Последние несколько дней ваша покорная мучительно страдает неудержимым потоком сознания вовне, растекашиванием мыслею по древу, как любила говорить наша дражайшая Теве и многие другие люди, или, выражаясь по-простому, по-человечески – жутким словесным поносом. Я уже утопила в потоках информации, как бессмысленной так и бесценной, всех сколько-нибудь родных и близких людей, включая Папу, бабушку, подружек, случайных прохожих, Шнапса и пианино. Поскольку у всех вышеперечисленных уже нет больше ни желания ни банально сил меня слушать, а неперечисленные либо заняты либо внушают благоговейный ужас, то я перехожу сюда. Дальше можно не тык и не читать, ибо я вообще даже еще не знаю что там будет, а может даже ничего и не будет, но если всё-таки будет, то всяко ничего интересного, только неконтролируемый поток хворающего сознания и ничего более.

Вот так. Стихийное бедствие обошло стороной пока лишь Маму, потому как жертва непременно должна питать к моим словам хоть малейший интерес, хотя бы совсем немного, хотя бы делать вид, что интересуется, или вид, что слушает, или хотя бы не делать ничего явно постороннего, ну или как самый минимум хотя бы не вставать и не уходить. А Мама моя всех вместе и каждой в отдельности характеристики напрочь лишена, что не знаю хорошо ли плохо ли и как оно вообще вот так. Помню минутку, как хотела перед поездкой в гости сказать кому-то, кому-нибудь, что и без того тошно, а тут еще приходится опасаться новых красочных переживаний, которых вовсе не хотелось.. Хотела сказать, да не сказала, решила, что не опасаюсь ничего, да ну, что может случиться, ну бывает иногда, ну время от времени вообще много чего всякого бывает, так что вовсе я ничего не опасаюсь, так зачем же тогда врать, врать не хорошо, и ничего не сказала. А, как в последствие оказалось, имела полное право. И пока ехала к Маме – тоже говорила-говорила-говорила и писала-писала (я не буду выделять прописной буквой ударение, все мы тут с вами люди интеллигентные, и шутка эта давно обросла бородой, так что уповаю на вашу сознательность). И ехала в жуткой пробке, и автобуса ждала сорок минут, а ехала в нём час, и тоже и писала и говорила, всю дорогу, не смотря на то, что стоящий передо мной парень, болтаясь в разные стороны, как и полагается человеку, едущему в автобусе, едущему в пробке, постоянно своей спиной облокачивался на мой слайдер , чем его каждый раз почти до конца закрывал, отчего мне было почему-то очень смешно, и я всю дорогу глупо хихикала. Да, меня приняли за кондукторшу, и какая-то тётка протянула мне проездной, а я не заметила, я же очень занята, я пишу-пишу и глупо хихикаю, какое дело мне до проездного. Но когда она простояла так с протянутой рукой уже какое-то неприличное количество секунд, что даже я заподозрила неладное, тогда мы подняли друг на друга взгляды, разобрались в ситуации и попутно бедная ни в чем не повинная тетка подверглась моей крайне доброжелательной массированной словесной атаке.

Чуть позже неожиданно вспомнилось, что если я и дальше хочу писать и говорить по крайней мере одним из доступных способов, то за это надо срочно, срочно заплатить. Ну и начались задумчивые поиски банкомата или иже с ним, и да воззавершились они успехом, и да нихрена мне это не дало ибо денег на карте нет ни чуть-чуть, и стала я еще чуть-чуть, самую малость более нервной, и тут мне подвернулась вторая совершенно случайная мимо прохожая, обаятельная тётушка похлопала милыми глазками и на странно покореженном русском попросила помочь ей снять с карточки мужа все-все деньги. Коих там, впрочем, не оказалось, но из фойе сбербанка та дама вышла чуть пошатываясь и со стеклянном взглядом, потому как такого объёма информации обрабатывать ей не приходилось видать с первых дней жизни, когда нужно учиться дышать, орать, писать, какать, пить и улыбаться, и смотреть и слушать, и всё это одновременно. Ну в общем как бы то ни было, способ заплатить за телефон я нашла, а то как же, это ж пришлось бы не говорить? Про детей мне писать лень и неохота, потому что они – аморальные ублюдки, кому я рассказывала, те поняли, что я имею в виду именно их, потому как наверняка помнят, как я рассказывала им про этих детей (логично, да?) и какие все уроды, и как я их, таких детей, терпеть ненавижу. В общем, таковое вот бытие. И только уж после всего этого была Мама. С первым вопросом о моей жизни, а какие у меня новые мелодии появились в телефоне (и дались ей эти мелодии!) а всё такой же ли толстый папа или он хоть капельку похудел в джунглях Перу, и что я, мдаа, как жааль, пошла конституцией своей всё же в папу и в бабушку, а не в неё, стройную лань, а всем остальным я и вовсе ни на кого не похожа, так, сама по себе какая-то, и на ужин у мамы кусок вчерашней пиццы и чай в очень-очень красивых чашках, я подарила ей на день рождения, а на завтрак – просто кофе и всё, а завтра у неё планы, и мужичина (чем дольше живу на свете, тем меньше их понимаю), не помню, как этого зовут, позвонит после тренировки, и отправятся они прямиком в ЦДХ смотреть фотографии и всякий прочий культур-мультур, а я потихоньку почапаю в паспортный стол, за чем, собственно, и приехала, не просто так же, а добираться мне туда от дома на двух автобусах, а может ты меня подвезёшь? *робко и вкрадчиво* А-а-а ну да ну да. Ну можно. Ну ладно утром есть немного времени, но только не опоздать, всё-таки ЦДХ, и как я, страстная фанатка не только запятых, но и точек тоже, написала такое чудовищно длинное предложение, мне совершенно невдомек, но мне пофик, и говорю, я пишу, и всё.
А еще она звонила Галиныванне, уточнить рецепт блинов, который я продиктовала ей на память, да что-то модно последнее время готовить блины, блины и суши всё время, и звонила бабушке Г, а позвонила почему-то бабушке О, маме своей, как – не понимаю, и галиныванной её назвала, и ой извини и посмеялась, так звонко она смеётся, так легко и непосредственно делает всё вообще, а рецепт, как оказалось сааавсеееем не такой, а еще потом оказалось, что ошиблась я на сто грамм молока только и всё, ну подумаешь, сто грамм молока, какая разница, ведь перед тем, как делать, я всё равно смотрю, да и по тесту видно, какое оно, тут не ошибёшься, вот только сахара сыпать не надо, онм, блины, от этого к сковородке прилипают. А утром, какие же бабы дуры, и это не я говорю, а она сказала, утром я не могла её добудиться, она спала так сладко, и ни стук в стенку, ни наив и ни нудное Ма-а-аам не могла оторвать её от подушки, и лишь когда я бессердечно нашла и включила нужную мелодию на её телефоне, только тогда она предстала передо мной, босая и бодрая как суслик на стрёме, ровно через четыре секунды. Нет, это не метафора и не преувеличение, квартира маленькая, однокомнатная, анфилад и коридоров нет, а проснуться, скинуть с себя одеяло, сбросить на пол обе ноги, оттолкнуться от кровати и встать и сделать несколько шагов и прийти на кухню можно за четыре секунды легко, когда звонит любимый. Но прости, Мам, он тебе не звонит, просто тебе давно уже следовало бы встать. Да и к тому же он ведь на тренировке, и тело его идеально, но это единственное, что в нём идеально, ох за что же нам бедным всё это вообще, хе-хе. Чуть позже, дабы получить от родительницы хоть малую толику законно заслуженных (тем, что я вообще существую) заботы и внимания, я сгребла со стола в свою бездонную зелёную сумку четырнадцать лаков разной степени розовости и была всё же великодушно отвезена в центральный химкинский (и пускай это звучит гордо!) паспортный стол! Кусок истории про чудеса бюрократии опять же опущу, додумайте сами, а иначе у меня просто вполне реально может не хватить листов в ворде. Получив о человеки, с которой вижусь пять раз в год, вместо напутствия вопрос, звучавший как вопль отчаянья – ну почему-у-у почему с тобой всегда та-ак много проблем, я отправилась в пешее эротическое путешествие, то бишь в достославный столичный метрополитен. Такой вот лытдыбр. А дальше я виделась с тобой, да, и тогда ты точно заметила, а может и раньше, что я неприлично много говорю, и что я даже, о чудо, собственноручно спровоцировала какой-то выход в свет, и даже сама предложила куда, что совсем уж на грани фантастики, но ничего хорошего в этом нет, и радоваться еще слишком рано.

А знаете, когда я иду за кем-то в толпе, и не могу его обойти, а он идёт чуть медленнее, чем мне хотелось бы, я начинаю нервничать и вышагивать как цапля, высоко задирая коленки. А вечером дома было много-много сякой ерунды, и домашние отправились на Перу афтерпати с прочими героями, выжившими в тропических джунглях, а там так красиво, я покажу вам фотографии этого немоего путешествия, и буду тыкать в них пальцами и говорить во посмотрите, вы понимаете, понимаете, почему я не хочу на туапсинское море, почему меня так ломает по забугорью, по другим, совсем даже близко не нашим странам? И Папа писал мне короткую смску о том, что жизнь удалась, а на дворе была ночь, а я ехала в трамвае и думала мдааа, а со мной ехала девочка с двадцатью пятью шариками, она села там же, где я, и переживала, что не сможет протиснуться в дверь со своим богатством, не знаю откуда, не знаю куда, шарики, желтые и красные, много. Жизнь удалась. Я ехала к очередной жертве с семечками и миндалём в шоколаде, и знаете, когда есть миндаль, жизнь и в самом деле не так уж плоха, и вот я везла миндаль и ехала говорить, говорить, говорить.

Говорить говорить говорить, и нет в этом ничего хорошего, нету, потому что я психую, я схожу с ума и беспрерывно дрыгаю ногой, когда в разговоре случаются паузы. Когда пауз нет, я тоже ей дрыгаю, и стучу по всему длинными ногтями, и машу руками, как мельница, чтобы слова мои звучали убедительнее, ярче и громче, и чтобы еще четче просматривались масштабы бедствия. Я говорю говорю, и не могу пока знать, когда это кончится, и как, как знать, может именно сейчас я напишу книжку, которую некоторые преданные поклонники моего творчества зачем-то ждут, и может просто выговорюсь потихоньку, и этот процесс сойдёт на нет, и всё будет дальше тихонечко и хорошо, а может не будет, может будет всё хуже и хуже и наконец-то я действительно сорвусь.

Срываюсь уже сейчас, да, я говорю, потому что мне плохо, потому что накопилось столько всего, так много, что надо куда-то деть, и сейчас получается самая мягкая и позитивная форма, и то одни то другие в один голос говорят о да, Соня, да, мне нравится твоё настроение, вот от такой о тебя я прям в восторге прям, и наверное о этого мне чуть спокойней и в самом деле веселее, но только не от хорошей жизни я столько говорю, и я сорвусь, сорвусь обязательно, и это будет гораздо хуже, но вот об этом уже вы не узнаете, никто не узнает.

Нет, сейчас наверное я всё же утихну, сейчас ничего не случится, мне просто банально некогда, но институт – экза-амен и сессия-я на-на-на-на, пурум пум пум, некогда срываться, слишком много дел, представляете, какой парадокс существования. А вот немножко попозже.. Это, знаете, как маленькая смерть, как слоны в положенный час тихо уходят на кладбище, соответственно, слонов, или, скорее как бездомные кошки, у которых по девять жизней, и сейчас подходит к концу уже третья, так я тихонечко куда-то уйду и сделаю что-то, неведомо куда и неизвестно что, это невозможно предугадать. Вряд ли это будет сильно опасно для здоровья, ну, разве что может немного вредно. Скажите, часто ли вы видите дохлых бездомных кошек, не машиной сбитых и не собаками подранных, а сдохших своей собственной смертью, давно? Куда они все деваются? А еще, скажите, давно ли вы прыгали с моста?

Если страшный злющий бандюган скрутит мне руки за спиной, схватит за волосы и весьма неаккуратно приплющит правой щекой к холодному кафелю стены и громко и страшно на ухо заорет отвечай, сука, правду, та счастлива, а-а-а!!??? Я отвечу, что Да, и буду совершенно честна перед ним и перед собой. Для тех, кто вдруг решит что-нибудь такое подумать по этому поводу, сразу говорю – я написала это прежде, чем.

Мне чертовски нравится быть собой. Помимо всего прочего потому, что я раз и навсегда застрахована от опасности познакомиться и иметь дело с таким чудищем. Я не знаю и знать не хочу, как меня можно терпеть.