Это цитата сообщения Andrey_MCM Оригинальное сообщение

Геи с мировым именем

Пётр Ильич Чайковский

Гомосексуальность Петра Ильича Чайковского (1840—1893), которую разделял его младший брат Модест, была «семейной». Училище правоведения, в котором учился композитор, славилось подобными традициями, его воспитанники имели шуточный гимн о том, что секс с товарищами гораздо приятнее, чем с женщинами. Даже скандальный случай, когда один старшеклассник летом поймал в Павловском парке младшего соученика, затащил его с помощью товарища в грот и изнасиловал, не нашел в Училище адекватной реакции. На добровольные сексуальные связи воспитанников тем более смотрели сквозь пальцы. Близкий друг, а позднее сожитель и любовник Чайковского поэт А. Н. Апухтин (1841—1893), равно известный за свои стихи и за свою невероятную тучность (по крайней мере еще один из любовников композитора превзошел Апухтина по дородности. У Чайковского, по-видимому, была склонность к толстякам), всю жизнь отличался этой склонностью и нисколько ее не стеснялся. Апухтинские стихи были положены на музыку несколькими композиторами, включая Чайковского, но, несмотря на их большую популярность в конце прошлого века, теперь онм кажутся сентиментальными и старомодными. В 1862 г. они вместе с Чайковским оказались замешаны в гомосексуальный скандал в ресторане «Шотан» и были, по выражению Модеста Чайковского, «обесславлены на весь город под названием бугров». После этого композитор стал осторожнее. Желая подавить свою «несчастную склонность» и связанные с нею слухи, Чайковский женился, но его брак, как и предвидели друзья композитора, закончился катастрофой, после чего он уже не пытался иметь физическую близость с женщиной. «Я знаю теперь по опыту, что значит мне переламывать себя и идти против своей натуры, какая бы она ни была». «Только теперь, особенно после истории с женитьбой, я наконец начинаю понимать, что ничего нет бесплоднее, как хотеть быть не тем, чем я есть по своей природе».

В отличие от Апухтина, Чайковский стеснялся своей гомосексуальности, и вообще о его интимной жизни известно мало (об этом позаботились родственники и цензура). Однако мнение, что он всю жизнь мучился этой проблемой и что гомосексуальность в конечном итоге довела его до самоубийства, не выдерживает критической проверки. При всех трудностях своей жизни, которые лишь отчасти были связаны с его сексуальностью, Петр Ильич был жизнерадостным и имеете с тем религиозным человеком, идея самоубийства была ему глубоко чужда.

Романтический миф о самоубийстве композитора по приговору суда чести его бывших соучеников за то, что он якобы соблазнил какого-то очень знатного мальчика, чуть ли не члена императорской семьи, дядя которого пожаловался царю, несостоятельна во всех своих элементах. Во-первых, исследователи не нашли подходящего мальчика. Во-вторых, если бы даже такой скандал возник, его бы непременно замяли, Чайковский был слишком знаменит и любим при дворе. В-третьих, кто-кто, а уж бывшие правоведы никак не могли быть судьями в подобном вопросе. В-четвертых, детально известные обстоятельства последних дней жизни Чайковского восстают против этой версии. В-пятых, сама она возникла сравнительно поздно и не в среде близких композитору людей. Как ни соблазнительно считать его очередной жертвой самодержавия и «мнений света», Чайковский все-таки умер от холеры.

***

В классической гей-новелле Е. М. Форстера "Морис", написанной в 1913 году, но не публиковавшейся до 1971 года, эксцентричный и замкнутый в себе герой повествования сталкивается со своим скандально известным другом Рисли на концерте, где должна состояться премьера последней симфонии Чайковского.

"Symphonie Pathique", - игриво произнес Рисли.

"Symphony Pathetic", - поправила его Филистина.

"Symphonie Incestueuse et Pathique". И он рассказал своему юному другу о том, что Чайковский влюбился в своего собственного племянника и именно ему посвящен этот шедевр. "Я надеюсь увидеть здесь сегодня весь лондонский свет. Это же восхитительно!"

"Странные вещи можно услышать от тебя", - сказал насупившись Морис... Но как-то раз, будучи в библиотеке, он взял в руки томик биографии Чайковского. Эпизод, касающийся женитьбы композитора, для непосвященного читателя был бы проходным, но Мориса он заставил содрогнуться. Он-то понимал, какого рода это была катастрофа...

На следующих страницах книги перед ним предстал "Боб" - прекрасный племянник, к которому после нервного срыва тянется душой Чайковский и в ком он находит силы для духовного и музыкального возрождения. Он увидел не предмет биографического исследования, а живого человека, и эта книга оказала ему неоценимую помощь в литературной работе.

П.И.Чайковский родился 7 мая 1840 года в городе Воткинске, где его отец служил государственным управляющим на шахте. Еще в раннем детстве Чайковский проявил замечательную музыкальную одаренность, хотя родители не поощряли его талант, опасаясь, что музыка излишне перевозбуждает и без того нервного подростка.

В 1848 году семья переехала жить в Москву и затем в Санкт-Петербург, где Чайковский в 1850 году поступил на подготовительное отделение Школы юриспруденции. Музыка занимала отнюдь не первое место в программе занятий, а тем временем Чайковский всей душой полюбил оперу, которую посещал каждый раз, когда имел свободное время, что в итоге оказало глубокое влияние на формирование его музыкального вкуса. Он был несчастлив в годы своей учебы в школе - как провинциал он подвергался постоянным насмешкам, а в 1854 году его хрупкая психика получила сокрушительный удар - его мать скончалась от холеры. Пребывая в душевном расстройстве, не только из-за внезапной смерти матери, но и из-за безразличия отца, четырнадцатилетний Чайковский написал свое первое музыкальное произведение.

В 1862 году он поступил в Санкт-Петербургскую консерваторию, и уже в 1865 году ему была предложена преподавательская должность. На будущий год с ним произошел нервный срыв, когда он писал прославившую его Первую симфонию ("Зимние фантазии"). Однако он сумел преодолеть психологическую надломленность и продолжил работу. В середине 1870-х годов у него был непродолжительный роман с женщиной, что явилось причиной нового нервного потрясения.

В 1876 году Чайковский начал странную и обильную переписку с богатой вдовой по имени Надежда фон Мекк. Она была страстной поклонницей его таланта и обеспечивала спонсорскую поддержку, что позволило ему оставить преподавание и целиком сосредоточиться на композиторской деятельности. Между ними была платоническая дружба (часто совершенно необоснованно романтизируемая комментаторами, отчаявшимися найти гетеросексуальную любовь в сложной биографии Чайковского), но со временем Чайковский начал замечать, что все эти бесконечные душеизлияния стали его раздражать. Результат их встречи можно было предсказать.

Испытывая постоянные мучения из-за своей гомосексуальности и поддаваясь давлению общественных устоев, Чайковский в 1877 году женится на одной из своих студенток, которая была просто без ума от него. Супругом он, однако, оказался неважным: настойчивые сексуальные притязания жены привели его в итоге к попытке самоубийства. Редкая возможность наслаждаться радостями жизни выпадала ему лишь в периоды летнего отдыха в доме своей сестры в Каменке на Украине. Но и здесь его душа не находила покоя. Он безнадежно влюбился в своего четырнадцатилетнего племянника Боба (Владимира) Давыдова с одержимостью, описанной в дневниках:

1 мая 1884 года. Сегодня играл дуэты с моим несравненным, очаровательным идеалом Бобом, к его полному восторгу.

22 мая. Все время, когда я не работаю или не прогуливаюсь (а во время прогулок мой мозг тоже работает), я начинаю тосковать по Бобу и чувствовать себя одиноким. Я даже страшусь того, как я его люблю.

31 мая. Все время после обеда я неразлучно был рядом с моим прекрасным, несравненным Бобом; вначале он стоял, грациозно облокотившись на перила балкона, - такой обворожительный, томный и что-то щебетал о моих сочинениях.

3 июня. Странное дело. Я ужасно не хочу уезжать отсюда. Думаю, что все это из-за Боба.

Есть основания полагать, что в дальнейшем отношения Боба с композитором перешли грань чисто платонических.

Несравненный, очаровательный Боб покончил с собой в 1906 году в возрасте 35 лет.

В периоды между эмоциональными кризисами, нервными срывами и тяжелыми запоями Чайковский тем не менее с неистовой энергией писал восхитительную музыку: шесть симфоний, концерт для виолончели с оркестром и три фортепианных концерта, оперы "Евгений Онегин" , "Пиковая дама" и, конечно же, прославленные балеты "Лебединое озеро" , "Спящая красавица" и "Щелкунчик".

В августе 1893 года он закончил свою последнюю работу - Симфонию № 6, В-минор ("Патетическую") и посвятил ее Бобу. 28 октября он сам дирижировал на первом ее исполнении. Будучи убежден в том, что эта симфония - шедевр, венчающий его творчество (и время показало, что он был прав), Чайковский был крайне расстроен холодной реакцией публики на премьере. Через шесть дней после этого, 2 ноября 1893 года, он умер. В своем завещании Чайковский назвал Боба своим единственным наследником.

Официальная версия, объявленная братом Чайковского Модестом, который, кстати, тоже был геем, гласила, что композитор стал жертвой эпидемии холеры в Москве - неосмотрительно выпил стакан некипяченой воды. Эта версия, однако, всегда порождала много вопросов, и уже сразу после смерти Чайковского ходили слухи, что он покончил жизнь самоубийством. В последнее время на свет появился ряд свидетельств того, что Чайковский мог быть вынужден отравиться, чтобы избежать назревающего скандала из-за своих сексуальных отношений с юным племянником герцога Штенбока-Фермора, имеющего родственные связи с императорской семьей. В России XIX века такой скандал означал для Чайковского лишение всех прав, ссылку в Сибирь и несмываемый позор.

Чайковский был одним из величайших композиторов всех времен и народов. Хотя сейчас мы уже знаем о том, что многие из великих композиторов были, судя по всему, геями - Арканджело Корелли, Джордж Фридрих Гендель, Франц Шуберт, а возможно, и Людвиг ван Бетховен (его странная привязанность к племяннику легла в основу сюжета фильма режиссера Поля Морриссея), - именно Чайковский был человеком, чьи гомосексуальные пристрастия стали широко известны. Эпизод из книги Форстера "Морис" свидетельствует о том, что трагическая жизнь Чайковского и его мученически рожденная музыка во все времена были неразрывно связаны с жизнью гей-сообщества - этой скрытой от посторонних глаз системой знаний, которая поддерживала нас в течение долгих, мрачных лет молчания и скрытности. Это было словно произнесенное шепотом, утешающее напоминание - "Он был одним из нас".






Жан Жене

Порою сухая биография печальнее горьких слез...
Редкий писатель провел столько времени в тюрьмах, как Жан Жене. Еще труднее вспомнить, кто из них попадался - в возрасте почти 30-ти лет! -на воровстве книг, в частности - Пруста. Конечно, сидел Жене не только за кражи, но то, что автор вдохновляется украденным экземпляром "Под сенью девушек в цвету", а затем, отсиживая срок, создает "Богоматерь цветов", один из лучших романов нашего времени... да это уже история! В его биографии, впрочем, историй хватает и без этого.
К Жану Жене, как и к большинству европейских писателей нашего века, в России отнесутся, скорее всего, банально: "Долгое время оставался неизвестен... Классик...Лауреат..." Но даже в ряду неизвестных у нас знаменитостей Жене стоит особняком.
Хотя он печатался в "Юманите" и был почитаем столь разными писателями как Сартр, Ко кто и Мориак, а в арабо-израильских конфликтах всегда стоял на стороне первых, в России его опасались. Быть может, благодаря французскому литературоведению, довольно быстро объявившему Жене, с одной стороны, классиком XX века, с другой - новым маркизом де Садом. Хотя с какой стати -непонятно. Скорее его литературная родословная восходит к Достоевскому и всей литературе "маленького человека"...

Жене родился 19 декабря 1910 года в Париже. Мать его, Камилла Жене, назвалась "гувернанткой", отец остался неизвестен. Меньше чем через год мать оставляет мальчика государству и исчезает без следа. В 1919-м она, успев родить еще одного ребенка, скончалась от "испанки". О судьбе брата ни сам Жене, ни исследователи его творчества что-либо узнать так и не смогли.
30 июля 1911-го, два дня спустя после того, как Камилла бросила ребенка, мальчика передали на воспитанию в семью ремесленника Ренье, жившую в маленьком городке Аллиньи-он-Морван. Позднее Жене вспомнит этот городок в "Богоматери цветов".
Строгое католическое воспитание не помешало ему с десяти лет начать воровать деньги у приемных родителей, которых, признавался Жене уже в зрелом возрасте, он любил и чья бедность не была для него секретом. Деньги Жене тратил на сладости, кои раздавал товарищам.
Из типографской школы, куда его записали в октябре 24-го, он, в надежде отправиться в Египет или Америку, сбежал через 15 дней. Директор отметил в своем отчете "женственность облика" и "сомнительный склад ума этого ребенка, введенного в заблуждение чтением приключенческих романов".
В тот раз Жене до Америки так и не добрался. Assistance publique [1], занимавшаяся судьбой подростка, еще два года мытарила его по разным семьям и благотворительным обществам. Результат был всегда одинаков: воровство или побег. Каждый раз полиция задерживала его на вокзалах, в поездах или уже на подступах к портовым городам, что дало повод одному из биографов заметить с поистине поэтической страстностью: "Он мечтал покинуть Францию; его возвращали в Париж".
В апреле 25-го новым пристанищем для Жана Жене становится дом слепого композитора Рене де Бюксейля. Именно здесь он получил первые уроки стихосложения. Но уже в октябре его отсылают обратно за растрату чужих денег. Диагноз детского психиатра гласил: "известная степень дебильности и умственной нестабильности", но лечение прерывается новым побегом.
В марте 26-го года он впервые попадает в тюрьму. Три месяца одиночки. Освобожден в июне. В июле - новый арест. Безбилетный проезд в поезде. 45 суток.
2 сентября решением суда Жене отправляют в исправительную колонию в Метрэй. Два с половиной года, проведенные " в этом аду", где он "был парадоксальным образом счастлив", стали решающим событием его молодости, если не всей жизни. Здесь он обрел и первый гомосексуальный опыт.
В 18 лет Жене добровольцем поступает в армию и попадает в Бейрут. Через одиннадцать месяцев наступает пора Марокко. Арабский мир очаровывает его навсегда. С небольшими перерывами служба занимает шесть лет его жизни, пока (наконец-то!) он не дезертирует. 18 июня 1936 Жене начинает грандиозное путешествие по Европе. Пешком дезертир прошел за год восемь с половиной тысяч километров. Сидел в Белграде и Палермо, Вене и Брно - за бродяжничество и нарушение визового режима. В Чехословакии он в течение пяти месяцев дает уроки французского дочери одного врача-еврея, Анне Блох - единственной женщине, которую любил за всю свою жизнь. Затем, пересекши пешком гитлеровскую Германию, возвращается в Париж.
6 сентября 1937 года открывается следующая страница его биографии - новая полоса арестов за воровство, растянувшаяся на несколько лет. Жене попадается на кражах и дюжины платков, и четырех бутылок аперитива, и многого другого, вплоть до букинистических раритетов и автографов Франсуа I и Шарля IX. Отсиживая каждый раз от нескольких дней до многих-многих месяцев, именно в заключении Жене начинает заниматься литературой. В тюрьме Fresnes он начинает писать "Богоматерь цветов" и поэму "Приговоренный к смерти", которую вскоре и печатает за свой счет тиражом в сто экземпляров. Во время нечастых отлучек из тюрьмы Жене знакомят с Ко кто, первым, пожалуй, оценившим все значение новой литературной звезды. С секретарем Кокто, Полем Морийеном, уже работая над следующим романом, "Чудо розы", писатель 1 мая 1943 года заключает свой первый издательский контракт. Впрочем, в мае же происходит и очередной арест: Жене попадается с украденным томиком "Галантных празднеств" Поля Верлена. Кокто не только привлекает к защите одного из лучших адвокатов, но и сам выступает с речью в суде, в которой называет обвиняемого "наиболее значительным писателем современной эпохи". В результате "значительный" получает три месяца тюрьмы. Осенью, в тюрьме же, но уже после следующего ареста (опять - книги), Жене получает известие о подпольном, без указания издателя, выходе "Богоматери цветов" (Париж, 350 экз.). Первая "официальная" публикация появилась лишь в следующем году, когда Марк Барбеза напечатал фрагмент романа в издаваемом им престижном журнале "Арбалет" (позднее одноименное издательство опубликовало практически всего Жене).
19 августа 1944, в боях за освобождение Парижа, гибнет Жан Декарнен, молодой коммунист и любовник Жене. Месяц спустя писатель начинает работу над пьесой "Похоронные торжества", посвященной памяти возлюбленного. Пьеса публикуется в марте 45-го, но автор уже в работе над "Квереллем из Бреста", романом, подпольно опубликованном в ноябре 47-го с 29 литографиями Кокто(524 экз.). Позже, в 1981-м, его экранизирует Фассбиндер. Фильм окажется последней работой немецкого режиссера, выйдет на экраны уже после его смерти, а в одной из главных ролей снимется Жанна Моро, за много лет до этого сыгравшая в англо-французской "Мадмуазель," поставленной Тони Ричардсоном (в английском прокате "Summer fires", 1966), сценарий которой написал Жене .
Полгода спустя после выхода "Кверелля" балетная труппа Ролана Пети ставит в Театре Елисейских полей Adame Miroire на либретто, в декорациях Поля Дельво на музыку Дариуса Мийо. Первый же драматический спектакль по пьесе Жене появился за год до этого на подмостках парижского театра Атенеум: Луи Жуве ставит там "Служанок". Автор входит в моду; Мориак посвящает ему статью, "Галлимар" приступает к публикации Полного собрания сочинения, вступительную статью к которому заказывают Сартру. Тот начинает писать -и останавливается лишь на 690-й странице. Статья превращается в отдельный том, который и выпускается в виде первого в ПСС, под названием:"Святой Жене, комедиант и мученик".
Жене уже начинает бояться своих поклонников. "Ты и Сартр, - сказал он однажды Кокто, - вы превратили меня в статую. Но я иной". Должно быть, в поисках самоидентификации он замолкает на шесть лет. Новый друг (по имени Ява), путешествия (Италия, Германия, Алжир, Марокко) и кино (две короткометражки, снятые в 50-м) скрашивают его новую жизнь. К литературе, точнее, театру, он возвращается лишь в 55-м, но как пышно! Три пьесы, написанные практически на одном дыхании -"Балкон", "Негры" и "Ширмы" - окончательно закрепили за ним место среди классиков театра абсурда, рядом с Ионеско и Беккетом. В последующие годы он неоднократно возвращался к этим текстам, по нескольку раз их переписывая и оснащая сопроводительными пояснениями: как ставить, зачем etc. Так, в "Неграх", по настоянию Жене, должны были играть лишь настоящие чернокожие актеры. Маски исключены. По этой причине пьеса так редко ставится на европейской сцене, хотя ее премьера в Париже и прошла с огромным успехом (октябрь 1959, театр Лютеции, режиссер Роже Блэн).
Много времени Жене проводит в эти годы в мастерской Альберто Джакометти - единственного человека, которым он "действительно восхищался". Позднее Жене напишет два эссе -- "Канатоходец" и "Мастерская Альберта Джакометти". Иначе как о "блестящих" критики о них не отзываются. Джакометти же в 55-м напишет портрет Жене. Сегодня он хранится в Центре Помпиду в Париже.
В 55-м же начинается и самый трагичный роман его жизни - с цирковым акробатом Абдаллой. Жене помогает ему в работе, создает номер, рисует костюм, занимается освещением. Четыре года спустя Абдалла падает с проволоки. В марте 60-го - новая травма, после которой тот уже не может выступать.
В это время Жене находился в зените славы. Через два месяца Питер Брук ставит в Театре Гимназии "Балкон". За год до этого "Экспресс" печатает фрагменты его "Рембрандта" -исследования, полностью не опубликованного до сих пор. В феврале 61-го "Арбалет" выпускает "Ширмы". За следующие 25 лет Жене не опубликует больше ни одного художественного текста. Это был осознанный выбор. В марте 1964 он сообщает своим близким друзьям, Моник Ланж и писателю Хуану Гойтисоло, что отрекается от литературы, что рукописи свои он уничтожил, и, составив завещание, исчезает из Парижа.
За несколько дней до этого Абдалла был найден со вскрытыми венами в своей квартире.
В те годы смерть преследовала Жене по пятам.
Год спустя в автокатастрофе погибает гонщик Джеки Маглиа, сын одного из его друзей, красавец, находившийся "под протекцией" Жене.
В марте 67-го, в состоянии глубокой депрессии, покончил с собой его литературный агент, Бернар Фрехтман.
Тем не менее, когда Роже Блэн ставит в Одеоне "Ширмы" (премьера 16 апреля 1966) и разгоревшийся из-за спектакля скандал становится самым громким в истории французского театра (он даже обсуждался на заседании Национального собрания), драматург, присутствовавший на многих репетициях, публикует вскоре "Письма к Роже Блэну": 60 страниц о том, как ставить эту пьесу. Еще через год в "Тель келе", самом престижном интеллектуальном журнале Парижа, появляются два его эссе. А в декабре 67-го начинается путешествие по Дальнему Востоку: Япония, Индия, Пакистан, Таиланд, Китай-Бурные события мая 68-го застают его в Марокко. Конечно, Жене на стороне молодежи. 30 мая Le Nouvel Observer печатает первую его политическую статью, "Любовницы Ленина", в которой воздается должное лидеру студенческого движения, Даниэлю Кон-Бендиту. С этих пор политика занимает его все больше и больше. Когда три месяца спустя он впервые едет в Америку, то считает для себя необходимым принять участие в демонстрации против войны во Вьетнаме. Сохранился снимок той поры: Жене, сидящий на земле .люди, одетые по "хипповой" моде конца 60-х, какая-то женщина рядом держит плакат с пацифистской эмблемой.
Жене выглядит среди них как свой. Это они кажутся рядом с ним чужими...
Съездив вторично в Японию (там - тоже манифестации, на этот раз железнодорожников), он возвращается в Париж, где, вместе с Сартром, Фуко и Маргаритой Дюрас выступает на антирасистских митингах, в защиту иммигрантов. А в 70-м он вновь отправляется за океан, чтобы на этот раз попытаться защитить членов "Черных пантер", вооруженной организации троцкистско-анархистской направлен­ности, боровшейся за права негров, большинство лидеров которой было арестовано ФБР. Выступая в университетах и перед журналистами по всей стране, Жене добивался освобождения этих последователей Малькольма Икс.
В июле Жене пишет в Бразилии "свой важнейший текст о черных американцах": предисловие к тюремным запискам Джорджа Джексона. И в это же время включается в кампанию поддержки философа Анжелы Дэвис. А 20 октября, по приглашению палестинцев, он едет на восемь дней в их лагеря в Иордании. Едет, чтобы остаться там на полгода. В секретной обстановке встречается с Ясером Арафатом. И в течение последующих двух лет трижды возвращается сюда, пока его не высылают окончательно. Еще раньше ему запретили въезд в США.
Две попытки заняться кино, хотя бы в качестве сценариста, заканчиваются одинаково: когда работа уже близится к завершению, Жене без каких-либо объяснений отказывается от ее продолжения.
Очередная же попытка вернуться к деятельности политической оборачивается очередным скандалом. В сентябре 1977 "Монд" помещает на первой полосе статью Жене по поводу немецких красных бригад. Разгоревшийся скандал заставляет писателя умолкнуть на два года.
В мае 79-го у него обнаруживают рак горла. Жить, по прогнозам врачей, оставалось немного. Жене прожил еще семь лет. Большую их часть он проводит в Марокко, где и заканчивает свою последнюю, вышедшую уже посмертно книгу, "Влюбленный пленник". Составляет "Четыре часа в Шатиле" - сборник политических статей, чье название навеяно разрушенным во время налета Израильской авиации 16 сентября 1982 лагерем палестинских беженцев. Жене оказался первым европейцем, побывавшим наутро на месте безумного деяния.
В июле 84-го, полгода спустя после получения Большой национальной литературной премии, он в последний раз едет в Иорданию. Через год создает в Рабате новую редакцию "Высокого наблюдения", первой своей пьесы. В марте следующего года приезжает в Марокко, повидать Аззедина, маленького сына своего последнего возлюбленного, Мохаммеда эль Катрани.
Вернувшись в Париж, останавливается в маленьком отеле на улице Стефана Пишона. Начинает править вторую корректуру "Пленника".
В ночь на 15 апреля 1986 он умирает в гостиничной кровати.

"Богоматерь цветов" - первый роман Жене, да и вообще его дебют в литературе.
Он начал работу над ним в 1942-м, в тюрьме, где отсиживал очередной срок - три месяца и один день - за кражу из книжного магазина томика еще неизвестного ему Пруста. В том, что он похищал именно Пруста, была некая мистическая предопределенность: когда в тюрьме, из местной библиотеки, ему досталось "Под сенью девушек в цвету", он почему-то сразу решил, что чтение будет "невыносимо скучным". Но другие книги уже разобрали. Пришлось смириться.
"Я прочитал первую фразу, ту, в которой описан месье Норпуа на обеде у отца и матери Пруста..., -вспоминал впоследствии Жене. - И эта фраза очень длинная. И когда я ее закончил читать, я закрыл книгу и сказал сам себе: "Теперь я спокоен. Я знаю, что дальше будет все прекрасней и прекрасней". Первая фраза была так густа, так чудесна... это стало тем огнем, который предвещал огромный костер. Почти целый день после этого я приходил в себя. Вновь я открыл книгу лишь вечером, и в самом деле, потом было лишь прекрасней и прекрасней".
Как результат - Жене создал роман, практически не поддающийся жанровой идентификации. Он "не сводим к традиционным литературным жанрам: ни роман, ни- автобиография, ни поэзия в прозе, этот текст в то же время является всем этим сразу", считает, например, Жан-Жак Рубин.

Произведения Жана Жене:

Роман "Богоматерь цветов"

Пьеса "Высокий надзор"

Пьеса "Служанки"




Рудольф Нуреев

В галерее "Дом Нащокина" проходила выставка фотографий Рудольфа Нуреева. Приехавшая из Парижа экспозиция посвящена печальной дате - пятилетию смерти выдающегося танцовщика.
Нуреев - из ряда русских гениев (Ростропович, Тарковский, Барышников), без которых невозможно представить послевоенную мировую культуру. Но в отличие от других вырвавшихся на Запад соотечественников он напрочь лишен ореола святости.
Гений. Гомосексуалист. Скряга. Хам. Нуреев позволял себе дерзость оставаться самим собой и не выдавать бешеную работоспособность и Божий дар за служение святому искусству.
"Может ли плохой человек быть талантливым?" - спрашивали у Фаины Раневской. "Да, - отвечала актриса, - талант не выбирает, он растет, как бородавка, на первом попавшемся теле".
Тело Нуреева без бородавки таланта имело бы крайне непрезентабельный вид. За вычетом Божьего дара в нем мало симпатичных черт: необразованный выскочка, миллионер с сомнительным вкусом и манией накопительства. Как и положено истинно порочному человеку, Нуреев был гомосексуалистом и умер от СПИДа. Всего этого вполне достаточно, чтобы стать иконой для каких-нибудь прыщавых тинейджеров. На Нуреева же молится полмира. Он был совершенно непревзойденным танцовщиком, человеком, фанатично преданным искусству.
Контрасты эти мешают Нурееву окаменеть в величии теперь уже посмертной славы. Он все еще остро моден и невероятно интересен. Впрочем, как известно, по-настоящему интересны очень богатые, очень бедные, очень порочные и очень талантливые. По-крайней мере, три эпитета из четырех перечисленных относятся к Нурееву.
В одном интервью Михаил Барышников рассказал историю о Нурееве. В 1961 году в Ленинграде их общий друг пришел к Нурееву в гости. Тот сидел один в комнате и слушал музыку - Бранденбургский концерт Баха, одновременно играя в детский паровозик. "В некотором роде, - рассуждал Барышников, - это сущность Рудольфа: Бах и игрушечный паровозик. Рудольф был великим артистом и великим ребенком.
Детские паровозики преследовали Нуреева всю жизнь. Когда в 1961-м он "сбежал" - остался во Франции, он более всего горевал о потерянном багаже: балетных туфлях, парике и о своей первой парижской покупке - "замечательной электрической железной дороге".
Дорогу, по всей видимости, конфисковали советские власти, потому что за свой наглый побег Нуреев был заочно приговорен к семи годам тюрьмы с конфискацией имущества.
Паровозы - не только метафора странствий. Для Нуреева они еще и символ детства, по которому каждый человек страстно тоскует и в которое желает вернуться.

Вундеркинд

Рудольф Нуреев появился на свет в поезде, который шел на Дальний Восток. Случилось это 17 марта 1938 года. Его мать Фарида была домохозяйкой, отец, Хамет Нуреев, - политруком Советской Армии. В семье уже было три дочки. Рудольф особенно дружил с младшей, Розой. Он даже завещал ей свой дом в Монте-Карло, но в последний момент разругался с ней и переписал завещание, дав тем самым повод для судебной тяжбы по поводу своего наследства.
...Детство и юность Нуреева прошли в Уфе. С 7 лет мальчик занимался в кружках народного танца, с одиннадцати брал уроки у А.Удальцовой, бывшей солистки Дягилевского балета. В 16 лет его зачислили в труппу Уфимского оперного театра, а через год послали на стажировку в Ленинград.
В руки опытных педагогов училища Вагановой он попал с фатальным опозданием. "В Ленинграде ему наконец-то серьезно поставили ноги в первую позицию, - считал Барышников. - Это очень поздно для классического танцовщика. Он отчаянно пытался догнать сверстников. Каждый день весь день - танец. Проблемы с техникой его бесили. В середине репетиции он мог разреветься и убежать. Но потом, часов в десять вчера, возвращался в класс и в одиночестве работал над движением до тех пор, пока его не осваивал".
Он брал уроки музыки, ходил по театрам и музеям, коллекционировал пластинки, изучал западную хореографию по иностранным журналам, которые доставал неведомо каким путем.
"Он впитывал все как губка", - хором вспоминают друзья. Губку, как оказалось, можно было насыщать бесконечно. Уже за границей он вкалывал как вол - 300 спектаклей за год, чуть ли не каждый вечер выходил на сцену. Такой ритм (даже если не учитывать постоянные переезды) губителен для профессионала. Нуреев выдерживал и умудрялся к тому же периодически напиваться.
Еще не мог остановиться в собирательстве красивых вещей - все его шесть домов были набиты антиквариатом. Друзья разводили руками, полагая, что это компенсация за голодное уфимское детство. Самая сногсшибательная покупка - два острова в Средиземном море - обошлась ему в $40 миллионов.
В самом начале, на заре карьеры, с недвижимостью и собственностью все было в порядке: ни того ни другого он не имел. По советским меркам, Нуреев был очень благополучным артистом: в 20 лет он окончил училище и был сразу же зачислен солистом в Кировский театр, много гастролировал. Ему и балерине Алле Сизовой партком выделил одну двухкомнатную квартиру на двоих: больше квартир не было, а без жилья были двое. "Они думают, что я на ней женюсь! - кипел Нуреев. - Никогда!"
Жил он у своего учителя Александра Ивановича Пушкина, жена которого, Ксения Юргенсон, в прошлом балерина Кировского, была для Нуреева чем-то вроде ангела-хранителя. Одна из немногих она умела тушить его приступы ярости. С годами его характер становился все более скверным.
...Его только что приняли в Кировский, он пришел на первый урок. По традиции самый юный должен был полить из лейки пол в классе. Все стоят, ждут. Нуреев тоже ждет. Наконец ему намекают, что неплохо бы полить пол. В ответ он показывает всем фигу: "Я, во-первых, не молодой. А потом, тут есть такие бездари, которые только поливать и должны".
Нурееву прощали все. Его талант был заметен невооруженным глазом. К нему относились, как к вундеркинду. Ведущая солистка Кировского Наталья Михайловна Дудинская пригласила его в партнеры. Ей было 49, Нурееву - 19. Это станет традицией: все его партнерши, в том числе и блистательная Марго Фонтейн, будут намного старше его.
Он танцевал в Кировском всего три года, причем далеко не блестяще - на Западе его техника станет куда более отточенной. Но даже за этот короткий срок Нуреев сумел сделать важную вещь: он вернул самостоятельную ценность мужскому танцу. До него, в 1940-50-е годы, мужчины в балете (советском) существовали исключительно как сопровождение для балерин. Они были массивными, чтобы правильно выполнять поддержки.

Свобода приходит нагая

После 26 лет эмиграции, уже при Горбачеве, Нуреев вернулся в СССР, чтобы проститься с умирающей матерью и увидеть горячо любимого учителя.
Шел 1987 год, разгар перестройки. В Шереметьеве журналисты спросили его, что он думает о Горбачеве. "Он лучше, чем другие", - сказал Нуреев. Для Нуреева это было отчаянно смелым вторжением в политику: ни при Хрущеве, ни при Горбачеве ему до политики не было ровным счетом никакого дела.
Его демонстративное невозвращение с парижских гастролей - на девяносто процентов заслуга нашего славного КГБ.
Попросить убежища Нуреева заставили череда мелких, но невыносимых унижений, завистники в театре, постоянный страх стать невыездным.
В 1958-м он вместе со своей партнершей Нинель Кургапкиной гастролировал в ГДР: за месяц и десять дней в составе пестрой, как табор, делегации (цирк, песни-пляски, эстрада, балет) исколесили на автобусе всю страну. Нинель ходила в брюках - что может быть естественнее в автобусе! Но для советских женщин брюки считались неприличной одеждой, и по возвращение директор Госконцерта накатал на Кургапкину донос: дескать, она даже в Дрезденскую галерею пошла в непристойном виде. Балерина стала невыездной. "Я не знала, что делать, - вспоминала она. - Бегала по инстанциям. Даже Рудика за собой таскала в обком партии. Не помогло". Нуреева этот случай потряс. Нинель не поехала на гастроли в Париж, которых весь Кировский ждал, как путешествия на Луну.
В Париже Нуреев был занят лишь в одном балете, да и то в последнем акте, в эпизодической роли. Но публика шла смотреть именно на него, и каждое выступление сопровождалось овацией. У него тотчас появилось множество друзей. Как человек недисциплинированный, он позволял себе шататься по ресторанам и не ночевать в гостинице. В то время как вся труппа послушно знакомилась с достопримечательностями из окна штатного автобуса, Нуреев пропадал невесть где.
Его решили наказать. В аэропорту за несколько минут до отлета труппы в Лондон, где должна была пройти вторая часть гастролей, Нурееву вручили билет в Москву. "Ты должен танцевать на правительственном приеме в Кремле".
"Я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица. Танцевать в Кремле, как же... Красивая сказочка. Я знал, что это повлечет: я навсегда лишусь заграничных поездок и звания солиста. Меня предадут полному забвению. Мне просто хотелось покончить с собой".
К счастью, в 1961-м году, чтобы остаться на Западе, не надо было долго доказывать, что ты подвергаешься гонениям в СССР - надо было кинуться в объятия первому попавшемуся полицейскому.
До отлета в Москву оставалось два часа. Нуреев позвонил Кларе Сенн, своей хорошей подруге, и обрисовал ситуацию. Через двадцать минут Клара уже была в аэропорту. Она-то и подвела к Нурееву двух спасительных полицейских. Как раз вовремя: Нуреев играл в кошки-мышки с кагэбистом, оставленным присматривать за ним. Заподозрив неладное, сотрудник органов хотел ненавязчиво изолировать своего подопечного от группы парижских почитателей. Но тут Нуреев совершает дивный прыжок - его позднее назовут прыжком к свободе, - и, приземлившись, попадает прямо в руки французских стражей порядка. Он просит политического убежища.
Под стражей его ведут в специальную комнату. Оттуда два выхода: один - к трапу советского самолета, другой - во французскую полицию. Он наедине, без чьего-либо давления должен решить, остаться или нет.
У него за спиной безумствует секретарь советского посольства Михаил Клементьев. "Нуреев - советский гражданин, вы должны выдать его мне! Вы арестовали его; это совершенно незаконно!"
Надо ли уточнять, какую дверь предпочел Нуреев? Западный мир приветствовал его не столько как великого артиста: его мало кто тогда знал. У него были обаятельная улыбка, горделивая стать. Он выглядел символом Творца с большой буквы, который выбрал свободу.
И хотя за душой у Нуреева не было в тот момент ни гроша, хотя он не знал ни одного иностранного языка, этот его образ рыцаря искусства стал лучшим паблисити, заменившим ему стартовый капитал.

Попсовый кумир

Через два месяца после побега он уже танцевал в балетной труппе маркиза де Кюваса. Еще через полгода съездил в Нью-Йорк, познакомился с Баланчиным. В феврале 1962-го подписал контракт с Лондонским королевским балетом. Что было фактом беспрецедентным: туда не брали людей без британского подданства. Для Нуреева сделали исключение - он стал партнером блистательной английской балерины Марго Фонтейн.
В Англии вообще с балетом было худо, Фонтейн была единственной и самой яркой "звездой". Когда она познакомилась с Нуреевым, ей было 42 года и она как раз собиралась оставить сцену. Нуреев вдохнул в ее танец, техничный, но по-английски обделенный эмоциями, невероятную чувственность. Они танцевали вместе десять лет и считались самым гармоничным балетным дуэтом своего времени.
Марго ввела Нуреева в высший свет, она буквально бросила к его ногам мир. Конечно, это был платонический и в первую очередь творческий союз, но когда сегодня смотришь записи их танцев и видишь полный обожания взгляд Марго, устремленный к партнеру, невольно приходишь к мысли, что их связывало очень глубокое чувство.
В 1964 году на сцене Венской оперы Нуреев поставил "Лебединое озеро", и вместе с Марго они исполнили главные роли - им устроили безумную овацию, занавес подымался больше восьмидесяти раз.
Помимо балетов с Марго Фонтейн, он как бешеный носился по миру. Его рабочий график не предусматривал отпусков и выходных. Сегодня у него спектакль в Париже, завтра утром - репетиция в Лондоне, послезавтра - гала-представление в Монреале, еще через двое суток - гастроли в Токио. Два вечера в Буэнос-Айресе переходили в турне по Австралии, которое прерывалось телевизионной съемкой в Нью-Йорке. В подобном темпе он жил не год-два, а целые десятилетия.
Разницы во времени он не ощущал, спал не больше четырех часов в сутки, причем где придется - в такси, в самолете. Он всегда был в цейтноте и мог появиться на регистрации авиарейса за пять минут до отлета - ему все сходило с рук. А его шофер, продиравшийся сквозь пробки на парижских улицах, постоянно цепенел: аварии допустить было нельзя, ведь впереди ждали концерты, съемки, публика, занавес!
При все при том надо учесть, что Нуреев был "звездой" нового поколения. Он пользовался славой не только в узком кругу фанатов балета - его знали абсолютно все: он очень умело поддерживал интерес к себе. Однажды он в течение дня дал интервью двум влиятельнейшим журналам - Time и Newsweek. Если бы он кому-то из них отказал, они обиделись бы и не напечатали интервью. А так оба издания, не подозревая о столь некорректном дубляже, опубликовали полосные портреты героя общим тиражом десять миллионов экземпляров.
Уже позже по его следам пойдут Михаил Барышников и Мстислав Ростропович, Монтсеррат Кабалье и Пласидо Доминго - профессионалы серьезного искусства, не побоявшиеся стать попсовыми кумирами.

Сценическая экзотика

Нуреев вел жизнь плейбоя, был завсегдатаем ночных клубов, светских раутов и дипломатических приемов. Он много пил, что не мешало ему находиться в прекрасной форме.
Даже его гомосексуализм, за который его бы наверняка, останься артист в Союзе, упекли либо в психушку, либо в тюрьму, на Западе стал частью его образа, "его сценической экзотики", как говорил Барышников. У Нуреева были романы с Фредди Меркьюри и Элтоном Джоном; молва записала ему в любовники Жана Маре. Но, как вспоминали близкие друзья артиста, гомосексуализм часто мешал в отношениях: Нуреев очень боялся сближаться с людьми, боялся, что им будут манипулировать.
Его искренней любовью был Эрик Брюн - огромного роста датчанин, считавшийся самым изысканным Принцем, когда-либо танцевавшем в "Жизели". Брюн был мировой "звездой", их роман длился до 1986 года, когда Брюн умер от СПИДа. "Все другие юноши были мимолетными увлечениями, - писал знакомый Нуреева. - Случайные встречи ради призрачного мгновения, иллюзии наслаждения, лишь бы не остаться одному".
Сексуальная ориентация дала о себе знать и в коллекционировании: он собирал живопись и скульптуру - изображения обнаженных мужских тел. Вся его огромная парижская квартира на набережной Вольтера, напротив Лувра, была завешана нагими Аполлонами и эфебами. Он платил за них огромные деньги - у его друзей портилось настроение, когда они узнавали цену того или иного сомнительного шедевра.
Нуреев, облаченный в шелковый халат (он обожал старинные дорогие ткани), идеально свои интерьеры дополнял.
Наконец, гомосексуальная ориентация необычно скорректировала его балетный образ. Когда Нинель Кургапкина говорила, что он танцует по-женски, он отвечал: "Вы что, не понимаете? Я же еще юноша!"
"Рудольф вытягивал свое тело, вставал на высокие-высокие полупальцы и весь тянулся вверх, вверх. Он делал себя высоким, элегантным и красиво сложенным", - комментировал его стиль Барышников.
"Эстетика и подход к танцу у него были женские, - писала Кургапкина. - Он первый стал делать высокие полупальцы, высоко поднимать ноги, он увлекался высоким арабеком, высоким пассе".
Нуреев первым среди советских артистов стал танцевать в трико - до него наши танцовщики носили для благопристойности мешковатые короткие штанишки или надевали под трико трусы. Для Нуреева тело не могло быть стыдным.
Гомосексуальная субкультура должна быть чрезвычайно благодарна таким людям, как Нуреев, Пьер Паоло Пазолини, Фредди Меркьюри. Благодаря их таланту гомосексуализм получил хоть какое-то социальное признание и перестал быть проблемой, интересной разве что медикам.

Гений в отвратительных подробностях

Благородный любовник на сцене, в жизни он был невообразимым хамом. Ни роскошь, которой он себя окружал, ни общество, в котором вращался, не избавили его от врожденной мужицкой грубости. С Игорем Моиссеевым они даже не добрались до ресторана, где собирались вместе поужинать. "В машине я заметил, - вспоминал Моисеев, - что у Нуреева резко изменилось настроение. В конце какой-то фразы он нецензурно выругался. Объяснить причину его недовольства я не мог, хотя мне и говорили о его несносном характере. Через некоторое время он выразился еще резче. Тут я не удержался: "Неужели это все, что у вас осталось от русского языка?" Моя фраза привела Нуреева в бешенство".
Так и не успев подружиться и по-человечески поговорить, они расстались.
Больше других Нуреев терзал свою многолетнюю и преданнейшую подругу Дус Франсуа - она вела его дела, помогала заключать контракты. В ее присутствии он себя абсолютно не сдерживал, обращался с ней бесцеремонно и подчас жестоко.
"Я не могу работать с женщинами, - жаловался он друзьям. - Я ничем не хочу заниматься с женщинами".
Однажды, вернувшись из очередной поездки, он торжественно сообщил, что нашел наконец-то секретаря: "Это молодой моряк с Багамских островов. У него на судне есть факс".
Свои финансовые отчеты он скрывал буквально от всех. Его патологическая скупость стала притчей во языцех. Он никогда не носил карманных денег, поэтому везде - в магазинах и ресторанах - за него платили друзья или просто сопровождавшие его люди.
За свои выступления он просил огромные гонорары. Торгуясь до конца, он через день мог позвонить и уточнить, что имел в виду сумму "чистыми", за вычетом налогов.
Налоги были самой больной его проблемой. Он думал, что и тут можно как-нибудь выкрутиться, что его, такого талантливого и уникального, пожалеют, простят, не обратят внимания. В результате всех этих махинаций его ловили на подлоге, и он выплачивал бешеные штрафы.
В этом отношении он был похож на другого русского гения - Стравинского. Тот жаловался, что налоги съедают 90% дохода. "Не может быть", - изумлялся собеседник. "Да, вы правы, - вздыхал Стравинский, - не 90, а, скорее, 95%"
Но как только деньги появлялись, Нуреев тут же вбухивал их в очередную картину или скульптуру. Он обожал редкие ткани, роскошные ковры, старинные шелка. Он мог часами рассказывать о своих костюмах, где какая вытачка и как скроены рукава, чтобы не жало в подмышках. (Барышников от таких рассказов тут же сникал.) Костюмы он заказывал лучшим итальянским кутюрье. Они стоили десятки тысяч долларов.
Он постоянно был окружен целым роем поклонников - пожилых дам и красивых юношей. Он любил свиту - она спасала его от одиночества, - хотя иногда жаловался, что какие-то малознакомые люди фамильярно называют его Руди. Окружающих он шокировал тем, что прилюдно целовался взасос. Видя смущение своего визави, Нуреев приходил в восторг. И говорил, что это старинный русский обычай.
Недвижимость была отдельной страстью: у него остались квартиры в Нью-Йорке и Париже, дома в Лондоне и Сен-Бартельми, ранчо в США и остров Галли в Средиземном море. До войны остров - две подымающиеся над водой скалы - принадлежал Леониду Мясину, хореографу Дягилева. Нуреев купил их в начале 1980-х, отреставрировал три дома и на самом верху выстроил балетную студию.
В 1983-м его пригласили стать директором балета "Гранд-Опера" в Париже. На этой должности он продержался шесть лет, несмотря на кипевшие вокруг страсти, заговоры и протесты. Он много ставил русской классики, прежде всего Чайковского. Хотя в интервью русским журналистам говорил, что наша балетная школа непроглядно устарела. При нем "Гранд-Опера" пользовалась невероятным авторитетом - на этот период пришлось и возведение нового здания театра на площади Бастилии.
Точно неизвестно, когда Нурееву поставили диагноз, - болел он около десяти лет. В 1989-м он танцевал "Сильфиду" на сцене Кировского театра. На его танец невозможно было смотреть без слез: его скорая смерть не вызывала сомнения. Но миф о Нурееве на Западе был раскручен с такой силой, что любое его появление на сцене в качестве танцора ли, постановщика ли (однажды его вынесли на носилках) публика встречала овацией.
В 1991 году совсем обессиленный, он решил сменить профессию - начал пробовать себя как дирижер и успешно выступал в новом качестве во многих странах.

Известие о смерти не стало неожиданностью. Прощальная церемония был обставлена так, будто ее режиссировал сам Нуреев: у его гроба русские артисты по-русски читали стихи Пушкина.
Нуреев лежал в гробу в строгом черном костюме и в чалме. Единственное, чем он остался бы недоволен, - это местом на кладбище Сен Женевьев де Буа: его похоронили рядом с Сергеем Лифарем, которого он всю жизнь не выносил...

При подготовке использованы материалы книги Пола Рассела "100 кратких жизнеописаний геев и лесбиянок".
http://pedessa.narod.ru/