Автор: Chirsine
Фэндом: Bleach
Персонажи: Ичиго/Рукия
Рейтинг: PG-13 
Жанры: Драма, Гет, Философия, Повседневность
Размер: Мини, 5 страниц 
Кол-во частей: 1 
Статус: закончен

Описание:
После того, как Ичиго теряет силы шинигами, Рукия находит свой собственный способ общаться с ним. 

Публикация на других ресурсах:
Свободная.

Они переписываются.
Это придумала Рукия, нацарапавшая на заиндевелом стекле того-самого-окна в рождественскую ночь Чаппи в униформе шинигами и с неправильным занпакто-тесаком. Утром Ичиго долго водит рукой по тоненьким неровным отпечаткам, то более четким, то расплывчатым и едва заметным — у Рукии замерзали пальцы, и она на время прекращала рисовать, чтобы отогреться.
Ичиго распахивает окно и свешивается наружу, усаживаясь на покрывшийся за ночь тонкой корочкой льда подоконник в одних пижамных штанах. Ему совсем не холодно, и пальцы легко плавят морозный рисунок на стекле.
Рядом с Чаппи-шинигами появляется сомнительного происхождения плюшка с тоненькой спичкой-занпакто с красиво развевающейся ленточкой.
Следующим утром Ичиго обнаруживает, что к двум фигуркам на стекле присоединилась и третья — демонстрирующая ему язык заячья морда с гордым «придурок» на лбу.
К концу каникул у него изрисованы оба окна, и они переходят на альбом.
Рукия рисует — заячье столпотворение на белых листах рассказывает обо всем, что происходит вокруг них, но чего Ичиго больше не может увидеть. Чаппи-Пустые, Чаппи-вайзарды, Чаппи-Урахара, Чаппи-Иноуэ, Исида, Чад, она сама. Неровные крыши домов, косоватые улочки и состоящие из одних палок деревья. Наброски тонкими штрихами длинных извилистых коридоров, лестниц и легких, почти парящих в воздухе зданий — Сообщество Душ.
Она рисует — и только. Никогда не пишет, даже если Ичиго изводит по нескольку листов за раз на неразборчивые каракули, пытаясь разговорить ее на нечто большее, чем короткий экскурс в заячье царство.
Когда Ичиго заканчивает школу и, худо-бедно побарахтавшись в экзаменами, умудряется поступить в приличный университет, свое удостоверение временного шинигами он обнаруживает в туго затянутом вязаном чехле из солнечно-рыжей шерсти. Без зайцев. Зато целый хоровод Чаппи-шинигами с цветочками в лапах, скачущих вокруг Чаппи-Ичиго, ждет его в свеженачатом альбоме.
Рукия защищает его — простого смертного, такого же, как и десятки сотен других душ по всей Японии, отличающегося только сувенирно-бесполезным удостоверением временного шинигами.
Она приглядывает и за остальными. И Ичиго, каждый раз глядя в быстро удаляющиеся спины Исиды, Чада и Иноуэ успокаивает себя тем, что им есть кому помочь. Он жалеет только о том, что сам не может — просто и безо всяких таинственных сил. Прийти и помочь. Как раньше.
У него нет ни капли сил.
Иногда по утрам Ичиго случается набрести на огромные лениво таящие на солнце ледяные глыбы или развороченные до основания старые здания и вспаханный, будто самая жирная и мягкая земля, асфальт, вокруг которых волчком носятся люди из городских служб.
Ичиго проходит мимо, чувствуя странный, болезненно-тянущий холодок в груди.
Его это больше не касается. Эта тайна больше не его.
Со временем рисунки появляются все реже. Чаппи возникает на альбомных страницах только когда Рукия чем-то недовольна. 
Например, тем, что Ичиго торчит целыми днями дома с альбомами и самую чуть — учебниками, вместо того, чтобы гулять и веселиться вместе с друзьями. И компания разухабистых Чаппи в косухах и со странного вида бутылками в лапах, гуляющих по ночному парку — тонкий намек на то, как следует себя вести в его возрасте.
Или что у Ичиго до сих пор нет девушки — два зайца на скамейке под луной бодро подмигивают ему с альбомного листа. И, конечно, приходится долго оправдываться, потому что иначе можно проснуться с намалеванными несмываемым маркером усами на лице и грозящим ему лапой зайцем в альбоме.
Когда даже отец и сестры подключаются к процессу сосватывания Ичиго любой мало-мальски симпатичной девушке, Чаппи выставляет жесткий ультиматум: или готовую держаться до последнего баррикаду все-таки сдают врагу, или окно в заячий мир будет зашторено, заложено камнем и забито досками.
На следующий день после официального объявления о скорой свадьбе Чаппи одобрительно демонстрирует большой палец и провозглашает перемирие. И напирает на проведение традиционной церемонии, в рисунках с собой в главной роли показывая, как это весело и здорово — чтить традиции.
Ичиго долго смотрит на перемещения бодрых и счастливо улыбающихся зайцев по белой бумаге и убирает всегда лежавший в самом центре стола альбом в нижний ящик.
И весь следующий день не выходит из комнаты.
В следующий раз он натыкается на стопку рисунков в толстой негнущейся обложке с пружинкой только на второй день переезда в их новый с Саки дом. Когда остается разгрести и раскидать по коробкам две верхние полки стенного шкафа с книгами и мангой и ящики стола.
Ичиго подолгу застывает с каждой книжкой в руках, разглядывая-узнавая обложки и мысленно переходя по цепочке от «ну зачем столько барахла понакупили в свое время» до «как здорово было это читать». И периодически порывается усесться с каким-нибудь древним и дряхлым томиком сенена, чтобы за ним перелистнуть и еще один, и еще, и еще, но вовремя в дверях появляется Саки, потрясающая списком упакованного и уже перевезенного, и возвращает Ичиго с небес на грешную землю.
А потом возвращает обратно.
А потом невовремя вваливается щеголяющий солидной проседью Ишшин и портит разошедшимся молодым все, что в таких случаях традиционно портится.
До распиханного по ящикам стола барахла Ичиго добирается только к вечеру. И до альбомов — тоже. И над ними застывает еще дольше, потому что рука не поднимается ни выбросить (и не потому, что папаша потом в ящик с ненужными бумагами обязательно свой любопытный нос засунет), ни пролистать.
Он себе обещал. Потом еще раз — мысленно обращаясь к Саки, но тоже себе. 
Никакого Готея. Никаких Шинигами. Никакого Сообщества Душ.
Этот этап жизни пройден и, спасибо Рукии — тоже, уже давно никакой больше Кучики Рукии в жизни Ичиго — он прошел медленно, плавно, истончаясь почти неощутимо и незаметно.
Альбомы лежат на столе ровной стопкой. Только последний, самый верхний, кажется тоньше предыдущих. Ичиго быстро пролистывает череду вытанцовывающих свои коротенькие истории Чаппи. Последние два листа слиплись, как от клея, и места склейки приходится аккуратно разрезать валяющимся в коробке со всякой канцелярщиной ножом для бумаги.
Слиплись не от клея. 
Чаппи с суровым выражением морды, надвинутой на самые глаза соломенной каса и переброшенным через плечо мешком с пожитками явно собирается в далекое путешествие. Скорее всего — в один конец. Второй заяц, нарисованный со спины, машет ему лапкой. 
А в углу листа примостилось коротенькое «Живите счастливо».
Все — тушью. Тонкими штришками, невообразимо легко и воздушно. Даже кляксы гор, парящие где-то вверху, на которых в основном и слиплись листы.
Ичиго даже не представляет, когда она это рисовала. И не задумывается.
Просто перекладывает стопку альбомов в коробку с фотоальбомами со школьными фотографиями.
В конечном счете, они с Саки все равно не успевают за два дня управиться с переездом.

* * *

Проходит время, и сестры одна за другой выскакивают замуж, разъезжаясь кто куда — одна в центр, в Токио, вместе с мужем, по совместительству являющимся тренером ее сборной, а вторая — на другой конец города.
Проходит время, и у Ичиго с Саки растут дети — двое вечно хмурых темноволосых мальчишек. Он все удивляется — им-то с чего насупливать брови, а Саки в ответ посмеивается, что это, мол, у них наследственное. Досталось от папаши, периодически припоминающего опыт юности и нацепляющего сверхмарчное и уберхмурое выражение лица, когда на работе что-то идет не по его.
Проходит время, и Ичиго с ужасом для себя отмечает, что все чаще и чаще ведет себя с сыновьями, как Ишшин в свое время — с ним самим и сестрами. И теперь он сам — придурок придурком, если вдруг кто со стороны взглянет. Носится, сюсюкает, хотя давно пора бы перестать, и лезет не в свое дело. Но Саки, как ни странно, только одобряет и даже, что еще страннее, гордится им. Образцовым отцом и мужем — скажет же!
А еще Ичиго потихоньку начинает понимать, как не хватало отцу поддержки Масаки. Чтобы тоже вот так посмеивалась на его не первой свежести шуточки, окрикивала, когда он слишком расходился, чмокала в щеку по утрам перед уходом на работу. И встречала дома на пороге.
Захаживающий к ним Ишшин — только пешком, только на своих двоих, несмотря на постоянные предложения мужа Юзу подвезти — весь седой и в морщинах, но удивительно бодрый и такой же придурковатый старик. Распивая со старшим сыном чай, он пускает умиленную скупую слезу, наблюдая за тем, как уже не молодая, но для него все еще «девочка», еще одна дочка, ставшая родной, подает им чай.
У Ичиго с отцом на двоих один секрет. Тот самый, о котором Саки может только догадываться, чувствовать нутром, и который расскажи — не поверят ни за что. Но его нет нужды раскрывать: оба бойких мальца, единственные пока еще внуки Ишшина, исправно ходят в школу, выбивают стекла, цапаются с местной шпаной и учатся кое-как. Чуть позже — гуляют с подружками с параллельных классов и доводят директора старшей школы Каракуры до белого каления. А потом, с мощного пинка отца и постоянного нудения матери, успешно сдают экзамены и упархивают побыстрее из семейного гнезда в престижный Токийский университет, к своей тетушке под крыло, которая вместе с мужем великовозрастных оболтусов холят и лелеят — своих детей все еще нет, с отцом Карин разругалась вдрызг давно еще, а с Юзу списывается очень редко. Еще она догадывается о секрете старшего брата с отцом, но тоже молчит, потому что нет нужды караулить гулен-студентов.
Сыновьям Ичиго не передалась даже сотая часть его духовной силы — ни один не видел ни духов, ни Пустых, ни шинигами. А если и пропадал по ночам, то только в силу бунтарского возраста, переходного периода и доброты приютившей на ночь у себя тетушки Юзу.
Их эта доля обошла стороной.
А потом — и их детей, внуков Ичиго, тоже. 
И они с Саки снова возятся с пеленками, чепчиками, пустышками и ползунками, потому что вся молодежь жутко деловая, занятая и любит спихивать вопящую малышню на престарелых родителей и их родственников. Посидеть с детьми приходит и Юзу, приводящая вместе с собой своих собственных внуков, и Карин, с возрастом все больше тянущаяся к детям, потому что своих как не было, так и нет. Приковыливает к обеду еле ползающий, но все еще верящий в бодрящую и оздоравливающую силу пешей прогулки — особенно упорно верящий в нее — Ишшин.
Семья Куросаки снова в сборе.
Проходит время, и отец с сестрами уже не могут навещать Ичиго. И он сам в погожие солнечные деньки точно так же — семейное, наследственное, ему от его отца — отказывается от настойчивых предложений внуков подкинуть деда до гипермаркета в центре. Или до старого кладбища с ровным рядом могил, где лежит его семья, часть его друзей из тех, кто остался в Каракуре, и его время. Целая эпоха борьбы, непримиримого юношеского максимализма, сказочных иных миров.
Как ушедшая в никуда цивилизация.
Исчезнувшая империя.
С уходом Саки Ичиго остается практически один. Дети и внуки, названивающие ему по вечерам, чтобы старик не чувствовал себя совсем одиноким, далеко и крутятся в ритме бурной, молодой жизни. Для них мир еще нов и свеж, все постоянно торопятся, и никто ничего не успевает.
Ичиго завтракает по утрам молочно-рисовой размазней, потому что на острую рыбу организм отзывается уже без должного энтузиазма — изжогой и кисловатым привкусом во рту.
Молодежь заскакивает к нему на выходные, целая династия, целый клан, шумное семейство Куросаки, разросшееся до толпы разношерстных родственников, среди которых нет-нет, да мелькнет ярко-рыжая голова.
Ичиго выгуливает сам себя по пустынным улочкам Каракуры до Центрального парка и обратно — раскланиваясь с прохожими, с улыбкой провожая взглядом молодых мамаш с колясками, лениво щурясь на солнце и изредка гуляя под руку с такой же старой и седой Орихиме с ее по-прежнему звонким, хоть и разбавленным старческим дребезжанием «Доброе утро, Куросаки-кун!». 
Внуки радостно углубляются в ряды технических новинок, пересылая отсталому в этом плане деду коробки и ящики с нагромождениями пластика, металла и проводов неясного назначения.
А Ичиго шлет им в ответ обычной почтой открытки и карандашные рисунки — корявых зайцев и плюшки неясного назначения.
Наверное, он один из немногих, кто еще пользуется обычной почтой. Ради них — упертых, консервативных, давно отставших от мира и мыслями пребывающих в своей юности стариков все еще открыты обычные магазины, почтовые отделения, и все еще ходит по старенькой ветке скоростная электричка.
Молодые торопятся везде успеть, пока у них есть время — которого всегда ни на что не хватает, а Ичиго, неспешно прогуливаясь, удивляется тому, насколько у него много этого времени теперь. 
Его хватает на все — разобрать стопки ветхих книг, найти коробки со старенькими томиками манги и перебрать их. Конечно же, застревая надолго над каждым — заново перечитывая, вспоминая, откладывая внукам, которые наверняка будут ворчать, что оцифровка давно валяется в сети, никому вся эта ерунда без эффекта внутреннего присутствия в сюжете и полного погружения не нужна, бумажные издания теперь читать немодно, и вообще их старик безнадежно отстал.
Времени хватает и перебрать в памяти воспоминания юности, ставшие неожиданно яркими и отчетливыми на фоне постепенно подзабываемых «вчера» и «на той неделе».
Вспоминать — только с улыбкой. Только покачав головой, умиляясь и посмеиваясь собственной наивности.
И подолгу рассматривая альбомы Чаппи-жизни Сообщества Душ.
Они как тонкая ниточка, связывающая того-Ичиго-сорви-голову с этим-Ичиго-глубоким-стариком. Не тяжелая цепь, не прочный канат — тонкая нить от затерявшегося где-то под диваном, в пыли, клубка. Потяни — и он выкатится, оставляя за собой след из пройденных лет.
Ичиго начинает понимать шинигами — вечно молодых телом, но давно уже стариков душой. И их неспешно текущее время.
Оно приходит, и во вновь выложенных на стол альбомах, в том самом последнем и самом тонком, на корочке появляется подмигивающая заячья мордочка и как всегда лаконичное — второй раз, когда она пишет, а не только рисует — «Жди. Скоро».
Ичиго не приписывает ответное «уже устал ждать», потому что она знает. Потому что время приходит тогда, когда оно приходит.
А он сам идет выпить стакан теплого молока и досматривать вечерний повтор дорамы.
…Ичиго впервые жалеет, что собравшиеся вокруг него дети и внуки — его близкие, его клан — начисто лишены духовной силы. Они не видят целой толпы шинигами, капитанов и лейтенантов — у них так ничего и не изменилось за все прошедшее время, за всю пошедшую жизнь — приветственно машущих руками, улыбающихся, кивающих ему и друг другу.
И ее впереди всех.
А может быть и хорошо, что не видят. Им еще рано.
— Я дома, — Ичиго с усталой, чуть измученной улыбкой, будто возвращаясь наконец к порогу родного дома после долгой и трудной дороги, протягивает руки ей навстречу.
— С возвращением.