Еду в автобусе из института. Напротив меня - мальчик и девочка. Стоят близко-близко, не касаясь, в каких-то миллиметрах, будто боятся случайно разбиться друг об друга. Смотрю на них, и на меня внезапно накатывает ощущение беды, предчувствие трагедии. Они слишком красивые, слишком хрупкие, будто кто-то специально их создал в противовес дождливому дню, грязному автобусу, серой толпе.
Тонкий красивый нос напротив курносого милого, острый подбородок напротив правильного овала лица, серьезные серые глаза напротив карих вопрошающих, красивый правильный рот напротив чуть припухших губ, руки с просвечивающимися синеватыми венками рядом с длинными ухоженными пальцами.
Им лет по пятнадцать, но вместе им тридцать, и это чувствуется слишком сильно. В них все как-то слишком, и, кажется, сейчас разобьются, растают, исчезнут, ведь так не бывает, это все сказки.
Он быстро рисует летящими пальцами на запотевшем стекле и быстро стирает. «Ну не надо» - просит она тихо. Он одними губами шепчет: «Ну что ты, что ты», - рисует и стирает, рисует и стирает. Их раскачивает в трясущемся автобусе, два хрупких цветка, две снежинки, тысячелетия, пролежавшие на вершине скалы, две стеклянные бабочки.
Они выстреливают мне в самое сердце, и оно жмется испуганно к ребрам. Я вижу, они никогда никем не будут приняты, им никто не будет рад, они не смогут долго держаться среди нас, таких обычных детей. Они слишком, слишком прекрасны. Им не дадут покоя, их будут гнать, загонять, уничтожать. Как это больно.
Выбегаю из автобуса, несусь домой. Дверь открыть получается только с пятого раза. Ощущение томительно-хрупкого, болезненно-прекрасного видения - здесь, на ладони почти, уже ускользает. Зажмуриваюсь, вижу их, этих красивых взрослых детей. Они - радуга, рассвет, капля, они - солнце в окнах, падающая звезда, волна по песку. Они прекрасны, а прекрасное так хрупко и мимолетно, что хочется плакать…