Васильки. Синие как сапфиры в мамином кольце, которое изредка удается увидеть, и никогда – подержать в руках. Говорят, что оно – ее обручальное кольцо, и когда-нибудь станет моим. Когда-нибудь потом. Когда я вырасту и выйду замуж.

Говорят, я видела это кольцо на ее руке. Может быть, но я этого не помню. Это было так давно. Еще до братика. Может быть я не помню этого потому, что думала, когда была совсем маленькой, что мама это навсегда. Как солнце, как воздух, как крепкие каменные стены родного замка вокруг маленького садика, как васильки в полях каждое лето. Она меня не обманула. Я и сейчас часто бегаю вниз, по ступенькам, ведущим из часовни вниз, в темный и прохладный подвал за кованой решеткой. Там интересно – каменные саркофаги, статуи из серого камня. Там – мама. Навсегда со мной. И больше никогда не исчезнет. Пусть так. На меня смотрят с недоумением, считают, что там внизу страшно. А там просто мама. И другие.

Васильки. Синие как ее счастливые глаза. Я помню это. Помню как мы шли между полей, и их синие капельки светились между колосьев. Мама говорила, что ходить по полям до начала жатвы – значит обижать землю, которая их растит. А поля надо не обижать, а благословлять. Поэтому я только провожала взглядом эти синие таинственные глазки, выглядывающие между золотых, серебристых, зеленых колосьев, тянущихся к небу из сухой земли словно протянутые к небу руки. И высматривала узенькие тропки уходящие в глубину, проложенные каким-нибудь диким зверьком. По ним можно было сделать несколько осторожных шагов, чтобы сорвать цветок на прочном, шершавом стебле. Когда мы возвращались домой их набирался целый пышный ворох, тех, что росли вдоль обочин. Мама учила меня плести из них венки, и мы шли как королевы, в синих-синих коронах. Она – поверх неизменного белого покрывала, я – поверх своих рассыпавшихся по плечам светлых волос.

Вот и сейчас я надеваю такую корону на ее голову. Статуя, лежащая на крышке ее гробницы. Не совсем статуя, словно наполовину погрузилась в камень. Только голова лежит почти свободно, как на серой подушке. Я надеваю васильковый венок ей на голову, вкладываю букет в сложенные руки, рассыпаю остальные цветы вокруг, как по нарядной постели. Тени от фонаря становятся пляшущими, сложными. Кажется, что она тайком смотрит из под опущенных ресниц, и каменные губы чуть дрогнули в легкой улыбке.

Мы собирали их для тебя, мама, вместе с братиком. Помнишь, как ты давала мне его подержать на руках? И называла меня его маленькой мамочкой? Помнишь, как сказала мне «Береги его»?

Все лето я буду приносить тебе свежие цветы, мама. А зимой – вышивать васильки, много-много, один за другим. Говорят, что у меня это хорошо получается. Что я могу выбрать василек своей эмблемой. И рыцари будут носить их на турнирах, чтобы все знали, что я – дама их сердца. Так сказала кормилица.

А еще она показала мне цветок на вышивке, похожий на василек, только розовый. Сказала, что это чертополох, и его вышивают в Шотландии. И почему-то улыбнулась. Зачем она так улыбается? Я не хочу ни в какую Шотландию. Я хочу остаться здесь навсегда. Рядом с тобой. Как же я буду его беречь, если уеду отсюда, мама?..

Леди Мява