Кукловод.

Уже давно стемнело, стрелка часов добралась до одиннадцати, а в небольшом провинциальном городе молодая девушка врезалась в человека в черном плаще с вещами в руках.
- Простите, - прошептала Одиль.
- Ничего, все нормально, в меня не в первый раз врезаются и сбивают с ног, - ухмыльнулся мужчина.
- Я просто бежала, я не видела. – Начала оправдываться она, как вдруг заметила недалеко от мужчины круглый сундук и небольшой мешок серого цвета. А ведь именно в такой мешок убирал марионеток кукловод на площади после представления, а представление, кажется, происходило именно на этом сундуке. – А не Вы ли тот кукловод? Я понимаю, такой вопрос наглость, но…
Одиль не успела договорить, незнакомец громко засмеялся, вставая с холодной земли, а потом заговорил:
- Надо же, меня узнают на улицах. Нет, я, конечно, понимал, что если и ходить, и представления давать в плаще с капюшоном, полностью закрывающим лицо, меня будут узнавать на каждом шагу, но я не рассчитывал на такую славу.
Слова кукловода привели Одиль в смущение, ей показалось, что лучше убраться отсюда, этот человек был ей неприятен. Но она никуда не торопилась. Домой ей сейчас совсем не хотелось, ибо там был ее отчим, который не упустил бы случая устроить скандал из-за того, что вместо того, чтобы выполнять домашние дела, она пошла на площадь, смотреть преставление кукольника. А кроме как домой, идти ей было не куда.
- Я увидела Ваш сундук, заменяющий сцену и мешок в который Вы убирали марионеток. – Улыбнулась девушка, стараясь показаться вежливой и кроткой. – А так бы я Вас и не узнала… Это ведь Ваше?
- Да, да, ты права. Это мое. – Не хотя проговорил кукловод.
- И лицо у Вас такое… Нет. Я бы точно не подумала, что Вы тот самый кукловод.
- Какое у меня лицо? – Спросил он со злостью в голосе.
- Ну, я представляла, что Вы брюнет. А у Вас белые волосы. Я думала, что у Вас карие глаза, а они у Вас зеленые. Я знала, что Вы смуглый, говорят, это потому что Вы чужестранец. Я не думала, что у Вас шрам на все лицо… Нет, что Вы! Он Вас совсем не портит, - добавила девушка, видя с каким видом, смотрит на нее этот странный человек. – Но в одном я не ошиблась. Ваш взгляд…
- Какой у меня взгляд? – спросил он заинтересовано.
- Умный, хитрый, пронзающий душу на сквозь. У Вас взгляд безумно опытного в жизни человека, хотя на вид Вам не дашь больше тридцати.
- Мне тридцать три, - оборвал ее кукловод.
- Не в этом дело, - продолжала Одиль, не отрывая взгляда от его глаз. – Вы так смотрите на меня, как будто я стою тут голая. Больше того, голая душой. Мне кажется, Вы можете увидеть все мои грехи, все мои тайны и секреты. Меня пугает это и завораживает, и… похоже начинает нравиться.
И Одиль не врала, ей казалось, что этот человек гипнотизирует ее. А если сейчас он прикажет ей полаять, она безоговорочно выполнит его приказ. Ее первая неприязнь к его лицу со шрамом прошла. Теперь она смотрела на него и не хотела оторвать глаз. А кукловод усмехнулся ее словам, но Одиль это даже понравилось.
- Скажите, как вас зовут? – спросила она.
- Гудвин. Хотя разве имя мое имеет значение? Меня все равно так ни кто не зовет.
-  А Вам нравиться, когда Вас так называют? Хотите, я Вас буду так называть?
- Мне все равно. Хочешь – называй, - ухмыльнулся Гудвин, - все равно после сегодняшнего вечера, мы с тобой больше никогда не встретимся.
- Не встретимся… - повторила она его слова. – Не встретимся? Ну почему?
- А разве тебе этого так хочется?
А Одиль и сама не знала, чего ей хотелось.
- Гудвин, Вы знаете, - начала говорить она. – Мне нравятся ваши спектакли.
- Это лестно. Ну, я, пожалуй, пойду домой. Спокойной ночи. – Сказал Гудвин, приближаясь к двери своего дома.
- Скажите, а завтра будет снова спектакль?
- Да будет. И завтра и послезавтра.
- А потом Вы уедите?
- Да. Спокойной ночи, эээ… как твое имя?
- Одиль. Меня зовут Одиль.
Гудвин замер.
Одиль. Ее зовут Одиль. Темные волосы, контрастирующие с бледным лицом. Голубые глаза. Правильные, но резкие черты лица. Как он срезу не заметил. Ведь именно такой куклы ему не хватает для нового спектакля. Одиль. Как же он сам не догадался, думал он. Это имя. Он так долго искал его. Эта девушка. Именно она ему и нужна.
- Что с Вами? – прошептала девушка.
- Ничего, - быстро ответил он, почувствовав себя уязвленным перед ней. – У тебя прекрасное имя.
- Спасибо и спокойной ночи, Гудвин. Я приду к Вам завтра на спектакль. – Улыбнулась она и пошла.
А Гудвин еще, какое то время постоял около своей двери и отправился спать. Засыпая, он думал, что вероятно не случайно встретил эту девушку и нашел в ней новую куклу, которой так не хватает для нового спектакля. Не просто так зовут ее Одиль, и именно так должны звать его новую марионетку.

Одиль несколько часов бродила по городу, а потом все-таки вернулась домой, хоть ей и не хотелось. Она пробралась в свою комнату через окно, и уже когда легла в постель, долго не могла уснуть, думая не о том, как утром будет кричать ее отчим, а об этом странном человеке Гудвине. Его спектакли завораживали ее. Его марионетки были такие живые, такие настоящие, как будто люди. А этот кукловод так мастерски управлял ими, так потрясающе показывал представления, что ни один человек не мог пройти мимо. В этом человеке была, какая то магия, какая то тайна, кружившая голову девушке. Она с трепетом думала, что завтра снова увидит его спектакль. Она подумала, что эти спектакли лучшее, что случалось в ее жизни, и с этой мыслью уснула.

Около трех часов следующего дня Гудвин на площади ставил свой сундук, и доставал марионеток нужных ему для сегодняшнего спектакля. А в это время Одиль ругалась со своей семьей. Хотя она этих людей она своей семьей и не считала. Ее отчим, после смерти матери Одиль, стал считать девушку служанкой, так же думала и его дочь. Одиль не хотела с этим мириться, но ничего поделать не могла. Она стирала, убирала, готовила, но в ее голове всегда жили мечты выбраться из этого дома и города.
О том, что в их город приезжает кукловод, она узнала за месяц до его приезда, и заранее решила, что попадет на все его спектакли, чего бы ей этого не стоило. Вчера выбраться из своего заточения было легко, но сегодня, это казалось ей невозможным.
- Ты не имеешь право, уходить из этого дома без моего разрешения! – кричал ее отчим.
- Я имею право делать все, что мне хочется! Кто ты такой, что бы запрещать мне что-то?
- Я содержу тебя, в конце концов.
- А этот дом принадлежит мне, между прочим! И хватит орать на меня! – От обиды к глазам Одиль подступали слезы.
- Я буду делать то, что мне захочется. И ты, тоже будешь делать то, что захочу я! И я не выпущу тебя из дома! И окно забью досками!
- Я ненавижу тебя, - закричала Одиль не в силах сдерживаться и бросилась к двери.
- Ты никуда не пойдешь! – закричал он и ударил ее.
От неожиданности она кажется, на мгновенье остановилась, а потом из ее глаз брызнули слезы.

«Я ненавижу себя. Я ненавижу этот дом. Я ненавижу весь этот мир» - шептала Одиль в аккомпанемент слезам, струившимся по ее лицу. Она сидела на чердаке и плакала. Она всегда знала, что не стоит спорить с этим человеком, надо просто промолчать, не слушать его слова. А говорить с ним бесполезно, он все равно ни когда в жизни не будет ее слушать. Еще давным-давно Одиль пообещала самой себе не спорить с отчимом, ибо в этом есть смысл, только если хочется, чтобы испортилось настроение. Но все-таки она периодически нарушала это обещание, потому что не могла спокойно слушать, как ее оскорбляют. Он считает ее своей вещью. Считает, что она робот, который должен выполнять всю домашнюю работу. Ей это так надоело. Она человек! Не робот и не вещь! Она человек, гораздо лучший, чем это ничтожество, ее отчим. И вот теперь, когда ее лишают того, что она ценит больше всего: спектаклей кукольника, она больше не хотела оставаться в этом месте. Все хватит! Сегодня же вечером, когда отчим и его дочь будут спать, она уйдет из этого дома. Уйдет, и даже не возьмет вещи, они ей не нужны. Одиль решила, что все будет именно так, и, кажется, почти успокоилась, но потом, взглянув на часы и увидев на них три дня, снова заплакала: ведь сейчас кукольный спектакль в самом разгаре, а она сидит на грязном чердаке и не может видеть, то, что ей нравиться больше всего на свете.

На площади пробило три. Спектакль Гудвина продолжался. Сейчас на круглом сундуке, имитировавшем сцену, разворачивалась сцена между двумя марионетками – Генрихом и Сильвией.
- Сильвия! Ты только глянь! Как эти люди смотрят! Обступили и смотрят! – говорил Генрих, под чутким руководством Гудвина.
- Да, Генрих, народу сегодня много пришло! На нас они смотрят что ли? – вторила ему Сильвия.
- Да! На нас! Только что в нас интересного? Мы же просто куклы, марионетки.
- Генрих, а ты посмотри на них, они ведь тоже куклы. Они только зовутся «люди», а сами куклы похлещи нас. Пришли посмеяться над собой, в нашем обличии.
- Нет, Сильвия. Они смеются не над собой. Разве им пристало смеяться над собой? Нет! Они смеются над друзьями, соседями, знакомыми. Высмеивают друг друга, не понимая, что они все одинаковые. Вот у тебя белые волосы, голубое платьице. У меня черные волосы и черный сюртук. А они одинаковые.
- Генрих, дорогой, не забывай, что все-таки они живые, а мы уже нет.
- Чем же они живее нас?
- Они двигаются, они говорят…
- Мы тоже!
- А еще они растут, взрослеют, стареют. Они дышат!
- Сильвия! Но наша ли в том, вина, что мы не растем и не дышим? Мы ли виноваты том, что стали такими. Хотели ли мы этого? Кто-нибудь у нас интересовался? Нет. А они люди. И они не понимают, что возможно, какая то марионетка, готова отдать все на свете, за это звание.
- А еще люди страдают.
- И я страдаю!
- А люди могут любить.
- И я люблю! Я люблю весь этот мир! А еще, Сильвия, я люблю… тебя.
- Ты не можешь любить. Ты кукла.
- Я могу любить. Я люблю тебя! Ты мне, что не веришь?
- Не глупи, Генрих.
- Разве ты не замечаешь, что ты мне нужна. Что изо дня в день, в моей жизни нет ничего кроме тебя? Ты не замечаешь эти прозрачные капли у меня на щеках? Это слезы!
- Это глупости.
- Разве ты саму себя считаешь бездушной куклой?
- Я не знаю.
- А я знаю. Мы не люди. Мы не врем, не оскорбляем, не унижаем, не льстим, не обижаем и не стреляем в спину. Да, Сильвия, мы не люди. Мы лучше их.

Толпа зевак взорвалась смехом. Эти бездушные существа смеялись почти над каждой репликой кукол. В старый сундук кукловода летели монеты. Под капюшоном скрывавшем лицо, Гудвин улыбался. Он был уверен, что Одиль стоит где-то в толпе зевак и наслаждается преставлением. Он знал, что она не смеется. Он надеялся, что это представление понравиться ей, но не вызовет у нее смеха. Ведь Одиль такая же кукла, как и Сильвия, и Генрих. И их проблемы, должны трогать и ее.
Гудвин продолжал спектакль, а у него перед глазами то и дело возникало лицо Одиль. Он не знал, что ее не было среди зрителей. Он не знал, что она не смотрит представление. Но догадывался, что увидит девушку уже этим вечером.

Одиль дождалась пока ее отчим, и его дочь легли спать, и тихо выбралась из дома. Улица была пуста, темнота резала глаза, и только тусклый свет нескольких фонарей помог девушке добраться до дома кукловода.
Она сначала вовсе не хотела идти к нему. На часах было двенадцать, наверно он уже спал. Да и вообще, разве приличные девушки являются в такое время в дом к малознакомому мужчине? Одиль была уверена, что нет. Но такое отчаяние жило в ее душе, такая обида, что все приличия казались ей ненужными глупостями.
За десять минут она добралась до дома Гудвина. Ее ноги сами принесли ее именно к этой двери. Но все-таки решение, постучать в дверь, приняла сама Одиль. Она не знала, что скажет ему, когда он откроет дверь. Она даже не знала, откроет ли он дверь вообще. Но постучала. И несколько секунд, показались ей целой вечностью. Тишина оглушала ее. Отчаяние бурлило в крови. Если он не откроет? Куда ей идти? Домой? Нет. Туда она больше не вернется. Стать бродяжной? Просить милостыню? Это казалось Одиль унижением. А унижение было для нее хуже смерти. И что же тогда делать? Не родных, не друзей у нее нет. Куда идти? Безвыходное положение. Одиль щипало глаза, ей казалось, что она вот-вот расплачется.
Ее размышление прервал Гудвин, открывший дверь так резко, что девушка вздрогнула.
- Привет, - вырвалось у Одиль как-то истерично.
- Одиль? – удивился Гудвин.
- Гудвин, можно я, пожалуйста, войду?
Кукловод не ответил, только отошел в сторону, что бы пропустить девушку в дом. 
- Что случилось? – спросил он.
А Одиль не торопилась отвечать. Она осматривала небольшой дом, и странное чувство было у нее в груди. Ей казалось, что все эти вещи, вещи кукловода, она видела тысячу раз. Ей казалось, что в этом доме она уже была сотню раз, ей чудилось, что все это с ней уже случалось. И тут она заметила марионетку. Серый сюртук, каштановые волосы, карие глаза и толи испуг, толи удивление застыло на бездушном лице куклы. И тут Одиль поняла, что не может сдержать слез. Она сама не понимала что с ней, и почему она плачет, вглядываясь в пустые глаза марионетки.
Гудвин не без восторга наблюдал за гостьей. Да, его мысли подтверждались. Скоро появиться новый кукольный спектакль, а главную роль сыграет эта девушка.
- Это Пьер, - представил Гудвин куклу, - он одно из действующих лиц завтрашнего спектакля.
- Он такой... странный… Я не понимаю, почему он вызывает у меня такие чувства… Я правда не понимаю, - оправдывалась Одиль.
- Тебе понравилось сегодняшнее преставление?
- Я его не видела… - У девушки вдруг потемнело в глазах, кукловод задел душу, ударил по самому больному, сам того не зная. А в голове Одиль кажется, намечался новый план действий.
- Жаль.
- Гудвин, спаси меня. – Проговорила Одиль.
- Спасти? От кого? От чего? Надо же ты вдруг перестала говорить мне «вы».
- «Вы» говорят лишь старым и чужим. Гудвин! Забери меня отсюда! Ты завтра уезжаешь, возьми меня с собой.
- Одиль…
- Я могу твоей помощницей! Шить кукол, носить тяжелые вещи…
- Я не шью кукол и не позволю девушке носить тяжелые вещи.
- Я могу быть твоей служанкой! Уж лучше твоей, чем чьей-то еще. Я могу мыть пол, стирать, убирать, готовить! Я все это умею!
- Я тоже умею. И прекрасно со всем справляюсь.
- Я могу быть твоей женой, в конце концов!
- Одиль…
- А что? Совсем скоро я стану совершеннолетней. И тогда женись на мне… или ты не хочешь? Наверно не хочешь… Гудвин, я умоляю, возьми меня с собой. Мне все равно, что со мной будет, лишь бы не оставаться в этом городе! – Одиль упала перед ним на колени, не в силах держать в себе этот порыв, - Гудвин! Спаси меня! Я знаю, ты можешь!
- Меня обвинят в том, что я тебя похитил, меня в тюрьму посадят. – Проговорил он, поднимая ее с колен и усаживая в кресло.
- Не правда, этого не случиться! Я им скажу, что сама умоляла тебя об этом!
- Тебе не поверят.
- Тогда ты скажешь!
- И мне не поверят, я чужестранец, нас ни где не любят.
- Гудвин, я знаю, что тебя ничего не пугает! Никакая тюрьма! Ты можешь меня спасти! Я вижу в твоих глазах! А разве глаза врут? Гудвин я же умру здесь!
- А что с тобой случиться, если ты со мной уедешь, ты знаешь?
- Мне все равно, - с готовностью ответила девушка.
- Одиль, я испорчу тебе жизнь.
- Не верю. Хуже чем сейчас мне быть не может!
- Ты юна и глупа. Я поломаю твою жизнь.
- Уж лучше ты, чем кто-то другой.
- Да кто я такой, что бы ломать тебе жизнь? – вдруг взорвался Гудвин. – Ты сама пришла сюда, а я потом буду чувствовать свою вину. Почему так? Видит бог, я не хотел...
- Гудвин, перестань, пожалуйста, ты меня пугаешь…
- Это верно, я должен тебя пугать. Но ты второй вечер подряд приходишь сюда! Ты говоришь мне, увезти тебя отсюда. А зовут тебя Одиль…
- Причем тут мое имя?
- Все не случайно. Все не просто так. Ты действительно уверена, что я должен тебя спасти?
- Да.
- Тогда ответь всего на один вопрос: Ты хочешь стать куклой?
И после напряженного разговора - пауза. Душащая тишина поглощала все.
- Куклой? – в исступлении повторила девушка.
- Марионеткой.
- Стать куклой?
- Все мои актеры сначала были людьми. Я потом стали неживыми. Хотя кто сказал, что они неживые? Они куклы, но у них есть душа.
- Ты колдун, чернокнижник? Да? Ты их убил и сделал куклами!?
- Одиль, успокойся! Я их не убивал. Они сами сделали свой выбор, сами решили кем быть… За исключением всего нескольких. Но дело совсем не в этом. Ты сказала, что хочешь, чтобы я тебя спас? Я предлагаю тебе спасение.
- Спасение. Гудвин… Я просто ничего не понимаю! Все эти марионетки… сколько их у тебя? Они были людьми!? Ты заколдовал их?
- Их у меня одиннадцать. Они были и есть люди. Но после заговора стали такими, какие они сейчас.
- Мертвые.
- Одиль, они не мертвые.
- А какие они? – из последних сил сдерживаясь, говорила девушка.
- Я могу тебе объяснить…
- Так объясни!
- Могу все объяснить, но если ты хочешь прямо сейчас уйти, я не стану тебя держать… А я ведь вижу ты хочешь сбежать от меня.
- Я послушаю, то, что ты скажешь. А потом уйду, и ты не сможешь меня удержать, даже если захочешь.
- Не буду и пытаться, - ухмыльнулся Гудвин, а потом вдруг снова стал серьезным. – Все эти куклы, за исключением, пожалуй, двух, сами захотели куклами стать. Они сами пришли ко мне. Сами поняли, что я их спасение. Сами умоляли им помочь. Разве ты не поступаешь так же?
- Я не понимаю тебя…
- Поймешь. Все люди делятся на кукол и кукловодов. Только мало у кого это сильно проявляется. В обычной жизни кукловоды - начальники, правители, манипуляторы, а куклы – это те, кто им подчиняется. Только есть и такие люди, которые уходят от быта к своей душе, и бегут к призванию. Я потомственный кукловод, вожусь с марионетками, показываю представления, зарабатываю этим на жизнь. А еще помогаю душам. Такие как ты, люди-куклы, находят меня, что бы я помог найти им себя. Они чувствуют меня, стремятся ко мне, им кажется, что я их гипнотизирую, ноги их приносят к моему дому, я живу в их мыслях. А марионетки в моих руках кажутся им родными, кажутся такими близкими и вызывают непонятную тоску. Вызывают слезы…
- Гудвин прекрати!
- Узнаешь себя в моих словах?
- И это пугает…
- Ты сама осталась, я говорил уходи… Хотя, я всегда говорю, и все всегда остаются. Они просто не могут уйти они привязаны своей душой к моей. Они чувствуют, мою власть. А я может, и не хотел этой власти. Кто-то за меня решил, что я должен быть кукловодом…
- Ты хочешь сказать, что я в душе кукла? И что я всегда ей была? Что я вчера не случайно врезалась в тебя?
- Ничего случайного нет. Ты нашла меня. А может, это я тебя нашел. Я магнит, для таких как ты. А ты кукла. Прекрасная и красивая кукла. Всегда ей была и будешь.
- А если нет? Если ты ошибаешься?
- Я не ошибаюсь. Ты такая не первая. Ты пройдешь этот путь, ты справишься. Но я не к чему тебя не принуждаю.
- Я не хочу быть куклой.
- Ты уверена?
- Нет.
- В этом то и дело. Ты можешь уйти и ты уйдешь. Я знаю, уйдешь. Но ты вернешься, может даже не сегодня и не завтра. Может через много лет. Но ты найдешь меня. Твоя душа сама приведет тебя ко мне. Выбора нет.
- Выбора нет?
- Это не так страшно, как звучит.
- А что потом. Если я стану куклой… Если я соглашусь… Что ты сделаешь?
- Прочту заговор.
- А потом?
- Ты станешь марионеткой.
- Ну, а когда я стану такой… Что будет дальше?
- Ты будешь моей самой прекрасной куклой, ты будешь играть в спектаклях под моим руководством. От твоих рук и ног, будут идти нити, к моим рукам. Ты будешь ездить со мной и с остальными марионетками по свету.
- А что будет с моей душой?
- Она останется с тобой, и она обретет покой.
- А я больше не буду чувствовать?
- Будешь, и даже лучше чем сейчас. Но не будет проблем. Будет счастье.
- Я боюсь.
- Это нормально.
- Гудвин…
- Да.
- Скажи, а Пьер хотел стать марионеткой?
- Нет… - этот ответ дался Гудвину тяжело, - Не хотел.
- Значит, он один из двух тех… Которые не хотели. Значит, ты их сделал куклами против их воли. Но почему? И зачем?
- Так получилось.
- Гудвин, я не думала что ты такой… Выходит я ошиблась.
- Одиль, ты знаешь, откуда у меня шрам на лице? Ты знаешь, кто в этом виноват?
- Пьер. – Почти безразлично прошептала девушка, – Я знаю, Пьер. А ты очень плохой человек, Гудвин.
- Плохих людей не бывает. Так же как и хороших. Все люди.
- Не правда.
- Правда, Одиль. А еще мир злой и жестокий по своей сути. А еще и с неба за нами никто не следит. Открой глаза. Это жизнь. Ты хочешь в сказку? Именно это я и предлагаю.
- Я не могу тебя слушать, - прокричала Одиль со слезами на глазах и пошла твердым шагом к двери.
- Ты вернешься, Одиль. Все не просто так.

Одиль отворила дверь и вышла, в голове у нее был кавардак. Теперь уже вопрос, куда ей идти этой ночью стал для нее менее значимым, чем раньше. Теперь она думала, как жить дальше. Ее трясло и совсем не от холода. Ей было страшно, и совсем не оттого, что вокруг было темно. В голове бегали фразы: «Стать куклой. Ты вернешься, Одиль. Все не случайно. Все не просто так. Откуда у меня шрам на лице. Узнаешь себя в моих в словах. Видит бог, я не хотел. Я магнит, для таких как ты. Ты вернешься, Одиль. Ты вернешься, Одиль.» Он говорит, что она вернется. А Одиль казалось, что она не куда не уходила, что Гудвин по-прежнему стоит перед ней. Девушка оцепенела. Да, ее тянуло к нему. Да она запуталась. Но что делать дальше она не знала. Она была в такой безвыходной ситуации в первый раз. А еще она в первый раз ночевала на улице.

Гудвин проснулся непривычно рано. Хотя время давно уже не имело для него значения. С тех пор как он ездит по городам и дает кукольные представления для него, кроме этих самых кукол и представлений, все перестало иметь значение. У него в сундуке было одиннадцать кукол, одиннадцать жизней были в его руках, одиннадцать душ были на его совести. Но хотел ли он этого? Этот вопрос ему действительно никто не задавал. Да и сам Гудвин давно перестал думать о том, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он не был кукловодом. Зачем вообще об этом думать, если ничего не возможно изменить. Такие как Одиль всегда будут преследовать его. Он будет пытаться сначала отговорить их, проверять их, потом рассказывать им все, выслушивать их истерики, отпускать, ждать возвращения, а потом делать марионетками. Это его призвание. Это его участь. Это его проклятье. А Одиль очередная кукла. Она вернется. Она помучается, подумает, побегает, а потом придет. Это ясно. Одиль станет куклой, это решено. Так же как и то, что Гудвину предстоит все жизнь оставаться кукловодом.
Сегодня Гудвин уедет из этого города, в другой точно такой же город, а потом в следующий, ни чем не отличающиеся от предыдущего. А вот придет ли сегодня Одиль, он не знал. Может и придет. А может, найдет его только через много лет и будет на коленях умолять его дать пойкой ее душе.

В то же время, что и вчера, кукловод поставил на площади свой круглый сундук, достал из него марионеток: Пьера и Эдвина, и начал спектакль.
- Здравствуйте сэр, - проговорил Пьер.
- Что лоботряс, явился? – злобно ответил ему Эдвин.
- Да, сразу же, как узнал, что Вы хотели меня видеть.
- Да, я хотел тебя видеть! Я не понимаю, почему расследование нового дела совсем не движется?
- Сэр, понимаете…
- Я не хочу ничего понимать! Ты же страж закона! Почему уже неделю не можешь ничего выяснить!?
- Сэр…
- Пропадают люди! Уже четвертый человек за месяц! А вы ничего не делаете! Ждете, пока не станет всего города?
- Мы расследуем, но…
- Молчать, когда я говорю! Ты говорить должен не здесь! Ты должен говорить со свидетелями, с подозреваемыми, с семьями пропавших! Разве ты что-нибудь из этого делаешь? Нет! Если бы делал, расследование не стояло бы на месте. Даже никаких улик нет! А люди пропадают! Они испаряются что ли? Или может, становятся невидимыми? Может они на другую планету улетают?

Одиль стояла в толпе смеющихся горожан и слушала на первый взгляд нелепый разговор кукол, но она то понимала, что это не пустые слова. Гудвин говорит о тех пропавших, которые стали куклами. А те, кем он изъясняется одни из тех, кто пропал. Неужели и Одиль предстоит пропасть? Неужели и ей предстоит стать куклой? Неужели и от ее рук и ног будет идти нити? Неужели и ей Гудвин будет вот так управлять? После минувшей ночи, девушку эти вопросы уже не пугали, они ее удивляли. Как так вообще может быть? У Одиль это не укладывалось в голове. Она спрашивала саму себя: я кукла? И не могла найти ответ на этот вопрос. Да, все марионетки Гудвина определенно рождали в ней странные чувства. Смотря на них, ей казалось, что она смотрит на родных ей людей.  Да, ее тянуло к самому Гудвину, ей хотелось отдаться ему, что бы он решал ее судьбу. Ей хотелось быть с ним рядом, быть в его власти, подчиняться ему. Ей, казалось, что она хочет быть игрушкой в его руках… быть… куклой…
Но тут же в ней рождался испуг от собственных желаний. Подчиняться кому-то? Быть чьей-то? Не жить собственной жизнь? Не дышать? Не двигаться? Как при всем этом можно не считаться мертвым?
Одиль размышляла, смотря представление, а марионетки в руках Гудвина были так грациозны. Он виртуозно управлял ими, а они по-прежнему выясняли отношения.

- Ну, так что, Пьер? Долго ты еще планируешь ничего не делать? Когда, ты уже, в конце концов, начнешь нормально вести дело? Когда ты его уже все-таки раскроешь? Отвечать!
- Понимаете, сэр, мы работаем. Да, пока у нас нет улик, но мы разговаривали с семьями пропавших, они говорят, что люди, которых мы ищем, перед тем как пропали, часто наведывались к кукловоду…
- Кукловоду? – Эдвин захохотал.
- Родственники пропавших говорят, что да. Каждый из тех, кого мы ищем, ходил несколько раз кукловоду. Соседи кукольника тоже говорят, что исчезнувшие люди появлялись в доме этого человека.
- Что еще ты узнал, Пьер? – сквозь смех проговорил Эдвин.
- Что каждый раз, когда пропадает человек, у кукловода появляется новая марионетка чрезвычайно похожая на пропавшего.
- А это вам кто сказал?
¬- Люди, которые постоянно смотрят его представления.
- И кто эти люди? Городские пьяницы?
- Никак нет, сэр.
- Ну а кто же?
- Просто люди, - смущенно проговорил Пьер, старавшийся все это время не обращать внимание на смех начальника.
- Ну и что же, вы поговорили с кукловодом?
- Поговорить с ним отправился Сид… Но в итоге он и стал четвертым пропавшим за месяц…
- А у кукловода небось новая кукла появилась, - смеялся Эдвин.
- Появилась, сэр.
- Пьер, если я буду часто с тобой разговаривать, я просто умру от смеха. Значит, это из-за кукловода люди пропадают? Может, ты скажешь, что он превращает людей в кукол, а потом играет ими спектакли?

Люди, смотревшие спектакль, то и дело смеялись, но сейчас они уже совсем не могли сдерживаться и неудержимо хохотали, бросая все больше и больше монет Гудвину.
Одиль понимала, что смех этих людей ничто по сравнению с тем как смеется кукловод под своим капюшоном. Какая жестокая ирония, а ведь и, правда, самая смешная шутка – это правда. Он рассказывает настоящие истории и ведь ни один человек на свете не усомниться в их нелепости. Он говорит правду, тем самым, убеждая людей в своей лжи. Гудвин вдруг открылся Одиль с совсем другой стороны. Она возненавидела его вечные ухмылки, она возненавидела его хитрые глаза. Как он может смеяться над этим? Как он может заставлять смеяться людей над такими вещами? Это жестоко!
И вдруг снова представляя себе эту ухмылку и эти глаза, и поняла, что не сможет жить без этого. Поняла, что это главное в ее судьбе. В ее сердце вспыхнула любовь к этому человеку, которого она еще минуту назад ненавидела. Но оба эти чувства переплетались воедино, когда она думала о кукловоде. А думала она о нем ежесекундно, она не могла о нем не думать. Он уже поработил ее мысли, хоть Одиль и не хотела это признавать.

Когда спектакль закончился, Одиль стала бродить по городу и думать. Она  вспоминала всю свою жизнь здесь, каждый момент, связанный с тем или иным местом. Она думала, что хочет покинуть этот город, но, оказавшись так близко к этому, ей стало страшно. Она совсем не ценила то, что ее окружало, а теперь другого выхода нет, она приняла решение. Теперь, как раньше не будет. Она вдыхала воздух, и ей казалось, что он пах морем. Ей казалось он пах зеленой травой и солнцем. В ее голове перемешалось странная эйфория и ожидание чего-то нового, пугающего, и неизвестного.
Через несколько часов на Одиль нахлынула паника, она вдруг подумала, что кукловод мог уже уехать. Гудвин говорил, что уедет сегодня, но когда именно, девушка не знала. Ей вдруг стало настолько страшно, что она, не думая не о чем побежала через все улицы и переулки к дому кукловода.
Прошло несколько минут, и она решительно дернула ручку двери, но было заперто. Отчаяние поглотило Одиль. Ей казалось, что-то в ее сердце разорвалось. Она чувствовала, что какой-то очень значимой части ее души исчезла. Вдруг стало так тяжело, так плохо, она села на каменные ступеньки и зарыдала. Она часто плакала в своей жизни, но те слезы, что она проливала в этот момент, были самыми настоящими, самыми тяжелыми и самыми значимыми. Но вдруг она услышала чей-то громкий крик, и больше по инерции, чем пожеланию подняла голову и увидела кучера, кричащего на лошадей, запряженных в упряжку, а в самой упряжке она увидела Гудвина.
- Гудвин! – закричала она из последних сил. – Гудвин!
Но, кажется, он ее не слышал, и тогда она вскочила со ступенек и побежала к нему.
- Гудвин! – продолжала звать она его.
И он услышал, хотя может быть, лучше бы этого не случилось. Но он услышал, а потом увидел ее и приказал кучеру остановиться. Девушка подбежала к кукловоду и бросилась ему на шею.
- Одиль! Одиль! – пытался усмирить ее Гудвин. – Одиль, я уезжаю.
- Ты не можешь уехать, - истерично шептала она. – Не можешь… без меня.
Кукловод приказал кучеру ждать его, а сам ушел вместе с Одиль за ближайший дом, что бы поговорить без свидетелей.
- Я так испугалась, что ты уехал, - начала девушка, вытирая лицо от слез. – Я хотела придти, но… а потом испугалась, что опоздала.
- Ну, как видишь, все-таки успела.
- Гудвин… Ты знаешь… Сегодняшний спектакль был ужасен.
- Да? – ухмыльнулся он. – А другим зрителям понравился, да и я сам от души посмеялся его показывая.
- Это было чрезвычайно жестоко, - улыбалась Одиль. Она была счастлива, что он не уехал и что она может сейчас вот так вот с ним говорить.
- Ты мне это хотела сказать?
- Я хотела сказать, что ты отвратительный человек…
- И что тебе это нравиться, да?
- Нет, я тебя ненавижу…
- Ненавидишь, потому что любишь?
- Что ты такое говоришь?
- Я вижу тебя на сквозь.
- А я… Я… Ты прав, Гудвин…
- Кстати, этот ужасный спектакль я посвятил тебе.
- А я вроде как… хочу отдать свою жизнь тебе… это будет, что-то вроде «спасибо».
- Да, определенно это равноценно. – Засмеялся Гудвин.
- Скажи, вот в этом спектакли Пьер, который не должен был стать марионеткой, и Эдвин. Он ведь тоже не хотел… Я чувствую…
- Эдвин, это мой отец, - нехотя проговорил кукловод, - он был старый, он не должен был стать куклой, но он хотел, и таким образом, он отдал мне права на занятия нашей потомственной профессией…
- Вот как… - пробормотала Одиль, которую уже кажется, ничего не удивляло.
- Он стал моей первой марионеткой.
- А я стану двенадцатой. Хорошо, хоть, что не тринадцатой. А то дьявольское число.
- Тебе пора перестать боятся дьявола. Но ничего… скоро ты не будешь бояться.
- Гудвин, скажи, я ведь наверно должна чувствовать что-то другое? Не счастье? Я ведь наверно должна думать о чем-то другом? Не о твоих прекрасных глазах?
- Знаешь, мне, правда, нравиться, когда меня называют по имени. Особенно, как это делаешь ты…
- Гудвин…
- Ты будешь самой прекрасной куклой в мире. Нет. Во всей галактике. Нет. Ты будешь самой прекрасной куклой из всех вообще существующих… Ты будешь… Я уверен, теперь ты будешь счастлива всегда…

Кучер, подвозивший странного человека в черном плаще, видел, как этот человек уходил поговорить с какой-то девушкой. А когда через несколько минут вернулся, в руках у него была кукла, красивая до чертиков, и невероятно похожая на эту самую девушку.
Кучер спросил:
- Это ее подарок?
- Это мое проклятие…