Символизм огня

Хотя с точки зрения реальности символ обманчив, однако психологически он – истина, ибо он всегда был мостом, ведущим к величайшим достижениям человеческого духа.

К.Г.Юнг


Огонь.

“Талисман Паскаля” - записка, найденная в келье ученого после его смерти.




Огонь – неслучайный символ. Открытие символа огня – сродни открытию самого огня в качестве полезного инструмента человеческой деятельности. Вероятно то и другое произошло одновременно, чем и обусловлено значение огня в качестве символа.


ОГОНЬ КАК МИФОЛОГИЧЕСКИЙ И ФИЛОСОФСКИЙ СИМВОЛ

Выдающийся русский философ А.Ф.Лосев пишет: “Символ есть выраженность, тождество внутреннего и внешнего, проявившееся внутреннее и рельефное, перспективное внешнее. Символ есть всегда проявление, проявленность. Что в чувственном мире есть начало явления, проявления, обнаружения, осмысления? Конечно, свет. Представим себе полную темноту. Это значит, что для нас угаснут все различия, все противоположения, все вещи. Как бы ни понимать свет физически, он всегда есть начало физического осмысления и проявления вещей. Это еще не полное осмысление и проявление, но это - во всяком случае начало его. И вот платонизм есть, прежде всего, философия и мистика света. Всякий символизм так или иначе связан с интуициями света. Самая диалектика, необходимо сопутствующая такому развитому символизму, есть не что иное, как перевод интуиций светотени в область чистой мысли, ибо определение через антитезис есть, прежде всего, проведение границы и очерчивание некоей фигуры, очевидно, чем-то непохожей на окружающий ее фон, т. е. разной по свету и цвет с этим окружением. <...> Идеи суть свет. Свет ума, а также и физический свет. Ум, созерцающий идеи, “световиден””.

Вместе с тем, всякий символизм, всякая мифология так или иначе затрагивает вопрос об источнике света.

Анализируя учение Аристотеля, Лосев, приводя слова великого грека, проясняет суть взаимоотношения света и огня: “Свет не есть ни огонь, ни вообще тело, ни истекание какого-нибудь тела, потому что в таком случае он был бы тело, но он есть присутствие огня или чего-нибудь подобного в прозрачном”. То есть свет указывает лишь на присутствие огня в некоей прозрачной среде. А коль скоро сама диалектика немыслима без интуиций светотени, немыслимо в попытках понять, что есть бытие и что есть человек, обойтись без осмысления роли огня в окружающем мире, обществе, культуре.

В античной космологии имеется пять типов пространства, пять типов времени и пять типов телесности, соответствующих пяти понятиям: Огонь (перво-единое), Свет (ум, идея), Воздух (Душа, Дух), Земля (софийное тело), Вода (окачественность четвертого начала через первые три). Заметим, что Огонь здесь занимает особое место. И Лосев подчеркивает это в построении своей диалектики мифа: “Слой личностного бытия лежит решительно на каждой вещи, ибо каждая вещь есть не что иное, как вывороченная наизнанку личность, колеблющаяся между Первоогнем и Первосветом, с одной стороны, и Тьмой кромешной – с другой”.

Древние греки часто использовали огненные ритуалы. Причем пламя алтаря было связано с движением солнца вокруг него. Грек совершал "катархейн" - обход вокруг алтаря слева направо – по движению солнца вокруг храма, ориентированного на восток. Считалось, что дым от пламени, поднимаясь вверх, восходит к богам, и вместе с этим дымом к ним возносится жертва.

Огонь для древнего грека был связан с живым ощущением присутствия бога. В мистериях, как говорил Плутарх, древних радовали не изобилие вина и жаркого, но радостные надежды и вера в присутствие благосклонного бога.

Важно заметить, что огненная жертва приносилась греками только олимпийским богам – своего рода социальным образам, противостоящим богам хтоническим, ведающим силами природы. Последним полагались окропляющие жертвоприношения и различные возлияния (как дар Земле - в отличие от дара Небу вместе с дымом от алтаря).

Комментируя ландшафтные описания Пиандра, Хюбнер пишет: “Весь ландшафт выступает здесь изображением архе. Речь идет о титане Тифоне, которого Зевс сразил молниями и заточил в Этне. В извергающей огонь Этне видна неистовая ярость племенного чудовища. В этом ландшафте Сицилии не только живут нуминозные существа, сам ландшафт - такое существо”. Хтоническим богам огненная жертва не нужна, коль скоро они сами есть огонь.

Среди всех источников света именно огонь отличается своей очевидной социальной ролью, явным воплощением в физически ощущаемом явлении мистических идей, возможностью манипулировать этими идеями в той степени, в которой человеку дано манипулировать огнем.

Последнее утверждение образно иллюстрируется французским писателем Ж.Рани-старшим, попытавшемся увидеть огонь глазами доисторического человека (“Борьба за огонь”): “Его могучее лицо обращало в бегство львов, пещерного и серого медведей, мамонта, тигра и леопарда. Его красные зубы защищали человека от обширного страшного мира; все радости жили только около него. Он извлекал из мяса вкусные запахи, делал твердыми концы рогатин, заставлял трескаться камни; он подбадривал людей в дремучих лесах, в бесконечной саванне, в глубине пещер. Это был отец, страж, спаситель; когда же он вырывался из клетки и пожирал деревья, он становился более жестоким и диким, чем мамонты... Огню, как и животным, нужна добыча: он питается ветками, сухими травами, птичьим пометом; он способен расти и порождать другие огни, но он может и умереть. Рост его беспределен, и в то же время его можно приостановить, каждая его часть в отдельности может жить самостоятельно. Он убывает, как только его лишают пищи: делается маленьким, как пчела, как муха, но может возродиться от одной былинки и стать обширным, как болото. Огонь - это животное, и в то же время он не похож ни на одно из них. У него нет ни ног, ни туловища, но он быстрее антилопы; у него нет крыльев, но он летает в облаках; нет пасти, но он дышит, ревет, рычит; у него нет ни рук, ни когтей, но он обладает всем миром... Огонь никому не отдает предпочтения и готов пожрать даже тех, кто его питает; он хитрее гиены и кровожаднее, чем пантера, но присутствие его - прекрасно: он смягчает жестокость холодных ночей, дает отдых усталым и делает людей сильными”.

Карл Густав Юнг полагал, что в огне древние развивали идею магической силы (“О психологии бессознательного”): “В Ветхом Завете магическая сила светится в пылающем терновом кусте и в лице Моисея; в Евангелиях она проявляется в излияниях Святого Духа в форме исходящих с неба огненных языков. У Гераклита она выступает как мировая энергия, как “вечно живущий огонь”; у персов она – огненный блеск “хаомы”, божественной благодати; у стоиков она – первотеплота, сила судьбы. К средневековой легенде она выступает как аура, ореол святости, и в виде пламени вырывается из-под крыши шатра, где в экстазе лежит святой. Святые, галюцинируя, видят эту силу в качестве Солнца, полноты света”.

Юнг отмечает, что в христианской мифологии есть элементы, близкие мифу об Агни. В сюжете с Навуходоносором, который посадил в пылающую печь трех детей, говорится: “вот я вижу четырех мужей несвязанных, ходящих среди огня, и нет им вреда; и вид четвертого подобен сыну Божию” (Дан 3, 24). Юнг пишет: “Агни есть жертвенный огонь, жертвующий и жертва, подобно Христу. Как Христос оставил в опьяняющем вине свою спасительную кровь в качестве напитка бессмертия, так Агни оставил сому, священный напиток воодушевления, мед бессмертия”.

Единым для многих религиозных систем условием регрессии либидо к дополовой ступени объясняется, согласно Юнгу, тот факт, что их тело служит пищей и имеет значение в качестве причастия.

Повелевать огнем - удел богов и людей. Но люди властвуют над огнем лишь отчасти, быстро превращаясь из его хозяев в жертвы. Именно поэтому власть над огнем для людей связана с вмешательством и содействием богов. Ритуалы и символы, связанные с огнем, становятся способом погружения в особое состояние духа, инструментом индивидуальной и социальной мобилизации.

Индийские боги, облеченные в человеческую плоть как бы невзначай, демонстрируют свою неотмирность, являясь в огненном ореоле, подчеркивающем неуязвимость их плотских фигур для пламени. По-видимому, эти боги должны были вселять мистический ужас, связанный с властью над огнем или с самим воплощением сущности огня. Огонь и божество были практически отождествлены.

Противоречивы описания способа рождения и облика таких богов. Ипостаси богов огня проявляются в других богах, в животных, в предметах. Своим происхождением и сущностью они отражают многоформенность мироздания, социума, внутреннего мира человека, своим участием в судьбах людей - поиск методов овладения явлениями природы и методов контроля над собственной психикой.

О месте огня среди прочих источников света Лосев пишет: “Огонь весел, неугомонен, неистощим. Он - всесилен, всеистребляющий и всепроникающий. Все в нем исчезает и ему покорно. В ласкающих объятиях и лобзаниях его - самопожирающий инстинкт бытия, желающего поглотить все и, поглотивши, уничтожить себя, поглотившего. Есть в огне истинно языческое, сатанинское ликование всезнающей и слепой судьбы. Есть радование о смерти и обманные надежды на просветление. Умный свет дан в виде коварного пламени, и сила его незримо таится, вдруг проявляясь с уже непреодолимой энергией. Огонь - вечное творчество и - вечная смерть, уничтожение; он - вечный и всегдашний синтез того и другого, напряженный, когда есть иное, материал, и меркнущий, когда нет ничего, кроме него. Огонь противоположен свету, умному свету, исходящему от звездного неба. Умный свет ровно и блаженно сияет в светилах, которые суть видимые нам умные силы и умные воинства небесные; там он - прямое и абсолютное отражение светов первой тетрактиды. Физический, инобытийный свет, электричество - непостоянен, нервно-напряжен, неопределенен в своих действиях, капризен, коварен, своеволен, горд, беспощаден, гневен, истеричен, сияющ и великолепен. Таково инобытие”.

В данном случае “умный свет” понимается как некая противоположность тому свету, в котором нет ни толики мрака. Последний - аналог “дурной бесконечности” без содержания и смысла. “Умный свет” воплощен в огне самой природой. Электрический свет, созданный человеком, можно было бы назвать злым светом. В нем не оказалось природной души, зато есть расчет, холодная логика. Огонь же заставляет отбрасывать логические истины и будит переживание скрытых смыслов бытия.


ОГОНЬ СВЯЩЕННЫЙ И КАРАЮЩИЙ

Огонь в древних пророчествах всегда играет огромную роль при выстраивании картины мира.

По авестийской традиции выше богов огня и воды встал Ахура-Мазда (“Господь мудрости”). Но в пророчествах Зороастра им создаются шесть богов, соответствующих шести актам творения, которые сравнивалось с возжиганием одного светильника от другого. Огонь как бы пронизывает все акты творения, а благодаря солнцу — управляет всем миропорядком.

В зороастризме Митра судит души умерших, измеряя на весах их добрые и злые мысли, слова и дела. Если перевешивает зло, то мост, ведущий в рай, становится узким как бритва и грешник падает с него в пламенеющий Ад. Здесь огонь выступает как орудие смерти и кары для грешников.

Согласно учению Зороастра, грядущее всеобщее воскресение людей будет связано с тем, что все они пройдут через реку раскаленного металла, которая для праведников будет как река парного молока, грешники же сгорят в этой реке и исчезнут навсегда. Затем огненная река должна истечь в Ад и сжечь духа Зла. (В славянской мифологии также встречается образ огненной реки, разделяющей мир мертвых и мир живых.) Иначе говоря, огонь для одних становится законом жизни, ля других – законом смерти, а для вселенной – судом над мировым Злом.

В индийских преданиях огонь – признак божественной мощи. Индра владеет громовой стрелой (молния - ваджра), Вишну – обладает испепеляющим взглядом и появляется среди ритуального огня как предвестник рождения героя Рамы – своего воплощения и владельца неотвратимой огненной стрелы Агниастра. Кришна (аватара все того же миросоздателя Вишну) в прославляющих гимнах сравнивается с лавиной жара, яростью огня, свет его лика способен испепелить Вселенную (“Бхагаватгита”). Сам прародитель богов, людей и животных Брахма создал одного из самых могущественных богов Рудру (Шиву) пламенной вспышкой, возникшей из его гнева на сыновей-бездельников.

В Махабхарате встречаются фантасмагорические сюжеты, пронизанные огненными сюжетами:

“Боги решили сбивать воду в океане и добыть священную жидкость амриту при помощи великой горы Мандары, опорой которой стал царь черепах, который поддерживал мир. Царя змей Васуки использовали в качестве веревки, вращающей Мандару. За один конец царя змей взялись асуры, а боги ухватились за хвост. Из Васуки вырывались ветры вместе с дымом и пламенем, дым превращался в облака, пронизанные молниями, а из вершины горы выбрасывались ливни цветов, покрывая гирляндами со всех сторон богов и демонов. Водяные обитатели, раздавленные великой горой, находили свою гибель в соленой воде”.

С вращающейся Мандары падали деревья, огонь возник от их трения и окутал Мандару как синее облако, пронизанное молниями. Он сжег слонов, львов и других существ, оказавшихся там. Затем Индра погасил сжигающий огонь водою, рожденной из облаков. После этого в воды океана потекли разнородные выделения из могучих деревьев, а также множество соков трав. Именно от питья тех соков, наделенных бессмертною силой, а также от истечения золота боги достигли бессмертия. Вода океана превратилась в молоко, затем смешалась с соками и из молока и соков сгустилась маслянистая сома (отождествляемая с луной), а вслед за ней появляются новые мифические персонажи, последний из которых – Данвантари – держит в руках чашу с амритой.

Не менее впечатляющую картину рисует Махабхарата в сюжете битвы богов против Гаруды – владыки птиц, “дивного видом, наделенного величием, мощью и силою, одаренного скоростью мысли и ветра, напоминающего вершину горы, нависший как проклятие брахмана, неистового и пылающего, напоминающего Агни, дробящего вершины гор, осушающего воду рек, страшного разрушителя трех миров, подобного богу смерти”.

“И вот для богов стали показываться знамения, предвещавшие страшное. Любимый перун Индры засверкал, полный смятения. Метеоры с пламенем и дымом падали днем, низвергаясь с неба. И оружие всех Басу, Рудров, Адитьев, Садхьев и Марутов, а также других племен богов, стало направляться друг против друга. Подобного (явления) не наблюдалось прежде даже в битве между богами и асурами. Дули ветры в сопровождении ударов грома, падали метеоры со всех сторон. И небо, хотя и безоблачное, грохотало великим грохотом. И даже тот, кто был богом богов, дождил тогда кровью. Поблекли цветочные гирлянды богов и величие их (самих) пришло в упадок. Зловещие и страшные тучи дождили обильною кровью. И пыль, поднимаемая (ветром), окутывала короны богов”.

Подняв ветром от своих крыльев огромное количество пыли и, затмив свет трех миров, Гаруда окутал ею богов, и окутанные пылью боги пришли в замешательство. Гаруда же ударами своих крыльев и клюва терзал богов. Но могучий Ваю рассеял пыль. Когда исчезла тьма, боги ринулись на птицу. Теснимый толпами богов Гаруда стал громко кричать криком, напоминающим гром громадного облака. Когда он взлетел над богами, они вместе с Индрой осыпали его “остроконечными копьями, железными пиками, палицами и дротиками и сверкающими дисками в форме солнца, с острыми как ножи краями”. Но, принимая со всех сторон удары, царь пернатых продолжал страшный бой. Теснимые и терзаемые Гарудой боги отступили.

“Изгнав из них всех жизни, лучший из пернатых направился к амрите. И увидел он огонь отовсюду. Ярко сияющий, он со всех сторон покрывал своими лучами небо. Он был страшен и движимый ветром, казалось, собирался сжечь самое солнце. Тогда благородный Гаруда, создав у себя девяносто раз девяносто уст, быстро выпил (множество) рек при помощи тех уст и со страшной быстротою возвратился снова туда. И каратель врагов, имевший вместо колесницы крылья, залил реками пылающий огонь. И, потушив огонь, он принял тогда другой, малый облик, стремясь проникнуть туда, (где находилась амрита).

И та птица, приняв золотой облик, сияющий как сноп солнечных лучей, стремительно проникла туда, (где хранилась амрита), подобно тому как водяной поток (вливается) в океан. И она увидела близ амриты колесо с острыми краями, отточенными как бритва, которое беспрестанно вращалось. То могучее сооружение, грозное и страшное на вид, сияющее огненными лучами, было искусно построено богами для уничтожения похитителей сомы. Увидев в нем промежуток между спицами, птица покружилась с минуту. И, уменьшив свое тело, она мгновенно проникла через (то) пространство между спицами. И там под колесом она увидела двух превосходнейших змей, (приставленных) для охраны амриты, равных по блеску пылающему огню, ужасных на вид, с языками как молнии, с пастью, полыхающей пламенем, наделенных великой силой, постоянно гневных и стремительных. Их горящие глаза содержали яд. Они постоянно горели гневом и никогда не мигали. И достаточно было одной из тех (змей) только посмотреть на кого-нибудь, как тот немедленно превращался в пепел. Супарна быстро засыпал их глаза пылью, и невидимый (для них) он бросился на них со всех сторон. Нападая на них, птица Вайнатея рассекла их тела и стремительно бросилась тогда в середину (хранилища) к соме”.

Тожественность сомы – напитка бессмертия – и огня (в Ведах сома-агни) обусловлена, по мысли Юнга, параллельностью сюжетов их появления. Сома – питательный и зажигающий напиток, который взбалтывается индийскими богами подобно процессу высверливания огня с помощью деревянной дощечки и палочки. Этим обусловлено соединение сущностей сомы и огня в Агни.

Мирча Элиаде отмечает, что в индийских мифах популярен сюжет о том, что “Великая Богиня родилась от огненной энергии всех богов. Когда чудовищный демон Махиша угрожал Вселенной и самому существованию богов, Брахма и весь пантеон богов искали помощи у Вишну и Шивы. Разрываясь от гнева, все боги выплеснули свою энергию в виде огня, пламенем вырвавшуюся из их ртов. Пламя от всех богов, объединившись, породило огненную тучу, которая в конце концов приняла форму Богини с восемнадцатью руками: и именно этой богине, богине Шакти, удалось уничтожить монстра Махишу, а следовательно, спасти мир”.

Мы видим, насколько тесно связаны мифологические представления о творении мира (или действующего миропорядка) с огнем. Космический бог Праджапати также создает мир, “накалив” себя при помощи аскетизма. В “Бхагаватгите” Кришна проявляет свою истинную сущность как огонь – с пылающими устами и испускающим непереносимый свет. И подобных сюжетов в мифологии не счесть.

Вместе с тем, огонь, например в буддизме, есть последнее развоплощение в процессе умирания и растворения в космосе – плоть возвращается в землю, земля поглощается водой, вода – огнем. Но развоплощение – предвестник нового воплощения. Будда “сгорает” от тепла, практикуя аскетизм, созидательный как в духовной, так и в космической сферах. Поэтому в буддийской иконографии Будду принято изображать с нимбом пламени за головой.

Мифология дает нам пример не только зарождения и возрождения мира в огне. В Эддах древних викингов огонь сжигает мир во время сражения богов с хтоническими чудовищами, вырывающимися на свободу в конце времен. Самое страшное из них – Фенрис-Волк распахивает пасть от земли до неба и бежит, изрыгая из глаз и ноздрей огонь. С юга тоже наступает огонь с мифическими людьми огня, а в финале картины гибели богов Сурт, огненный человек нашлет на землю огонь, испепеляющий все.

У славян огонь и вода, напротив, всегда связаны с чудом рождения жизни. Славянский мифический остров Буян отмечен тем, что на нем лежит огненный камень Алтарь, а вокруг цветет вечная весна - символ жизни и возрождения. Русалки у славян – тоже воплощение огня. Их образные описания всегда связаны с горением и сиянием, а существование - с водой. Именно поэтому их слезы могут воскрешать мертвых или оживлять души умерших. То же свойство придается молоку кобылицы, которую считали рожденной от соединения росы и лучей солнца. Венок, считавшийся символом солнца и огня, в славянских ритуалах погружался в воду в знак обновления, начала новой жизни.

А.Ф.Лосев пишет о связи воды и земли (материи) с огнем в античной картине мира. Вода есть модификация огня, “когда он зацветает более или менее твердыми оформлениями, отказываясь от беспокойства своих исканий”. Материя – противоположность огню, и в то же время – явленное и ставшее тело электричества, иное электричества, воплощающего в себе смысл материи.

У ранних иудео-христианских апокалиптиков (“Свиллины книги”) картина мира также включает огонь в виде пылающей реки “в страну Света и в Жизнь без забот, где проходит бессмертная Тропа великого Бога, и где бьют три Фонтана – Винный, Медовый и Молочный”. Здесь огонь связывается с известным мотивом “жирного царства” в простонародной русской сказке, где огненные испытания заканчиваются блаженным (но и убогим) миропорядком.

В ветхозаветных мифах слово входит в сердце пророка словно горящий огонь. В предупреждении грешникам сказано: “За то, что вы говорите такие слова, вот, Я сделаю слова Мои в устах твоих огнем, а этот народ – дровами, и этот огонь пожрет их” (Иеремия, 20:9, 5:11).

В католической традиции имеется сюжет о предшествии рождению св. Доминика сна его матери, в котором чрево ее содержит щенка с факелом в пасти. От факела должен зажечься мир, сам факел трактуется как “сверкающий свет святости”.

Православное предание говорит, что незадолго до крушения Константинополя из верхних окон святой Софии вырвались языки пламени и световой столб ушел в поднебесье. Это означало, что Бог оставил Второй Рим, и открывается новая страница истории.

В христианской картине мира огонь связан также с адскими муками грешников и божественной святостью. Картины Ада всегда сопровождаются раскаленным жаром и отброшенными невидимым пламенем тенями, адский огонь всегда расположен где-то внизу (Злые Щели у Данте в “Божественной комедии”). Мучение грешников у христиан связывается именно с ожогом от языка пламени, из которого нельзя выйти (у Данте: “...там движутся огни в гортани рва \\ И в каждом замкнут грешник утаенный”). На нечестивых Бог изливает с неба горящие угли и пламя.

Характерно происхождение символа “геенны огненной”. Геенна - место языческих обрядов близ Иерусалима, где совершались культы, связанные с человеческими жертвоприношениями. В 662 г. до н.э. царь Иудеи Иосия уничтожил жертвенники и превратил это место в свалку отходов и непогребенных трупов, на которой всегда тлел огонь, уничтожая плоть наравне с гниением.

Священный огонь по качеству как бы совершенно противоположен огню карающему. Иоанн Креститель говорит о Христе: “Он будет крестить вас Духом Святым и огнем” (Мат. 3, 11). Крещение огнем, разумеется, не есть вариант кары. Святой Дух сошел на апостолов в день Пятидесятницы в виде огненных языков, Иисус Христос в Своем втором Пришествии должен явиться “в пламенеющем огне” (II Сол., I, 8), после чего “огнем будет испытано дело каждого, каково оно” (I Кор. III, 12-15). Господь сам есть “огонь пожирающий” (Втор. IV, 24; Евр. XII, 29). Православный аналог индийских и славянских божеств - Илья-Пророк заимствовал черты Перуна и изображался “огненным Ильей”, разъезжающим по небу в колеснице.

Кьеркегор писал: “Христианство – это огонь, воспламененный Христом, который необходимо поддерживать… это – воспламенение человека страстью… это – возжигание, предназначенное породить конфликт между отцом и сыном, дочерью и матерью… поджигание с целью оторвать друг от друга “кровных” и сделать из них отдельные личности – такова воля Божья… Если вы хотите, чтобы христианство снова вырвалось как пламя… тогда следуйте зову “Долой, долой абстракции…”, ибо каждая работа такого сорта – измена огню”.

Один из значимых символов христианского вероучения - неопалимая купина - горящий и несгорающий куст, в котором Иегова явился Моисею, призвав его к избавлению от египетского рабства. (По версии последователя Фрейда Карла Абрахама, библейский Моисей аналогичен Прометею. Он, согласно еврейской легенде, поднимается на гору Синай при свете молний, к нему в огне спускается Господь, и Моисей приносит людям “пламенный” закон как верный слуга Бога.)

Святой огонь христиане всегда помещают на возвышении, используя как источник света, но не как источник тепла. Сошествие Святого Духа на апостолов изображается в виде языков пламени. Но это пламя не обжигает. Безвредным какое-то время остается, например, пламя, зажженное в Храме Воскресения Господня в Иерусалиме во время празднования Пасхи. Паломники купают в нем свои лица. Так же и лик Бога сияет, испуская свет, подобно свету пламени, которое трудно перенести, но которое не обжигает.

Приведенные примеры показывают, что адский пламень у христиан - скорее тление, основной признак которого - жар, исходящий откуда-то снизу. Карающий огонь также связан с ожогом. Святость же связана с огнем, не наносящим вреда, источающим свет, который порой непереносим для глаз.

В буддизме огонь также имеет “негативную” символическую нагрузку. Высшая цель – достижение нирваны – означает “гашение Тройственного Огня Желания, Враждебности и Иллюзии”, который есть движущая сила вселенной. Будущий Будда, противостоя в испытаниях под деревом Бо своему противнику Кама-Мара (буквально “Желание-Враждебность” или “Любовь-Смерть”), который олицетворял тройственный огонь и был стражем последнего порога на пути к Нирване, подавляет в себе его тлеющие уголья. Не случайно “нирвана” на санскрите означает выдутый, угасший огонь (nirva – гаснуть, nir- прочь, наружу, vana - выдутый).

В исламе огонь связан в основном с грехом и силами Зла. Тех, кто пытается подсмотреть или подслушать жизнь небожителей, преследует “зубчатомелькающий пламень” (15:18). Исламский дьявол Иблис (“Отчаявшийся”) оказался созданным Аллахом из огня, для последователей которого всемилостивый Аллах в аду “приготовил цепи, ошейники, геенское пламя” (76:4), чтобы они “наслаждались мукою в пламени” (22:22). Коран признает три воплощения разума: ангелы, созданные из света, джинны – из чистого огня, и человек – из праха земли. Джинны могут делать себя видимыми, но не могут быть плотнее огня или дыма. Злые джинны действуют заодно с падшими ангелами, руководимыми Иблисом. Лишь у индийских мусульман общение с Богом представляется как “горение” и встречается ритуал хождения по раскаленным углям.

“Позитивное” значение символа огня у мусульман связано только с отправлением зикра, в котором мистик должен последовательно видеть перед внутренним взором семь цветных огней и достигнуть в конце концов видения божественного света. Правда, здесь мы имеем дело, скорее, со священным светом, а не с пламенем. Священное пламя Зороастра считается угасшим в день рождения пророка Мухаммеда.

Итак, мифология может относиться к огню как к исключительно положительному явлению (метафоры славянской мифологии), исключительно карающему явлению (ислам) или же видеть в огне две ипостаси – священную и карающую (христианство, индуизм, буддизм).


ОГОНЬ КАК ОБЩЕАРИЙСКИЙ СИМВОЛ

Замечательный этнограф Джеймс Джордж Фрэзер все свое исследование “Золотая ветвь” построил вокруг мифа о роли хвойной омелы, растущей на дубе (который, ко всему прочему, мог в мифических представлениях играть роль Мирового дерева). Омела защищает дуб, придавая ему особые мифологические качества. Считается, что омела, будучи срезанной в день весеннего или летнего солнцестояния, приобретает качества, аналогичные мифическому жар-цвету, а дуб после этого можно срубить и использовать как топливо.

Ритуальное сжигание дуба, по Фрэзеру, восходит к общеарийским древним ритуалам. Он пишет об особой роли огня в культе Дианы (богиня леса, приносящая удачу на охоте, благословляющая людей потомством), в котором священные обряды совершаются у семейных очагов, а у святилища проводятся факельные ритуалы. Не случайно Диана изображается с факелом в поднятой правой руке (арийский корень “ди” – “яркий”). Неугасимый огонь в святилище, поддерживаемый девственными девами-весталками (Диана Немийская носила титул Весты). Огонь питался древесиной священного дуба – дерева верховного бога латинян Юпитера, который олицетворялся в фигуре царя-жреца. Фрэзером выдвигается гипотеза о том, что дуб представлялся древним арийцам в качестве источника энергии солнца. Именно ради поддержания энергии солнца жгли ритуальные костры.

Культ Весты в Риме – один из наиболее древних, наиболее насыщенных социальным смыслом. Огонь, поддерживаемый весталками, считался олицетворением мощи Рима. Им причащали в случае приема в общину. Раз в год огонь гасили и зажигали вновь трением двух кусков дерева, чтобы потом от священного огня зажечь огни домашних очагов, где вход в дом назывался вестибул - в честь Весты.

В дополнительном томе к “Золотой ветви” Фрэзер пишет об угандийских весталках – домашних женах бога огня. Связь огня с происхождением рода прослеживается у племен Берега Слоновой Кости и Судана, где было приняло хранить кусок обугленного дерева, которым основатель деревни или дома разжигал первый огонь.

Помимо священного символа общины, огонь использовался в разного рода ритуалах также и для магического управления погодой. В одних случаях для вызывания дождя производится имитация молнии путем высекания искр из горящих головней (Прибалтика), в других дождь должен был прекращаться после заливания горящей ветки особого дерева водой (арабы) или подбрасывание горящей золы (Новая Британия). Считалось, что присутствие мертвеца, скончавшегося от ожогов, усиливает воздействие магии (Индия). Аналогичные поверья имеются и в Европе - у французов

Наиболее распространенная функция огня – очистительная. Известен ритуал очищения иностранцев (или лишения их опасных магических способностей). Например, тюркские шаманы, принимая римских послов, обносили вокруг них кадящие благовония. В Афганистане и Персии по случаю прибытия путника, прежде чем он войдет в селение или переступит границу, жгут огонь и воскуряют благовония. В Новой Британии известен ритуал изгнания злых духов, во время которого совершается обход домов со священным огнем и сохранение огня в жилище в течение трех суток, чтобы избавить селение от того или иного бедствия. Зулусы для достижения плодородия окуривают растения дымом костра, очищая их от болезней.

Очистительные огни бедствия зажигались в Европе в период наступления эпидемии чумы или падежа скота. Перед зажжением таких огней все костры в округе тушились. Затем огонь добывался с помощью трения. В отличие от диких африканских племен, у которых добыча огня – дело рук одного человека, вращающего деревянную палочку, добыча огня у европейских народов происходила при помощи трения массивных кусков дерева, которые вращались группой людей, использующих веревку, которую наматывали на вращающийся деревянный вал. Золу из костров бедствия разбрасывали по полям, ею мазали лица и долго не смывали; посыпали ею больные места, смешивали с водой и пили; от углей разжигали очаги в своих домах, после чего подогревали воду и кропили ею больных людей и скот.

Регулярные очистительные ритуалы огня связаны, по всей видимости, с кельтскими традициями, о которых пишет Фрэзер. У древних кельтов 1 ноября, скорее всего, считалось началом года. В этот день от священного огня возжигались остальные огни, совершалось гадание с целью предсказать будущее, а души умерших возвращались в прежние жилища, чтобы погреться у огня. Одновременно с ними пространство заполняется ведьмами, феями и домовыми. Последних должны были отпугивать костры, разжигаемые во дворах и на вершинах холмов.

Кельтские праздники накануне 1 мая (Вальпургиева ночь или кельтский день Бельтана - belltaine, ирл.) и накануне 1 ноября (день Всех Святых или кельтский праздник мертвых) никак не связаны с солнечным календарем или земледельческим циклом, замечает Фрэзер. Но ученый рассматривает современную ему климатическую ситуацию в Европе. В России как раз эти даты и являются поворотными в сельском цикле – начало сева и конец сбора урожая. Кроме того, Фрэзер отмечает, что указанные даты важны для скотоводческой культуры. Действительно, древние кельты и славяне были в основном скотоводческими народами.

Ритуал очищения от злых сил широко распространен в языческих (или христианизированных) ритуалах Европы. Костры зажигают в основном во время солярных праздников (дни равноденствия и солнцестояния) и накануне 1 мая (Бельтановы огни) на вершинах холмов, в поле или на дороге. Вокруг них танцуют, через них прыгают. Распространены также обычаи бегать с факелами по фруктовым садам и полям (“изгнание злого сеятеля”), сжигать человеческие чучела из соломы (“ведьма”, “смерть”, “старая жена”, “бабушка зима”, “пасхальный человек”, “иуда”, “лютер”, “купала”) или кошек, в которых, якобы, превращаются колдуньи. Иногда с горы спускают горящее колесо. Эти ритуалы избавляют от пожаров, от неурожая, приносят плодородие. По тем же мотивам сквозь огонь прогоняли скот, чтобы излечить его от болезней. В огонь смотрели сквозь цветы, чтобы избежать глазных хворей.

Ритуальные костры отчасти распространены и среди мусульман Северной Африки (особенно в Марокко и Алжире). Мусульмане окуривают дымом сады, поля и дома. Празднование летнего солнцестояния у них во всем аналогично европейскому и, вероятно, заимствовано из общеарийской традиции. Между тем, все чисто мусульманские праздники связаны с лунным календарем.

Целебные или защитные свойства ритуалов огня объясняются либо солярным мифом (в огне заключена сила солнца), либо надеждой уничтожить распространяющуюся по воздуху заразу (очистительная теория). Очевидно, оба элемента присутствуют в этих ритуалах.

Как и в культе Дианы-Весты, в ряде огненных ритуалов более позднего времени, сохранилась традиция зажигания “живого огня”.

Накануне католической Пасхи было принято гасить огни в церквах и возжигать их снова при помощи кремния или увеличительного стекла. От этого огня зажигалась большая пасхальная свеча, от которой зажигались остальные свечи. В Германии во многих местах от “нового огня” зажигается костер вблизи церкви. Обугленные ветки от него сжигаются в домашних очагах с молитвой от пожара, молнии и града. Другие ветки относят на поля и в сады для защиты посевов от паразитов и града. Пепел от пасхального костра во время сева подмешивают к зерну.

Аналогичные ритуалы возжигания нового огня существуют и у африканских племен, например, в Нигерии и др.. В Южной Африке некоторые племена считают, что новый огонь необходимо возжигать после чьей-нибудь смерти в деревне.

Встречаются такие ритуалы и у северо-американских индейцев, которые ежегодно производят коллективное очищение огнем перед сбором нового урожая. Для этого гасится весь огонь в деревне и жрец добывал новый огонь с помощью трения двух палочек. Считалось, что этот священный огонь, помещенный в алтаре, пожирал все преступления и грехи, кроме убийства. Старый огонь считался оскверняющим.

Огонь, по мысли Фрэзера, связан со смертью духа огня, и в связи с этим сожжение соломенного чучела восходит к человеческим жертвоприношениям. На это указывает ряд чрезвычайно близких имитаций.

Например, в северо-шотландском обычае XVIII века, когда один из кусков яичного пирога, подготовленного на ритуальном костре, доставался кому-либо из участников ритуала, его шутливо пытались бросить в огонь, на весь год наделяли позорным прозвищем “бельтанов черт” и некоторое время говорили о нем как о мертвеце.

В Нормандии до XIX века существовало братство Зеленого Волка, глава которого выбирался в день летнего солнцестояния (день Иоанна Крестителя). Его ловили, бегая вокруг костра, потом имитировали сожжение.

Фрэзер полагает, что данного рода ритуалы происходят от древнего кельтского обычая человеческих жертвоприношений, которые проводились раз в пять лет. Галльские жрецы приносили в жертву преступников или пленных, захваченных на войне (их считали колдунами или одержимыми злым духом). Одних умерщвляли, других сжигали заживо, помещая в огромные плетеные чучела, олицетворявшие собой дух дерева, пепел которого должен дать плодородие почве. Этот ритуал сохранился в обычаях изготавливать огромных плетеных великанов для праздничных шествий (прослеживается в Европе до XVIII века) и сжигать кошек, олицетворяющих дьявола, в плетеных корзинах (иногда – змей, лисиц, петухов, в которых, как считалось, обращаются ведьмы).

Сожжение человека, олицетворявшего собой дух дерева, Фрэзер считает ритуалом, свойственным всем европейским арийцам и принесенным ими в Европу из своей древней прародины.

Действительно, именно дерево для арийцев было источником огня, добываемого с помощью трения. Дерево было и основным топливом. Соответственно, реконструкция образа жизни древних праарийцев позволяет изобразить их как жителей холодных лесов, для которых жизненно важно хранить огонь и уметь его разводить. Распространенность культа огня среди диких племен Африки и Америки, по всей видимости, объясняется тем пространством, которое в древности охватила арийская цивилизация, навязав другим народам свои обычаи.

ЕДИНЕНИЕ С ОГНЕМ

Символика коренится в бессознательном, символы не создаются, а лишь открываются во внелогическом ассоциативном откровении. Огонь – извечный символ бессознательных психических процессов, тот символ, который способен к преобразованию бессознательного и созданию новых качеств личности. Огонь приближает к богам.

Мирча Элиаде отмечает: “Очень многие “примитивные” племена представляют себе магико-религиозную силу как “горение” и выражают ее словами, которые обозначают “тепло”, “гореть”, “очень горячий”. Вот почему “примитивные” чародеи и маги пьют воду с солью или перцем, или едят чрезвычайно острые травы. Они считают, что это усиливает их внутреннее “тепло”. В современной Индии магометане считают, что общаясь с Богом, человек становится “горячим”, а о том, кто творит чудеса, говорят, что он “кипящий””.

Магико-религиозная сила в целом ряде религиозных традиций рассматривается как “горение”, присущее мистикам, магам и воинам. Шаман, демонстрирующий овладение огнем демонстрирует причастность к сверхчеловеческому состоянию, превращающему человека в дух.

Обрести священную силу огня можно и при помощи других способов, отличных от шаманских и мистических техник. Воин становится “горячим” во время инициирующего поединка. Как отмечает М.Элиаде, ирландский герой Кухулин после своего первого подвига становится таким горячим, что для остужения его ярости приходится использовать три бочки воды, первая из которых разлетается на части, вторая кипит и лишь третья выдерживает температуру. В тантризме соединение противоположных сущностей Шивы и Шакти связано с физическим выделением тепла - “…сверхъестественное тепло сигнализирует о реализации парадокса, посредством которого превосходит человеческого состояние”.

Вместе с тем, такого рода огонь вызывается демоническими силами, и аскетические техники предполагают тушение гнева и внутреннего жара. В ведизме, как и в современной йоге, предписывалось бороться с искушением обрести чрезмерную силу. Духовное горение имеет иную природу и не связано с температурным жаром.

Огненные ритуалы, по всей видимости, отражают глубинную связь некоторых народов и культур и отъединенность их от других народов и культур. В этих ритуалах человек соединяется с огнем и образует сущность, близкую к божественной. В иных культурах обожествление не имеет столь тесной связи с огнем.

В Ведах Агни олицетворяет огонь, свет, солнце, молнию и считается первым человеком. Агни возникал и исчезал вместе с огнем – прятался в грозовом облаке или в деревянном диске, с помощью которого огонь извлекали трением. Согласно древней мифологии люди произошли от огня и таили в себе огонь жизни. Многие жреческие касты в Ведах считаются ведущими свое происхождение от огня.

Отношение к культам огня со стороны эллинов и христиан было вполне лояльным, хотя ни те, ни другие не отождествляли огонь с божеством и использовали его лишь как символ, сопутствующий божественности. В противоположность этому спокойному отношению к огню-символу у арабов — последователей ислама - зороастрийские храмы огня вызывали дикую ненависть, равно как и у монгольских орд, вырезавших поголовно и зороастрийцев, и христиан, и мусульман. Если у первых изничтожение храмов огня было связано с насильственным обращением в ислам, то вторые насильственно обращали непонятых ими (или особенно ясно понятных?) огнепоклонников в мертвецов.

Греческое отношение к огню встречало много аналогий в завоеванных Александром Македонским землях. Под греческим влиянием парфянская монетная система безболезненно отождествила в изображениях Зевса и Ахура-Мазда, Аполлона и Митру. Без особого труда можно видеть прямые мифологические совпадения в отношении этих персонажей к разным формам существования огня.

Мы обнаруживаем присутствие аналогов Агни и перенявшего часть его черт Шивы также в славянских сказках и мифах. В русской сказке присутствуют Царь Огонь, олицетворяющий гром, Огненный Змей, воплощающий стихию огня, связанный с богатством и кладами (аналог жар-птицы, воплощения бога грозы), в славянской мифологии действует Сварог — бог огня. Подобно Агни, славянские мистические персонажи связаны с любовью (внушают страсть), очагом (рарог — огненный вихрь, огневая птица). Огненный Агни может прятаться в воде, а Парджанья - бог грозы и дождя, или Рудра - повелитель неба и молний, также сочетающие в себе огненную и водную стихию, подобны Зевсу-громовержцу и славянскому Перуну.

И все-таки при всех мифологических аналогиях, славяне, более других народов неравнодушны к огню, который для них редко становится страшен и опасен. Огонь воспринимается как личность. Ему в потушенной на ночь печи оставляют “для питания” полено и горшок с водой. Считалось грехом плевать в огонь, лить в него нечистоты или затаптывать ногами. Домашний очаг считался священным местом. В дальний путь славяне брали с собой щепоть золы из очага и горсть родной земли.

Славянский повелитель огня Перун изображался в виде человека с кремнием в руке, подобном молнии. Рядом с идолом Перуна горел неугосимый огонь, отчего Перун считался одновременно и богом огня. Огненного цвета папоротник назывался “Перунов цвет” (светицвет, жар-цвет) и считался магическим, помогающим отыскивать клады, исцелять болезни, знать будущее, понимать язык зверей и птиц. Это фантастическое растение, возможно, есть аналог “аленького цветочка” из известной сказки.

В христианской мифологии аналог огненного божества — серафимы (“огненные”, “пламенеющие”), приближенные к божьему престолу. Из пушкинской интерпретации хорошо известен сюжет о том, как один из серафимов очищает уста пророка горящим углем. Божественное приходит к человеку через соединение с огнем.

В древнеславянской мифологии огонь и вода - два священных естества. Простонародное понимание мистических свойств воды и огня сводилось к тому, что их соединению приписывались волшебные качества. Святой или целебной считалась та вода, которой коснулся огонь: дождь от тучи с молниями, вода, в которую ударила молния, вода, в которую опущены угольки, роса, подсвеченная первыми лучами солнца. Цветы (светы) - воплощение огня, которые в процессе гадания даруют мудрость, а с нею и правду. Молния у славян считалась летучим цветком. Славяне всегда гадали вблизи огня или у воды - у печи, в бане. Вещая сила приписывалась углям, кочерге, лучине.

Мы видим, что сущностного антагонизма между древнеарийскими культами огня, славянской и православной традицией нет. Не случайно библейские огнепоклонники, поклонники Молоха — всего лишь малый эпизод, не имеющий к зороастризму никакого отношения. (Огонь в данном случае был лишь инструментом казни или принесения людей в жертву.) Зато налицо явная несовместимость с огнем у мусульман и католиков, молящихся в хладных храмах и не видящих в огне ничего, кроме пытки или страха.

Смешение народов и культур в современную эпоху приводит к тому, что в любой среде можно встретить человека, напрочь лишенного способности видеть в физических явлениях мистические символы. Если арабы сначала удивлялись зороастрийскому поклонению огню, видя в нем всего лишь пламя, а потом изничтожали всю непонятную им культуру, то современный досужий наблюдатель ритуального момента описал его так: “Жгли сухой спирт”.

Вместе с тем, единение с огнем не может опираться на профанный ритуал, изобретенный вне связи с традицией. В этом смысле сухой спирт, действительно, может стать причиной разрушения ритуала воссоединения с огнем.

Вот что пишет А.Ф.Лосев по поводу попыток подменить живой огонь электрическим светом: “Скука – вот подлинная сущность электрического света. Он сродни ньютоновской бесконечной вселенной, в которой не только два года скачи, а целую вечность скачи, ни до какого атома не доскачешься. Нельзя любить при электрическом свете, при нем можно только высматривать жертву. Нельзя молиться при электрическом свете, а можно только предъявлять вексель. <…> Нелепо, а главное нигилистично для православного живой и трепещущий пламень свечи или лампады заменить тривиальной абстракцией и холодным блудом пошлого электрического освещения”; “…молиться со стеариновой свечой в руках, наливши в лампаду керосин и надушившись одеколоном, можно, только отступивши от правой веры. Это – ересь в подлинном смысле, и подобных самочинников надо анафематствовать”.

Одних огонь завораживает и побуждает к духовным переживаниям, другим он служит лишь как физическое явление, в котором нет никакого сакрального смысла. Вероятно, здесь наблюдается какое-то глубинное генетическое различие, хранящее память о древнейших катаклизмах, трансформирующих человеческую природу. Для одних соединение с огнем есть страсть обновления и преображения, для других – род психического недуга перед лицом электрической цивилизации.


СОЦИАЛЬНЫЙ СМЫСЛ ОГНЯ

Исследователь утопического сознания Мэлвин Ласки уделял большое внимание метафорическому значению огня и влиянию метафоры огня на социальные процессы. Он отмечал: “Как в легенде, так и в философии судьбоносная связь огня с политикой и властью уходит в глубокую древность, как явствует из Гераклита: “Наступая, Огонь все охватит, осудит и казнит”. <…> Существует даже традиция, согласно которой Гераклит верил в периодичность огромных пожаров – совершенно подобно тому, как революционеры приобрели веру в периодичность восстаний, в которых кровью мучеников поливается дерево свободы. Постоянный двойственный образ революции – всегда кровь и огонь”.

Учение Гераклита и стоиков о мировом пожаре (огонь Зевса пожирает мир, а затем – в периодическом круговороте вновь порождает его) в виде метафоры “мирового пожара” и обновления мира в огне, согласно Ласки, приходит в современность из европейской теологии XVII века. В религиозных войнах она была закреплена в качестве скрытого или явного признака социального потрясения: “Умы, опьяненные этим поджигательским мотивом, редко видят историческую перспективу, которая позволила бы им понять, насколько древня, неизбывна, и, по сути дела, незапамятна история политической пиромании. Они каждый раз снова открывают огонь, когда с детской безрассудностью, а когда – подобно пещерным людям, впервые в веселом возбуждении постигающим источник и смысл пляшущих на стенах теней”.

Эрих Фромм пишет об огне и воде как об универсальных символах: “В каком-то отношении сходен с этим и в то же время отличен от него символ, связанный с водой – морем или рекой. Здесь тоже есть сочетание изменчивости и постоянства, непрерывного движения и все же – постоянства. Мы также отмечаем такие свойства, как подвижность, непрерывность, энергичность. Но есть отличие: огонь – это удаль, быстрота, возбужденность, а вода – спокойствие неторопливость и устойчивость. В огне есть элемент неожиданности, в воде – элемент предопределенности. Вода тоже символизирует подвижность, но это нечто более “тяжелое”, “неторопливое”; оно скорее успокаивает, чем возбуждает”.

В этом рассуждении есть правда наблюдателя-психолога. Но в нем понимание символизма огня лишено глубины, ибо символы рассматриваются вне мифологической и религиозной традиции. В то же время, и такой, отчасти равнодушный взгляд, может принести кое-что для понимания сущности огня-символа. Например, отвлекшись от эмоции и мистической экспрессии, можно понять, что приношения жертв огню и воде в древних религиозных системах как бы восстанавливает положительную обратную связь с природой. Если вода позволяла выращивать растения и кормить домашних животных, то воде делали возлияния сока растений и молока, если огонь давал людям обработку животной пищи, то ему полагались чистые дрова, благовония, животный жир и т.д.

Культ огня в древней индоиранской традиции первоначально был связан с приданием святости данному кому-либо слову (при разделе пастбищ, обмене товарами, помолвках и пр.). Клятва, приносимая в одностороннем порядке, называлась варуна, двусторонний договор — митра. Считалось, что в клятве и договоре таится божество Майинйу, содействующее верным слову и карающее лжеца. Согласно авестийской традиции сущность или дух присутствовал во всех явлениях.

Позднее Митра стал почитаться как бог огня, который сопровождает солнце и следит вместе с ним за верностью договору, Варуна — как бог воды. Вокруг бога огня Митры группировались боги более низкой ступени. Все они отражали собой те человеческие отношения, которые были скреплены обрядом — дружба, доблесть, послушание. Мифология становилась инструментом организации социальной жизни.

Судебные споры у индоиранцев решались с помощью воды и огня (ордалии). По указанию вождей и жрецов проходило испытание огнем, согласно которому испытуемый должен был пробежать по узкому проходу между двумя пылающими поленницами. В других случаях на грудь испытуемому выливали расплавленную медь. Если испытуемый оставался жив, он считался невиновным.

Аналогичный обычай известен и в русской традиции. В сложных условиях разрешения споров русская традиция знает принцип состязания, в которых могли участвовать целые родовые общины, которые в упорядоченной схватке в “поле” решали спор меж собой. Считалось, что сила всегда на стороне того, кто прав. Применялись и ордалии, например, “испытание огнем”, когда в руки испытуемому давали раскаленный кусок железа. Отсутствие ожогов свидетельствовало о правоте.

Не случайна здесь связь огня и правоты. Ведь подвергаясь смертельно опасному испытанию человек должен быть настолько уверен в своей правоте, что готов к страшной боли, лишь бы не быть опозоренным. Правота давала испытуемому особую жизнестойкость. Кстати, это доказывает и этическое правило: правота — удел сильных. Слабый человек не может выступить на стороне правды, поскольку в решительный момент изнемогает духовно или физически.

Социальный смысл деяний богов огня универсален и многопланов. В древнеиндийской мифологии Агни — не только бог огня, но и бог жертвенного костра, бог домашнего очага. Основная функция Агни — посредничество между людьми и богами. Он знает все тайны людские, все мудрости, правит законом. Он дружественен к людям, к долгу, соединяет супругов, приносит богатство, поражает врагов. Его черты отчасти угадываются и в Прометее, древнегреческом мифическом герое - титане и богоборце, добывшем для людей огонь, научившем их искусствам и ремеслам.

В славянской мифологии с упрощенным бытовым пониманием символического смысла огня соседствует более глубокое, связанное с Истиной. Хорошо известен сказочный сюжет о том, как главного героя испытывают кипящей водой (интерпретация в сказке “Конек-горбунок”), соединяющей в себе естество огня и естество воды. Правдивого, праведного человека такая вода омолаживает, а злой в ней просто сваривается.

Истина состоит в выборе между жизнью и смертью. Поэтому и огонь связан с истиной, которая как бы преодолевает конфликт между “быть” и “не быть”. Например, в ритуалах почитания Митры во время священной жертвы по обеим сторонам жертвенного быка стоят два юноши – один с поднятым, другой с опущенным факелом. Одна фигура изображает смерть, другая – жизнь.

Прошедший через огонь как бы переходит в иной мир, превосходит самого себя, становится сверхчеловеком, которому суждена особая социальная функция.

Древние славяне считали, что правое дело всегда связано с огнем. (Отсюда, вероятно, следует вести происхождение слова “искренность”.) Ритуальное использование огня в простонародной культуре давало возможность приобщиться к Правде, прикоснуться к Истине или, по крайней мере, задуматься над вечными вопросами.

В сравнении древнеславянских мифов и христианства мы можем видеть множество аналогий в отношении к огню, но бесспорно и различие. Славянская мифология более отчетливо прослеживает связь огня с Истиной и мудростью, различные социальные функции огня, распространенные в ритуалах, в основном свойственны простонародному быту. В христианстве же огонь закрепляется в ритуале, но святость и Истина олицетворяется в большей мере в явлениях света (что является отдельной темой, выходящей за рамки нашего исследования). Это связано с тем, что в древнеславянской мифологии физическое и мистическое не расчленены, как в христианстве.


ДИСКУССИЯ ВОКРУГ ПРОМЕТЕЯ

Попытка психоаналитической интерпретации мифа огня впервые была предпринята Карлом Абрахамом (“Сновидения и миф”, 1909), который в полном соответствии с методом своего учителя (и на основе работ Адальберта Куна – “Происхождение огня и божественного напитка”) попытался найти расшифровку мифа о Прометее в другом мифе, где сексуальный мотив мог быть без труда найден.

Абрахам отождествляет Прометея с индийским божеством Матаришваном (первоначально одно из прозвищ Агни, позднее - имя бога ветра), имевшим более древнее имя Прамантха (санскритское “прамантхи” означает одновременно трут и похититель, “прамати” – предусмотрительность, провидение). С одной стороны, согласно мифологии Вед, Матаришван зажигает утром Солнце путем бурения солнечного диска, возвращает Агни на землю из облака или находит его в пещере. Матаришван означает – “действующий в матери”. Таким образом, инцестуальный мотив, который искал Абрахам, налицо. С другой стороны, имя Прамантха можно перевести как “создающий трением”, а часть имени созвучно со словом “матха”, обозначающим мужской половой орган и словом “матх” - брать, похищать. Процесс получения священного огня в мистериях именовался “мантхами” (вызывать что-либо при помощи трения). Таким образом детородная функция в индийском мифе маскируется функцией похищения огня.

В то же время у Абрахама остается невыясненным, почему инстинкт продолжения рода необходимо маскировать настолько глубоко (похищение огня = запрет на совокупление). Если такого рода маскировка в какой-то мере объяснима для условий современной культуры (исключая, разумеется, масскультуру), то для древнеиндийской и древнегреческой культуры такого рода аскетизм абсурден.

Более обоснованную версию мифологии огня выдвинул позднее Фрейд (“Добывание и покорение огня”, 1932), связав миф о Прометее с древнемонгольским запретом мочиться на золу. Фрейд объявляет, что желание потушить пламя струей мочи имеет гомосексуальную подоплеку, а миф о добывании огня становится способом вытеснить гомосексуальное влечение.

Для того чтобы сошлись концы с концами, Фрейду приходится использовать принцип вытеснения с заменой вытесняемого желания мифологическим образом с обратным знаком. Помимо чрезвычайно сомнительной методологии здесь есть явная и давно подмеченная ошибка. Фрейд не учел, что у древних греков отношение к гомосексуальности было иным, чем в современной культуре. Древним грекам не было надобности что-то маскировать или вытеснять – дружба между юношей и зрелым мужчиной, которая сегодня сразу получила бы “голубую” интерпретацию, считалась делом обычным: один восхищался телесными параметрами зреющего и непорочного тела юноши, другой принимал покровительство.

Свою версию истоков мифа о Прометее дал Карл Густав Юнг (“Метаморфозы и символы либидо”, 1912). Его версия также имеет сексуальную “подкладку”, но в мифосюжете Прамантхи он видит запрет онании, который призван разорвать аутоэротическое кольцо перенесенной на собственное тело половой деятельности. Здесь, действительно, нет противоречий по части психоаналитического метода (освобожденного в концепции Юнга от пансексуализма), но вопрос о достоверности приведенной психоаналитической версии все же остается.

И Юнг высказывает сомнения в том, что Прамантха и Прометей связаны между собой через слово. Точное этимолгическое соотношение между “прамати” и “матхами” не установлено. Юнг предлагает гипотезу о том, что роль связи играет зрительный образ. Этот зрительный образ носит в индийских мистериях добывания огня трением отчетливо сексуальный оттенок. Но придается ли магии сексуальный оттенок или сексуальным аналогиям магический – неясно. Юнг предполагает, что сексуальная символика была привнесена в культовое добывание огня гораздо позже оформления самого культа, но допускает, что добывание огня изначально было игрой в совокупление: “Оплодотворяющий акт как высшая точка, подлинный праздник жизни достоин того, чтобы стать зерном религиозной мистерии”. Тем не менее, Юнг оговаривается, что считает эту гипотезу лишь “психологически возможной”, как и гипотезу о добывании огня как о первоначально мастурбационном акте.

Последователи Фрейда Отто Ранк и Ханс Загс пытались придать огню чисто сексуальный смысл, оставляя без внимания целый пласт мифологических сюжетов, в которых крайне трудно усмотреть сексуальные мотивы. Так, цитируется отрывок из Ригведы: “Вот огниво рождающее (мужской кремень) приготовлено: “принеси сюда госпожу племени (женский камень) в общих кремнях готовится плод любви, который уже помещен в беременную женщину...” и т.д. Эта цитата, а также описание приговоров индуса при добывании огня, должно, по мысли фрейдистов, подтвердить, что огонь мифологический непременно связан с сексом. (Тот же довод встречается и в работах Юнга.)

Но главное, что вскользь подмечают, но оставляют без обсуждения Ранк и Загс - это порочность использования огня в качестве сексуального символа. Они упоминают о замещении алтаря с огнем в черной мессе половыми органами лежащей обнаженной женщины. Вероятно нечто подобное имеет в виду и Г.Башляр, который пишет: “Легко понять, что огонь иногда выступает в качестве символа греха и зла, - стоит лишь припомнить все сказанное о его сексуальном значении”. “Описание ада в литературе, гравюры и картины, изображающие дьявола с огненным языком, дают основания для недвусмысленного психоаналитического толкования”.

Психоаналитикам, как мы видим, удалось лишь подойти к разгадке символизма огня, выдав в качестве решения задачи лишь отдельные фрагменты этого решения. Само же решение принадлежит русскому философу А.Ф.Лосеву, который при анализе учения Платона выявил два пра-мифа платонизма – миф Света и миф Фаллоса (в развитом виде – Эроса). При этом Лосев подчеркнул, что вовсе не следует Фрейду, учение которого он считает в общем ошибочным.

Цитируя платоновское описание Эроса – этого “отца наслаждения”, Лосев сразу определяет: “Позвольте, да ведь это сам дьявол, бес. Дьявол и есть”. В конной паре мифологической колесницы души он узнает “беса насилующего душу”. Разрешая противоречие между двумя пра-мифами, Лосев видит синтез “умного света” и Эроса, синтез космологии и антропологии. Фрейдисты же лишают этот синтез Космоса, оставляя единственным движителем Вселенной генитальный помысел.

Возможное разрешение общей проблемы взаимосвязи мифа огня с человеческой психологией состоит в том, что фундаментальным качеством человека является не “опошление” божественного, а обожествление обычного. Человек ищет не физиологических вожделений в собственных мистических грезах, а мистического в своей повседневности (в том числе и сексуальной). Для него все есть чудо. Потому и пользование огнем - чудесный способ обустроить быт. Отсюда потом развиваются и все прочие поэтические чувствования, отождествления с огнем во многих мифосюжетах, в повседневных событиях и природных явлениях.

Связь мифа о Прометее (как и ряда других героических мифов) с половым инстинктом можно считать установленной, но современный человек вполне избавлен от фрейдистской сексуальности и непристойных реминисценций по любому мифологическому поводу. Достаточно указать на восприятие современных фильмов-катастроф или приключенческих эпопей в стиле “фэнтэзи”, чтобы понять, что либидо современного человека в значительной степени десексуализировано (любовь не сведена к сексу). Культурный человек научился хотя бы периодически “направлять свое либидо на внешние объекты и тем оживлять их и делать их прекрасными для себя”.

Уже у древних греков огонь может присутствовать в сексуальных аналогиях производственных процессов. Священность и тайна зачатия и рождения переносилась на процесс выплавления металла. Плавильная печь уподоблялась матке, в которой обряд ремесленника с помощью огня совершает акт зачатия - небесный огонь соединяется с земным телом - рудой. Олимпийские и хтонические боги совместно порождают значимый для человеческих дел продукт. В профессиональном ритуале нет и тени пошлости или вытесняемого комплекса вины за нарушение какого-либо запрета.

И только в примитивных мифологических конструкциях полудиких изолированных сообществ действительно фиксируются сюжеты, легко интерпретируемые как аналоги сексуальных действий. Но это свидетельствует скорее именно о примитивности, о бедности мифологического сознания, связанной с культурной изолированностью и замиранием развития.

РИТУАЛ ОГНЯ ДЛЯ МАССЫ И ОРДЕНА

Обряд добывания огня с древнейших времен связан с мистериями. В этом прагматическом действии жрецы всегда видели магическую цель и устанавливали кару для тех, кто добывал огонь вне мистического ритуала. Позднее сохранился обычай добывать огонь ритуальным способом лишь время от времени. В частности, у славян “живой огонь” добывался три раза в году – зимнего солнцеворота, весеннего равноденствия (древняя Масленица) и летнего солнцеворота (праздник Купалы).

Варианты применения огня в религиозных ритуалах разнообразны.

Зороастрийская молитва предполагает, что молящий располагается перед священным светильником — символом праведности — и устремляет на него взгляд, произнося молитву. Индивидуальные и семейные молитвы произносились перед огнем очага, общественные — на специальной площадке под открытым небом. Позднейшее персидское новшество было связано с появлением особого возвышения, на котором горел священный огонь. Первоначально такой чести удостаивались только так называемые “династические огни”, возжигаемые каждым правителем.

Персы считали ошибочным “запирать внутри стен богов, обителью которых является весь мир”. Храмы огня стали возводить лишь после того, как утвердилась традиция поклонению рукотворным изображениям богов, которые не могли сохраняться под открытым небом. При Сасанидах и новом взлете Персидской империи использование изображений в богослужениях было запрещено. Религиозная пропаганда, на которой было основано могущество новой династии, требовала возвращения к древним обычаям и унификации. Место идолов снова занял священный огонь (антропоморфные изображения исчезли лишь как культовые изваяния).

В славянских бытовых ритуалах огонь использовался в брачном ритуале в качестве очищающей силы - свадебный поезд должен был проехать через костер. День Купалы (праздник наслаждения) у славян был связан с обычаем ходить в баню и разжигать костры. В погребальных традициях огонь использовался сначала для сжигания умерших (обычай прослеживается до XV века), затем – в ритуале “согревания души”, когда сжигаются стружки от гроба (белорусы) или после похорон жгутся костры во дворах (сербы), чтобы душа покойного пришла погреться.

В православной традиции огонь - вспомогательный элемент молитвы перед иконой. Между тем, горящая свеча в православном ритуале может олицетворять и самые важные элементы символа веры: сдвоенная свеча - богочеловеческую природу Христа, строенная - Святую Троицу. В дни, когда души умерших нисходят на землю (Страстной четверг, Благовещение и др.) в Болгарии и Сербии, в соответствии с общеарийской традицией, жгут костры на кладбищах и во дворах.

Описание христианской мистерии, данной англичанином Стэнли в 1853 г., приводится в книге Элиаса Канетти “Масса и власть” и выглядит следующим образом:

“Часовня, охраняющая священную могилу, расположена в центре храма. Двумя большими кольцами, разделенные двумя рядами солдат, верующие, тесно прижавшись друг к другу, стоят вокруг могилы. Турецкие солдаты держат свободным промежуток между этими двумя кольцами. На галереях вверху сидят зрители, это утро пасхальной субботы, и пока еще все спокойно. Ничто не говорит о приближающемся событии. Двое или трое паломников крепко вцепились в отверстие в стене надмогильной часовни.

Около обеда в проход врывается беспорядочная толпа арабских христиан, они как сумасшедшие носятся по кругу, пока их не останавливают солдаты. Кажется, эти арабы верят, что огонь не явится, если они перед этим пару раз не пробегут вокруг могилы. Два полных часа продолжаются эти радостные прыжки. 20, 30 или 50 человек внезапно вбегают, хватают друг друга, одного поднимают вверх - на плечи или на головы, - и так бегут, пока он не спрыгивает, уступая место следующему. На многих овечьи шкуры, а многие почти голые. Один из них обычно впереди, исполняя роль дирижера. Он хлопает в ладоши, они хлопают за ним и издают дикий вопль: “Вот могила Иисуса Христа! Боже, храни султана! Иисус Христос - спаситель