Я помню время в своей жизни, когда красота означала для меня что-то особенное. Думаю, было мне тогда от силы шесть или семь лет, а через несколько недель (может быть, месяц) сиротский приют превратил меня в старика.
Вспоминаю, как просыпался там каждое утро, заправлял постель, словно маленький солдат, каковым я, собственно, и являлся, а затем выстраивался в одну из двух шеренг и маршировал завтракать вместе с другими двадцатью-тридцатью мальчишками, жившими со мной.
Как-то раз субботним утром я, помнится, возвращался после завтрака в свой корпус и застал такую картину: наш воспитатель охотился на королевских бабочек, что во множестве жили в кустах азалии, цветущим кольцом окружавших здание приюта. Притаившись, я наблюдал за тем, как он ловит эти восхитительные создания, как, одну за другой, вынимает их из сачка, пронизывает булавками их головки и трепещущие крылышки, чтобы прицепить к плотному листу картона. Как же жестоко было убивать такую красоту! Сколько раз тайно пробирался я к этим кустам, чтобы бабочки могли опуститься на мое лицо, голову и руки, а я мог рассмотреть их поближе… Зазвонил телефон, и воспитатель пошел в дом отвечать, отложив свой картон на каменные ступени лестницы. Я подошел поближе и увидел одну бабочку, только что распятую на листе. Она все еще трепыхалась и, наклонившись, я дотронулся до одного из ее нежных крылышек, отчего булавка выпала. Тогда бабочка принялась кружиться вокруг своей оси в надежде оторваться и улететь, но это было невозможно: другое крыло все еще было приколото к картону. Все усилия оказались напрасны, крыло сломалось, и бабочка упала на землю, продолжая дрожать всем своим маленьким тельцем. Я подобрал бабочку с земли, послюнявил оторванное крылышко, думая приладить его на место, чтобы красавица смогла упорхнуть до возвращения воспитателя…Но крыло все равно падало. В следующий момент я понял, что наш наставник возвращается со стороны уборной обратно и кричит на меня. Я сказал ему, что не сделал ничего плохого, но он мне не поверил. Подняв с лестницы свой картон, он начал лупить им меня по голове, и маленькие кусочки бабочек самых разных цветов и размеров разлетались повсюду. Тогда он швырнул лист на землю и ушел, напоследок приказав мне поднять его и выбросить в мусорный бак в уборной, что была в задней части корпуса.
Я сидел там, в грязи и пыли, укрытый тенью огромного старого дерева, долго и тщетно пытаясь собрать все разлетевшиеся пестрые кусочки воедино, чтобы похоронить бабочек «целыми», не разбитыми вдребезги. Помню, как помолился за упокой их душ, аккуратно сложил их искалеченные тельца в старую коробку из-под обуви и закопал под фасадом крепости, вырытой мною в земле подальше от высоких стройных бамбуков - поближе к кустам черной смородины.
С тех пор каждый год, стоило бабочкам облюбовать для жилья кусты нашего приюта, я старался - и не без успехов - как можно скорее отогнать их прочь. Наш приют был плохим местом для жизни и просто отвратительным местом для смерти. Но бабочки об этом не знали.