Глава 9.

В начале недели (двадцать первого декабря) Ренджи уехал в соседнюю префектуру Ибараки, а я занялся поиском своего удостоверения водителя, ведь машина остается на мне; проведя два с лишним часа за прочесыванием квартиры, я все же нашел документы, но один вопрос остался нерешенным, а именно: «Какой идиот засунул удостоверение в пачку экседрина*?!»

Я прокатился до заправки и заполнил бак под завязку, после поехал в автомойку и вернул черной Субару нормальный цвет. Я даже не заметил, как выехал на трассу до Токио, опомнился лишь, когда заметил указатели. Решив, что теперь мне точно ничего не помешает, я решил поехать навестить Рукию, да к тому же появился вечный спутник наших с ней встреч – снег. Мелкие хлопья начали падать с темнеющего неба.

По дороге я заехал в винный магазин; однажды мы были там с Исидой, когда его отец отмечал юбилей. Магазин этот находился в глубине улицы, в небольшом одноэтажном кирпичном здании; хозяином был чех с японскими корнями. Об этом магазине мало кто знал, но незаслуженно: выбор, конечно, был скуден, не более десяти видов вин, однако каждая бутылка таила в себе нечто такое, от чего сразу влюбляешься в чешское вино.

Заходя в это помещение, насквозь пропахшее виноградом, дубом и благородной плесенью, теряешь всякое желание уходить обратно; стены были обделаны темными дубовыми панелями, с которых спускались нарисованные виноградные лозы; вдоль одной из стен стеллажи с бутылками, доверху заполненными светло-янтарной жидкостью, вдоль другой – стеллаж с историей создания вин в этой семье. Во всем помещении чувствовалось дыхание Чехии: в фотографиях на стенах, в хозяине лавки, в этикетках, где каждое слово было написано по-чешски.

***

Когда я был около подъезда, из него вышла какая-то женщина, которая помогла мне попасть внутрь, миновав звонок Рукии. Спрятав коробку с вином* за спиной, я доехал на лифте до седьмого этажа, нашел нужную дверь и постучал пару раз. Тишина. Тогда я нажал на звонок и оперся спиной на стену около двери, прижавшись виском к холодной штукатурке; через пару минут послышалось шлепанье босых ног по паркету и звук открывающихся замков. Я отпрянул от стены, и из приоткрытой двери на меня посмотрела пара удивленных глаз.

- Ичиго? – на Рукии были старые, измазанные чем-то черным бриджи и длинная, достающая ей до колен футболка с потертой цифрой 15; волосы наскоро заколоты крабиком, на лице и руках какие-то черно-серые разводы.

- Не помешаю? – не дожидаясь ответа, я протиснулся в квартиру, потерпевшую немалые изменения со времени моего последнего визита: с темно-коричневым паркетом контрастировали абсолютно белые стены с огромными окнами – никогда не обращал внимания, что они такого размера. Мебели вроде бы и нет, а есть и диван шоколадного цвета, и кофейный столик с прозрачной поверхностью, и плазма, и стереосистема, и белые стеллажи с огромным количеством книг; две арки: одна ведет в спальню, другая - на кухню. Одно окно занавешено прозрачным материалом,- кажется, это тюль,- с другого он сдвинут в угол и перевязан красной атласной лентой; около этого окна стоял средних размеров мольберт, перед ним высокий крутящийся стул, на подоконнике черные баночки, коробки карандашей и угля для рисования, толстая папка с листами. По всему полу валялись разбросанные диски, чистые и скомканные листы бумаги, несколько сломанных карандашей, пустых и засохших баночек чернил, пустая пачка каких-то таблеток, несколько подушек и около дивана скомканный плед; из колонок стереосистемы раздавался мелодичный голос Лары Фабиан.

- Что-то хотел? – Рукия прошла мимо меня, быстро взяла упаковку из-под таблеток, скомкала и запихнула в карман.

- Просто захотел увидеться, можно? – я достал из-за спины коробку вина, изъял бутыль и поставил ее на стеклянную поверхность столика. – Оно сладкое, должно тебе понравиться.

- Люблю чешское вино. О нем немногие знают. – Рукия посмотрела на этикетку и провела по ней рукой. – Спасибо. Я пойду быстро приму душ, бокалы найдешь? Кухня после съезда Бьякуи не изменилась. – Стеклянная бутылка тихо звякнула, соприкоснувшись со столом, Рукия исчезла за аркой, ведущей в спальню.

Я все это время простоял в верхней одежде, поэтому, вернувшись в коридор, снял ее, стянул с шеи арафатку и сунул ее в рукав пальто, которое повесил в шкаф; снял обувь и прошел в кухню, в которой, как и говорила Рукия, ничего не изменилось. Я быстро нашел пару бокалов и штопор и, вернувшись в гостиную, поставил все на кофейный столик, мельком посмотрев на него. Взгляд упал на бело-малиновую пачку, валявшуюся между столиком и диваном; она была точь-в-точь, как и та, которую взяла Рукия; я посмотрел в сторону комнаты, куда ушла девушка: все еще слышался шум воды. Выудив помявшуюся пачку, я прочел название.

- Димебон*? – я попытался найти внутри рецепт, но коробка была пуста, да и на ней самой не было ничего, кроме названия. – Экспериментальное лекарство? – я сфотографировал на телефон пачку и положил обратно между столиком и диваном.

Я открыл бутылку вина, положил штопор рядом с ней. Примерно через несколько минут Рукия вышла в черных леггинсах и растянутой голубой футболке, волосы ее еще были мокрыми и с них стекали капельки воды. Она обвела глазами комнату и попросила принести из холодильника фрукты; я послушно встал и ушел на кухню, выудил из навесного шкафа небольшое блюдо и положил туда находившиеся в холодильнике фрукты: пара кистей белого винограда, яблоко, бананы и апельсин, еще на отдельную тарелку порезал немного сыра. Когда я вернулся, Рукия навела относительный порядок: выключила музыку, убрала плед и подушки на диван, диски, бумагу, баночки и валявшуюся под диваном коробку димебона тоже куда-то унесла, - и теперь сидела на диване, поджав под себя одну ногу, а на коленку второй сложив руки, опустила голову и смотрела в окно, за которым продолжал срываться снег. Поставив тарелки на стол, я будто разбудил ее: девушка слегка вздрогнула и резко перевела взгляд на меня. Она опустила ногу, на которую опиралась, на пол. Я сел на край дивана и разлил бледно-янтарную жидкость по бокалам, передал один из них Рукии и облокотился на мягкую спинку, протянув руку вдоль спинки.

Смакуя первый бокал, мы молчали, наслаждаясь сладким вкусом вина, отдающим фруктовым запахом; что и говорить, чехи всегда умели делать такое вино: вначале сладкое, с приторным ягодным вкусом, оставляющим легкое приятно-терпкое послевкусие; однако на дне бутылки всегда остается что-то такое, что требует пить этот напиток еще и еще.

- Не знал, что ты рисуешь. – Я заново разлил вино, Рукия взяла бокал в руку и начала водить пальцем по каемке.

- Я и не говорила. – Она посмотрела на свое рабочее место. – Редко этим занимаюсь, когда больше нечего делать.

- Почему не отвечала? – Рукия перевела взгляд на меня. – Я уж решил, что Бьякуя прознал про каток и запер тебя. 

- Он же не садист какой-нибудь, запирать меня. – Рукия старательно отводила глаза. – Он уезжал куда-то за город, а я с ним. И все.

- Покажи мне свои работы. – Потребовал я, стараясь как можно быстрее уйти от этой темы.

- Что? Я их кому попало не показываю! Я их сама даже почти не пересматриваю… - Рукия допила остатки вина в бокале, поставила его на столик и отломила маленькую веточку от виноградной грозди. 

- Я же не кто попало, верно? – щеки девушки немного порозовели, то ли от алкоголя, то ли от смущения; минуту помедлив, Рукия встала с дивана и подошла к окну, взяла папку и, посмотрев на мольберт, вернулась на диван; я отставил в сторону тарелки с едой и бутылку с бокалами, предоставив свободное место для просмотра рисунков. Рукия развязала перетянутую тонкой веревкой папку, и та, будто вздохнув с облегчением, увеличилась в размерах, и несколько листов разлетелось в разные стороны, открывая вид на карандашные рисунки; то были различные девушки, иногда коты или бабочки, наскоро сделанные зарисовки городских и загородных мест. Одна из работ упала на пол, я поднял ее и начал рассматривать. На темном фоне в агонии билась девушка, сильно держась руками за корни светлых волос; все в картине говорило о боли, которую скорее переживал автор, нежели человек на картине: напряженные руки, искаженное лицо, жесткие, готовые вот-вот сломаться линии бровей.

В то время как Рукия налила в бокалы еще вина, я просмотрел другие ее рисунки, но все работы были преисполнены печали, боли, одиночества; если девушка с листа смотрела на зрителя, то только широко распахнутыми испуганными глазами, полными горечи и страха; девушки на остальных работах отводили глаза в сторону, или они были закрыты, или переполнены слезами; так или иначе, ни одного счастливого лица я не обнаружил. Последним в папке лежал лист, на котором было изображено детское лицо со светлыми кудряшками, длинными ресницами и пухлыми губками.

- Это кто? – спросил я, выпив остатки вина в своем бокале.

- Моя дочь.

Привет от автора :D

*экседрин – обезболивающее, популярное средство от мигрени

*Соломенное чешское вино, а именно про это я говорю в рассказе, продается в небольших деревянных коробках по размеру бутылки

*что сказать о лекарстве димебон? Можете погуглить, если уж так интересно, но я не советую убивать интригу