказать - будьте так полезны! Иду... (Уходит.)
ВИРШИНИНА. Так вас, стало быть, теперь называют Человеком-слово?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Да, сударыня. Меня и зовут теперь иначе, и вообще я несколько изменился - прошу учесть это с самого начала, чтобы избежать всякого рода... недоразумений.
ВИРШИНИНА. Интересно. Вы меня интригуете. Сперва вы исчезли втихую, по-английски, теперь совершенно неожиданно появляетесь, спустя... сколько уже прошло? Год? Полтора?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Кто считает, сударыня!
ВИРШИНИНА. Вот, господа искусствоиспытатели, это мой старинный знакомый, можно сказать, друг. А это мои нынешние знакомые, тоже, можно сказать, друзья. Знакомьтесь.

Появляется БЕЛЛЕТРИСТ с бокалами.

БЕЛЛЕТРИСТ. Все необходимое для знакомства у нас уже есть!
ВИРШИНИНА. Я же велела вам передать распоряжение слуге, а не тащить это самому!
БЕЛЛЕТРИСТ. Простите, ваша милость, но я не думал, что это столь принципиально... А слуга ваш занят: там пришёл стекольщик, так он ему помогает!
ВИРШИНИНА. В следующий раз думайте, вам это не помешает, и вашим принципам тоже.
ПОЭТ. Ну, за знакомство, господа!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. За обоюдно неожиданную встречу!

Чокаются; все, кроме Виршининой, выпивают. Она же, подняв бокал, ставит его обратно, так и не пригубив.

ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. А вы...
ВИРШИНИНА. Не пью. Пусть это вас не беспокоит. А вы, как я замечаю, уже где-то приняли?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Разумеется, сударыня. На трезвую-то голову разве же я к вам бы пожаловал!
ВИРШИНИНА. Приятно слышать.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. А мне приятно вас видеть. Приятно, черт возьми! - не скрою, не смогу скрыть.
ВИРШИНИНА. Тогда присаживайтесь. Рассказывайте, кто вы теперь? Где вы, что вы делаете? Вы больше не пишете сказки?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Нет, я больше не пишу, я теперь всё больше подписываю - документы, счета, ведомости...
ВИРШИНИНА. Скучная сказка.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Это уже не сказка, сударыня. Я теперь - естествоиспытатель.
ВИРШИНИНА. Занятно. И что же вы испытываете?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Чувство глубокого удовлетворения... Грубо говоря, я нынче занимаюсь тем, что превращаю свои слова в чьи-то дела. Сказочнику такое не под силу, сударыня.
ВИРШИНИНА. Да... Ну что ж, я вижу, вы довольны своей жизнью. Я рада за вас. Надеюсь, что новое поприще вам к лицу...
ФИЛОСОФ. Заметьте, господа, чисто женский подход к делу!..
БЕЛЛЕТРИСТ. Верно, о поприще, как о прыщах, - к лицу, мол!
ВИРШИНИНА. ...Может быть, хотя бы в делах вы не будете делать столько ошибок, сколько делали в словах.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Буду, сударыня, буду, - почему бы нет? Я не вижу в ошибках ничего плохого. По мне - чем ничего не делать, так лучше делать ошибки. На них, по крайней мере, можно чему-то научиться.
ВИРШИНИНА. Ну да, кому не на чем больше учиться, тот учится на ошибках... Не обижайтесь, это шутка.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Весьма остроумно.
ВИРШИНИНА. Не обижайтесь, я вам говорю!.. Так вы теперь вовсе отреклись от искусства? Я верно поняла?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Боюсь, что мы по-разному понимаем искусство, сударыня...
ВИРШИНИНА. Значит, не совсем отреклись?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Видите ли, по большому счету, иногда искусство бывает настолько естественно, а естество - наоборот, столь искусственно, что одно другого не стоит.
ВИРШИНИНА. Витиевато! Мысль, видимо, интересная, но совсем не воспринимается на слух. Вот что, вы запишите мне ее на бумажке, а я как-нибудь на досуге перечту.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Нет, простите! Я же сказал вам, что давно уже ничего подобного на бумажках не записываю!
ВИРШИНИНА. Разве сказали? Я не заметила.
ФИЛОСОФ. Раз такое дело, уважаемый Человек-Слово, может, вы позволите мне эту мысль зафиксировать и где-нибудь мельком упомянуть? Вам ведь она все равно не нужна.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Фиксируйте на здоровье. Только уж не исказите, пожалуйста.
ДРАМАТУРГ. Позвольте узнать, так вы писали сказки?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Писал когда-то, давно. Неинтересные сказки, бездарные.
ВИРШИНИНА. Не верьте ему, господин Драматург, он писал довольно занятные вещи. Он просто напрашивается на комплимент. Что ж - так тому и быть! Так вот, друзья, это был презанимательнейший человек. Я искренне жалею, что он забросил искусствоиспытания. Знаете, что больше всего меня в нем поражало? Огромная видимая разница между тем, что он пишет, и тем, какое он сам производит впечатление. То есть, сам он как раз никакого впечатления и не производил; этакий был неприметный, постоянно тушующийся молодой человек. И он такие выписывал сюжеты!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Польщен, сударыня. Вы, как никто, умеете делать комплименты. Постоянное подчеркивание слова "был" придает им особую прелесть!
ВИРШИНИНА. Господин Философ, ну-ка! Блесните! Объясните нам популярно, как может философия прокомментировать такое несоответствие между творцом и его творениями?
ФИЛОСОФ. О, вы замахнулись, ваша премилость! Это же чуть ли не главный вопрос философии!.. Впрочем, если вы имеете в виду частный случай...
ВИРШИНИНА. Ну давайте, не торгуйтесь, вы не в книжной лавке!
ПОЭТ. Вы опрокиньте рюмочку, Философ, оно и объяснится все! Давайте, друзья, выпьем - за философию!

Все, кроме Виршининой, выпивают.

ФИЛОСОФ. А-ах! Хорошо!.. Итак, предлагаю свою версию. Согласно утверждению одного немецкого классика - не будем здесь поминать его имя - каждый индивидуум получает в наследство интеллект - от матери и характер - от отца.
ДРАМАТУРГ. Мы про что говорим?
БЕЛЛЕТРИСТ. Да, при чем тут...
ФИЛОСОФ. Не торопитесь, друзья мои! Я умышленно начал издалека. Теперь приблизимся. Согласно другой широко известной эзотерической теории, процесс создания произведения искусства как бы является процессом, обратным деторождению...
ПОЭТ. Э! Опять пошло-поехало!
ФИЛОСОФ. Автор мужчина выступает в этом процессе в роли матери: он, так сказать, вынашивает и рождает творение. А женщина - в роли отца: она вдохновляет, оплодотворяет... Соединим теперь две эти теории, и на практике получится...
ВИРШИНИНА. Творение несет интеллект - то есть, мысль автора, а характер...
ФИЛОСОФ. А характером оно - в отца! Элементарно. Поэтому творение и не должно быть похожим на автора; зато по нему всегда можно разыскать ту, которая явилась, так сказать, первопричиной. Вы не обращали никогда внимания, что произведения разных художников, посвященные одной и той же особе, чем-то очень похожи? По слогу, по ритму, по почерку. У них просто одинаковый характер!.. Я закончил, спасибо за внимание.
ВИРШИНИНА. Заманчиво! Это тянет на диссертацию, господин Философ!
БЕЛЛЕТРИСТ. Постойте, а если автор - женщина?
ПОЭТ. Извращенец!
ФИЛОСОФ. Мелочи обдумайте как-нибудь сами.

ДРАМАТУРГ. А я бы, господа, сейчас знаете что сделал бы? Я бы сказки вообще запретил! Однозначно! Слишком много развелось сказочников всяких! Отвести для них определенное время: вечером, перед сном, и только детям до шестнадцати! А то ведь невозможно стало жить! Я понимаю там - в мультфильмах, но когда сказки становятся нормой жизни!..
ВИРШИНИНА. Присядьте, господин Драматург, отдохните, вы захмелели! Мы о сказках давно уже не говорим.
ДРАМАТУРГ. Присяду... А почему вы до сих пор не прочли мою рукопись? Не цените меня, да? А я, между прочим, ради вас на всё готов! На всё! А вы прочитать не изволите!
ВИРШИНИНА. Не прыгайте, держите себя в руках. Вы мужчина, в конце-то концов?
ДРАМАТУРГ. Я человек! Я драматург и джентльмен!
ПОЭТ. А я - поэт! Я всё могу! Вы знаете, королева моя, какая это ядреная вещь - поэзия, если с нею правильно обращаться! Хотите, достану вам луну с неба? Прямо сейчас!
ВИРШИНИНА. Не хочу. Луна - это пошло.
ПОЭТ. Тогда солнце - хотите? Нет проблем, царица вы полей моих земляничных!
ВИРШИНИНА. И солнце не хочу. Пожалуй, я, знаете, чего хочу, друзья мои? Чтобы вы почаще напивались. В таком виде вы становитесь интересней, неожиданней.
БЕЛЛЕТРИСТ. По такому поводу... Ваше здоровье - наше благополучие!.. Э-э-эх, мать моя!..
ВИРШИНИНА. Э, ну это уже перебор! Всё! Познайте меру... Откройте, господа, окно, выйдите на балкон, посидите, проветритесь и помолчитеы - я буду читать рукопись господина Драматурга.
БЕЛЛЕТРИСТ. Вслух?
ВИРШИНИНА. Я читаю только про себя.

ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Коллега...
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Тс-с! Отойдемте в сторону, вот так. Здесь правило - когда Виршинина читает, все молчат и смотрят ей в рот, так сказать. Видите? Не дай Бог отвлечь ее в этот момент - тут же впадешь в немилость. Так что, говорите, коллега, вполголоса.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Я только хотел вас спросить: а Виршинина сама пишет что-нибудь? Или там - рисует?..
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Нет, коллега, она как раз всех только вдохновляет. Если следовать версии этого как бы Философа, то В.В. - просто Дон Жуан в творчестве.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Не надо, коллега, не обзывайте ее. Мне это... неприятно.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. О, этого еще не хватало! Вы смотрите не влюбитесь, коллега!
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Да нет, что вы... Я дело знаю.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. То-то... Это все равно бесполезно: мужчине её лёд не пробить. Виршинину интересуют только две вещи - искусство и зеркала.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Это как?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Да так... В этих вещах она любит саму себя. Зеркала - за свое в них отражение, а искусство существует для В.В. лишь в виде посвященных ей произведений. А недостатка в таковых нет - если, конечно, можно считать это произведениями - и в ближайшие лет десять не предвидится. Видите, как эти мягкотелые мотыльки льнут к ее свету?
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Вижу... Этот свет!..
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Так что, будьте осторожны, коллега, - не дай вам Бог обратить на В.В. должное внимание. Если у вас такое стопроцентное зрение, лучше закройте глаза... Эта болезнь - детская, а не мужская. В Виршинину поочередно влюбляются все искусствоиспытатели города, а приезжие - вне очереди. У них считается профессиональным долгом посвятить ей что-нибудь великое... Вообще, этот бессмысленный, глупый народец - эти поэты, певцы под гитару, художники - все они очень падки на такого рода девиц. Увидят один раз - и уже готовы: днюют и ночуют у ног своей покровительницы, которая, кстати, относится-то к ним довольно холодно, даже надменно.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Значит, В.В. не отвечает никому... ну, взаимностью?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Взаимностью чего? На что ей отвечать? На этот лепет? Она, конечно, ценит его - по-своему: переписывает собственноручно все эти клятвы вечной любви в альбомы своим полиграфическим почерком... А рукописи она сжигает... И задеть её душу за живое практически невозможно: ко всем прочим недостаткам у нее еще и отменный вкус. Толк в поэзии она знает - одними красивыми словами её не проймешь. Виршинина прекрасно понимает, что эти амуры-однодневки больше похожи на обыкновенных комаров, чем на снайперов любви... Иногда, правда, она позволяет самому приблизившемуся к цели поцеловать кончики пальцев, но...
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Ну? Чего вы замолчали?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Тс-с! Тише... Но улыбка ее при этом так холодна и равнодушна, что у счастливчика губы покрываются инеем...
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Но ведь они любят ее, эти искусствоиспытатели! Пусть недолго, но... Значит, она того заслуживает.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Просто она рядом, под рукой. Человеку всегда сподручнее любить ближнего, коллега... Впрочем, где-то вы правы: благодаря Виршининой искусствоиспытатели действительно испытывают некое подобие настоящей страсти, на какое-то время у них раскрываются глаза, они мучаются и страдают совсем по-настоящему, под занавес даже изъявляют желание свести счеты с жизнью... Но ни один почему-то так и не сделал этого, даже не попытался. Продолжают жить, только уже не так естественно и безоглядно. Переболев, они, так сказать, оседают. На их места приходят новички - трагикомедия повторяется. Но как бы кто ни пытался разбудить в Виршининой хотя бы намек на чувство, её любимое, обожаемое отражение остается вне конкуренции!.. Только оно...
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Тс-с! Она, кажется, прочла.

ВИРШИНИНА. Ну что я могу сказать... В целом неплохо, себя я узнаю. А вот частности...
ДРАМАТУРГ. Говорите, ваша милость, от вас я стерплю любую объективную критику!
ВИРШИНИНА. Тогда пеняйте на себя... Понимаете, у вас в пьесе есть один крупный просчет, свойственный всем начинающим драматургам: в ней одни разговоры и почти никакого действия.
ДРАМАТУРГ. О, я согласен с вами! Но я это делал намеренно: я хотел, чтобы в моей пьесе все было так же, как в жизни!
ВИРШИНИНА. Так вы претендуете на реализм!?
ДРАМАТУРГ. Да, ваша милость, и не скрываю этого!
ВИРШИНИНА. Лихо. Тогда почему все ваши персонажи изъясняются сплошными афоризмами? Или вы хотите сказать, что в жизни именно так изъясняются?
ДРАМАТУРГ. Я не знаю... Как же?.. Я, наверное, не соглашусь, если позволите...
ВИРШИНИНА. Попробуйте.
ДРАМАТУРГ. Разве же там так много афоризмов? По-моему, очень мало.
ВИРШИНИНА. Очень много, очень. Сплошь и рядом афоризмы. Если вы такой умный, писали бы какую-нибудь блиц-прозу, а не лезли на подмостки.
ДРАМАТУРГ. Я пробовал, ваша милость! Но как-то... не пошло.
ВИРШИНИНА. Это всё ваш дурной характер, друг мой. Вы просто-напросто трусливы - вы всегда сомневаетесь в тех мыслях, которые высказываете, вас пугает их несмываемая категоричность. Для этого вы и ринулись в драматургию, чтобы прятаться за своими персонажами: будто это они так думают, а не вы сами! Хитро и предусмотрительно!
ДРАМАТУРГ. Ваша милость, да как же!.. Я не трусил, не трусил я...
ВИРШИНИНА. А фраза насчет того, что, мол, зрители есть везде и всегда - я её где-то слышала. Или читала... Не помню. Уж не украли ли вы ее у кого-нибудь из великих?
ДРАМАТУРГ. Что вы, ваша милость! Я у великих не краду! Никогда! Клянусь - сам как-то придумал, дома, за нумизматикой! Вот вам крест!
ВИРШИНИНА. Ну-ну, не нервничайте, не кипятитесь. Я еще не всё сказала.
ДРАМАТУРГ. Нет! Не надо больше, прошу вас! Мне достаточно!.. Потом, наедине, хорошо?.. Без свидетелей! Умоляю!
ВИРШИНИНА. Зачем наедине? Мы же здесь все свои, у нас не должно быть друг от друга творческих тайн. Или вы вздумали обижаться?
ДРАМАТУРГ. Нет, я не обижаюсь... не обижаюсь я... Только... прошу вас, хватит! Не надо. Я... я больше не буду!
ВИРШИНИНА. Что вы больше не будете?
ДРАМАТУРГ. Не знаю... Это ведь лишь пролог...
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. В.В... Ваша милость, не надо.
ВИРШИНИНА. Что не надо?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Вы сами знаете. Не надо перегибать палку.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Погодите, коллега!
ВИРШИНИНА. Нет, пусть говорит. Он же теперь Человек-Слово, пусть говорит!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Я уже все сказал, сударыня.
ВИРШИНИНА. Да? Уже все? Помнится, раньше вы были многословнее. Ну что ж, учтем ваше заступничество. Но тогда сделайте что-нибудь сами, развлеките нас иначе, коли наши развлечения вас теперь не устраивают! Продемонстрируйте нам какое-нибудь естественное испытание! Пожалуйста! Будьте так добры!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Вы нарочно меня не поняли, сударыня. В жизни и так полно испытаний, - создавать их искусственно, демонстрировать их - это, простите, мальчишество... Я понимаю ваше желание поставить меня в неловкое положение, но я вас предупреждал, что отныне со мной такие номера не проходят.
ВИРШИНИНА. Ну что вы, я не собиралась вас никуда ставить. А вот господина Драматурга... я, пожалуй, поставлю - в угол. За его неуместную истерику и скверный характер.
ДРАМАТУРГ. Ваша немилость!.. То есть...
ВИРШИНИНА. Я лишаю вас слова! Ступайте вон в тот угол, в самый тёмный! И подумайте там, как следует реагировать на мою критику. Вам ясно?
ДРАМАТУРГ. Иду, ваша милость. Стою, думаю, молчу...
ВИРШИНИНА. Вот так вот, дорогой мой Человек-Слово. Ну что вы так напряглись, расслабьтесь. Такой приятный вечер, такие люди!
ПОЭТ. За присутствующих здесь людей!
БЕЛЛЕТРИСТ. Ваша милость, позвольте я господину Драматургу тоже налью?
ВИРШИНИНА. Налейте - штрафную! Посмотрим, как крепко драматургия держится на ногах. (Все, кроме Виршининой и Человека-Слово, выпивают.) Ну что, не упал?
ПОЭТ. Стоит наш орел! Шекспир на глиняных ногах!
ФИЛОСОФ. Удобно не падать, когда стоишь в углу.
ВИРШИНИНА. А вы что же не выпили, Человек-Слово?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Спасибо, я уже утолил свою жажду.
ВИРШИНИНА. Обиделись? Опять?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Нет. Я помню здешние правила - я не обижаюсь.
ВИРШИНИНА. Помните правила? Приятно.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Я все помню, ваша милость. И тем не менее - не обижаюсь.
ФИЛОСОФ. С хорошей памятью и без обид - это нонсенс.
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Сами вы нонсенс!
ФИЛОСОФ. Протестую! Это же против правил, это не корректно!
ВИРШИНИНА. Угомонитесь, господин Философ; нонсенс - это вполне корректно, это не ругательство, а, скорее, термин.
ФИЛОСОФ. Хорош термин! Впрочем, конечно, я спокоен, я совершенно спокоен...

ВИРШИНИНА. Не взыщите, Человек-Слово, ни я, ни друзья мои не хотели вас обидеть, зря вы так нахмурились. Оставьте... Расскажите лучше, как идут дела на вашем новом пути? Есть ли успехи?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Успехов нет, но счастье не в успехах.
ПОЭТ. Черт подери! Превосходная фраза для поэмы! Продайте!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Дарю.
ПОЭТ. О щедрость! Вежливость скупых!
БЕЛЛЕТРИСТ. Оп, еще одна фраза для поэмы, господин Поэт! Запоминайте! Только тут, как мне кажется, больше подойдет слово "скупердяев". Нет?
ПОЭТ. "О щедрость, вежливость скупердяев" - так? Возможно. Спасибо за подсказку. Советов я не терплю, а вот подсказки с детства обожаю!..
БЕЛЛЕТРИСТ. Да вы заговорили стихами, батенька!
ПОЭТ. По правде говоря, мне очень тяжело дается ритм и размер. И поэтому мой стиль всегда прихрамывает.
ФИЛОСОФ. А вы, любезный, купите своему стилю ботинки одинакового размера, вот он хромать и перестанет.

Искусствоиспытатели смеются.

ПОЭТ. Не поможет, любезный. Мой стиль в последнее время так опростился, что ходит босиком.

И снова - смех.

ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Как противно они гогочут, коллега! Почему в их смехе столько злости? Ручаюсь вам, маклеры на бирже шутят добрее, чем эти аристократы духа!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Не обращайте внимания, коллега. Их смех и их злоба - всё это искусственное. Здесь все искусственное, никто из них ни смеяться, ни злиться по-настоящему не умеет. Они просто соблюдают правила своей игры, а точнее - ремарки своей пьесы. Присмотритесь: ведь это же - комедия, мерлезонский балет. Театр одного зрителя!
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Одной зрительницы...
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Именно! Даже и не театр, а еще проще - игра в театр... Вот они и выпендриваются перед В.В., оттачивают друг на друге своё как бы остроумие. Если вы присмотритесь еще внимательнее, вам станет ясно, что здесь даже нет места импровизации. Заметили шпаргалки, в которые эти деятели постоянно заглядывают? Текст каждого такого вечера обычно придумывается заранее, а эти люди лишь подают готовые реплики... В мое время мы о таком и не помышляли, мы импровизировали, рвались куда-то... А нынешние - всё наизусть, всё по нотам.
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. То есть, как это? Это всё как бы не на самом деле? Все, как в спектакле, что ли?
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Именно как в спектакле! Хотите убедиться, коллега? Сбейте их с толку! Вы тут лицо самое непредусмотренное, задайте им какой-нибудь неожиданный вопрос, спровоцируйте! Они сразу же собьются и растеряются. Ну, не стесняйтесь, скажите какую-нибудь ерунду - погромче да поубедительнее. Первое, что залезет в голову!
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Господа! Э-э-э... А почём нынче в вашем городе машинное масло? Сколько стоит децилитр? А?

Пауза, всеобщее замешательство, покашливания.

ВИРШИНИНА (хлопает в ладоши). Браво, браво!

Входит Слуга.

СЛУГА. Ваша милость, к вам еще один гость - господин Мемуарист.
ПОЭТ. Ну, сегодня просто полный... аншлаг!
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Черт! И этот момент у них выстроен!
ЧЕЛОВЕК-ДЕЛО. Не получилось? Я старался...
ЧЕЛОВЕК-СЛОВО. Ничего-ничего, когда-нибудь у вас получится, вы удачливее меня - вам удалось вызвать одобрение Виршининой!

МЕМУАРИСТ.Самый доброжелательный вечер, господа, сударыня! Простите за поздний визит - везде спешу, везде успеваю! Только что, сударыня, был на половине

Не вижу свой комментарий. Если тебе его тоже не видно, скажи, плиз.

Я тоже его не вижу, попробуй редактировать.

Сайяку, редактировала, не выходит. Просто хотела тебе одну вещь скинуть, видимо, она очень большая. Как вариант могу по мылу переслать. там тоже тема зеркал.

Попробуй кусками вставлять, в несколько комментариев. Должно помочь.

Сайяку, Вещь очень большая. 57 вордовских страниц. Это пьеса. Вставлять ее в комменты кусками будет и некрасиво и неуважительно к автору.

Скинь тогда на lkzabuybdczrjq@mail.ru Только я не уверена, что она это съест и не подавится, заткни, на всякий случай, в архив.
Мне уже даже любопытно, что это)