Когда-то она сказала, что я её первая, я действительно была первой у неё - но только в постели, потому как эту девчонку угораздило влюбиться в кого-то ещё раньше, чем появилась я, а она собиралась прыгать с крыши от этой своей жестокой и нераздёленной любви к кому-то, но слишком любила жить, и ей нужен был достойный предлог, чтобы остаться, а мне нужна была она, и получилось так, что мы заключили сделку: я так часто просто просила её остаться, не делать глупостей, и вот среди ночи, лёжа на моей груди и впитывая моё тепло, она спросила: я нужна тебе? - и я ответила: ты же знаешь, что да, и тогда она сказала: я останусь ради тебя, я пообещаю не ходить на тот завод, кстати, надо съездить туда, я хотела тебе его показать - высокий, - и я дрожала каждый раз, когда она упоминала тот завод, потому что знала, что она может пойти и сделать, глупая девчонка, не дорожашая в жизни ничем и ставящая на кон всё, мне говорили: так нельзя, ты одна веришь ей, дура, ты её толкаешь, но я видела её, сначала стоящую на краю в порывах ветра, потом летящую - она и носила-то имя птицы, - а в итоге лежащую на земле, она сама верила, что душа вечна, я терпеливо слушала все её заморочки, не особо вникая в смысл сказанного, потому что размеренный голос и то чувство, которое она вкладывала в свои слова, стремясь рассказать о своей близости к Богу, меня завораживали, и я готова была часами сидеть рядом с ней, слушая лишь интонации и голос, её голос, тогда я боролась с искушением в первый раз поцеловать её, и мы пили красное из двух бокалов, потом уже из одного, а позже, гораздо позже, хотя той же ночью, но, казалось, прошла вечность и пали в руинах мои и её стены, она допивала вино из моих губ, я тогда пожелала ей, чтобы всё сложилось у неё хорошо с этим кем-то, где-то там, чтобы лежали они вместе и пили тёплое красное из губ друг друга, чтобы оно струилось в их венах, плавя лёд в их сердцах и заставляя рушиться стены, но не удалось, не случилось, она могла смеяться только в его присутствии, а я, один лишь раз услышавшая этот смех, не смогла сдержать слёз, - в нём сквозила истерика, да ладно, немудрено, - подумала я, - парень сегодня уезжает, вестимо она нервничает, а ведь это она приучила считать меня этого кого-то парнем, хотя какой, к чёрту!.. - велась девочка на андрогинов, ну и ладно, кому они не нравятся, пусть называет, как хочет, только я не могла, увидев того-ту, считать её парнем, местоимения исчезли, остались имена, остались я, она и она-та, что не любила её, а меня испугала грозным взглядом, появившись спросоня на кухне - не сумели разъехаться вовремя, но я бы отдала всё на свете, чтобы это был взгляд после хмельной и бессонной ночи, я спросила у неё: было что? - она рассказала, что накануне облазили весь город, напились пьяными, она в который раз повторила свои попытки заполучить её-ту - тут я слабо улыбнулась про себя, вспомнив свою формулировку про разные весовые категории, - но... ничего не случилось, её опять погладили по головке, посоветовали успокоиться и не нервничать, не забивать голову всякой дурью, и на вокзале мы были не вместе - она стояла с ней-той, потом куда-то умчалась, а я стояла позади, в отдалении, теперь уже наедине с ней-той, и сверлила взглядом её спину, заставляя нервничать и зло поглядывать на часы, и я ждала, что вот сейчас она-та обернётся, увидит мой взгляд - и все поймёт, я не знаю, чего тогда больше перемешалось во мне и отразилось в глазах: ревности к ней-той, злости на неё-ту, за то, что отвергла её любовь, грусти за них обеих, но она-та так и не обернулась, зато вернулась она, и я надвинула очки и развернулась на каблуках, мне ещё много надо было сделать, надо было "поймать", как она сама выразилась, её, удержать, не дать сойти с ума, заставить обещать не ходить на тот завод, и вот среди ночи, лёжа на моей груди и впитывая моё тепло, она спросила: я нужна тебе? - и я ответила: ты же знаешь, что да, и тогда она сказала: я останусь ради тебя, я пообещаю не ходить на тот завод, кстати, надо съездить туда, я хотела тебе его показать - высокий, и мы проезжали мимо того завода, она показывала мне его из окна автобуса, но я его не видела: у меня перед глазами стояла лишь одна картина - она на краю крыши в порывах ветра, потом летящая, а в итоге лежащая на земле, - и я опять вздрагивала, когда думала об этом, но вспоминала, что ночь или две назад она обещала мне, что останется ради меня, и я приняла обещание, и не отдала его назад, хотя она сразу же попросила об этом, и я смотрела на этот завод из окна автобуса и дрожала, вспоминая, и язычок огня зажигалки привычно обжигал мне пальцы, я нервничала и как всегда тянулась к огню, поворот колесика - и теплая боль, и дрожь унималась, а она привычно пыталась отнять у меня зажигалку, косясь на тех, кто косился на нас, а я провожала глазами высокий силуэт её завода, пропадающий за домами, и вспоминала хриплое арбенинское "...но ничего не случится", теперь-то уж ничего не случится, - думала я про себя, не зная, как ошибаюсь, и мы доставали ролики из мешка и ставили на прогретый полуденным солнцем бетон, а в лесу заливались птицы, и я думала, что там, где я живу, за 2k km отсюда, птицы не поют, просыпаешься среди каменных стен утром и засыпаешь, ими же окружённый, но здесь неуёмное солнце вновь доставало меня, и я начинала радоваться, что я здесь, что рядом она, и что сейчас мне придётся вспомнить то, чем я занималась в далёком-предалёком детстве, таком далёком, что сидящей рядом со мной и натягивающей ролики девчонке и не снилось, то бишь снова встать на коньки, если не на обыкновенные, то на роликовые, и я натягивала их вслед за ней, замечая, что и ботинки, и крепления напоминают мне излюбленные горные лыжи, и втихаря потирая разбитую на склоне много лет назад ногу, и она вставала, чуть покачиваясь, но уверенно, рядом, и смеялась, глядя, как у меня поначалу разъезжаются ноги, но потом наступал мой черёд, и смеялась я, глядя на удивление и некоторое разочарование в её глазах, когда я, немного освоившись, вспомнила все свои юниорские достижения на ниве фигурного катания, коих, признаюсь, немного, разве что правильно падать умею, и поехала, причём поехала неплохо, она смотрела мне вслед и кричала: чёрт, ты же говорила, что никогда не каталась! - и я, чтобы оправдать её разочарование - наверное, ей хотелось меня научить, - неуклюже тормозила рядом и хватала её руками за талию, и мы едва не валились на землю, смеясь, как полоумные, и на роликах, как и без них, я была выше неё, и я пользовалась этим, обнимая её за плечи сзади и устраиваясь подбородком во впадинке ключицы, мимо проносились длинноногие девчонки, вытянувшись и прижав руки к телу, катаясь так, будто это не требовало ни капли усилий, и я косилась им вслед, но больше отдавая дань мастерству, нежели самим бегуньям, мы замешкались у раздевалки, и перед нами на трассе оказалась разношёрстная группа девчонок, и она, дёрнув меня за руку, спросила: знаешь, какие девушки мне нравятся? - я проследила за её взглядом, привычно выдернув из группы глазами типичного дайка - невысокую, коротко стриженую девчонку лет 17-ти, в джинсах и клетчатой рубашке поверх черной майки, в круглых очках, и я ответила: знаю, потому что сама любила таких, и потому что одна такая катилась со мною рядом, не помню, сказала ли я вслух, или всего лишь подумала: baby, you are mirror-biased, вспомнив Кловиса из "The Silver Metal Lover" Танит Ли, выбиравшего себе любовников, до крайности похожих на него самого, и сразу шквал воспоминаний обрушился на меня, но, скорее всего, я лишь подумала об этом, потому что вслух сказала: знаю, и эта девчонка ехала перед нами, увереннее всех стояла на роликах, помогая освоиться подругам, и я понимала, что такую нельзя не хотеть, ведь я хотела ту, что рядом, а она была похожа на ту, что впереди, и я спросила: давай познакомимся? - она смутилась и вырвалась вперед, обгоняя группу девушек, но я догнала её и продолжала строить планы: гляди, она умеет кататься, мы просто подъедем и попросим научить меня кататься, - ведь из нас двоих только про меня можно было сказать, что я лишь недавно встала на ролики, но мы не подъехали и не познакомились, вот если бы их было хотя бы двое, как нас, тогда ещё можно, говорила себе я, возможно, оправдывая отсутствие в своем организме такой черты, органа или чёрт-знает-чего, как храбрость, а попросту говоря, укоряя себя за трусость, мы не подъехали и не познакомились, даже мой в шутку предложенный план ненароком въехать в девушку был отвергнут, и группа обогнала нас и исчезла в лесу, а вокруг пели птицы, и она оставляла меня далеко позади, а потом стояла под горкой и терпеливо ждала, посмеиваясь, а я даже не катилась, а брела, проклиная всё на свете, и ролики не доставляли мне уже никакого удовольствия, жара ощутимо висела в воздухе, кругом парИло, и мне больше всего хотелось притормозить об неё, облапать и насильно заставить целоваться, мне всегда этого хотелось, но она привычно вырывалась и исчезала вдалеке, пошёл дождь и она примчалась мне навстречу: едем назад, по мокрой трассе нельзя, а я не знала, и мы рванули обратно, а потом мне было уже всё равно, потому что обе вымокли до нитки, и я смеялась под дождём, потому что всегда смеюсь под дождём, и смотрела на проступившие от холода соски под своей майкой, и переводила взгляд на её грудь, из нас двоих только на ней была светлая футболка, и мокрая ткань облепила её плечи, а по груди катились потоки воды, и мне было смешно, будто дождь щекотал меня, и я смеялась: ты выиграла бы приз в конкурсе на лучшую мокрую футболку, а когда мы вернулись, дождь кончился, как на зло, и навстречу нам понеслись толпы роллеров, и она снимала свои ролики, держась за мою руку, а я хотела побыть выше неё и оставалась в роликах, я отправила её за кофе, а сама высматривала в толпе дайка с подругами, и они пришли вслед за нами, она принесла мне кофе, мы стояли рядом и смотрели на группу девчонок и на ту-что-в-очках-и-в-рубашке-навыпуск, я пила свой горячий и горький кофе, а она будто с обидой говорила, глядя на девчонку: чёрт, она же натуралка, и мы обе стояли и жалели об этом, они пошли, а я проехала рядом, задев девчонку и, обернувшись, заглянула ей в глаза, - это всё, что я смогла сделать, когда мне так хотелось познакомиться, но не для себя, а для той, что была со мной рядом, и они ушли, а мы остались, и друзья, с которыми она хотела меня познакомить, - подруга-буч и его девушка, - продинамили нас, и мы шли назад в город одни, она несла ролики, а я распускала руки, она строила из себя недоступного буча, давая мне почувствовать себя последней клавой, и я бесилась, стараясь избавиться от практически реального ощущения повисших на мне ярлыков, и рвала едва заметные в траве голубые цветы - клава, так клава! - и лесная дорожка вывела нас к шоссе, вдоль которого мы всё это время шли, и нам надоело идти, я была злая, как чёрт, и она видела это, и мы стояли в десяти метрах от земли, в крытом переходе над шоссе, и смотрели, как капли упруго разбиваются о пыльное стекло, и никого не было, лишь люди стояли далеко внизу на остановке, нам туда, - сказала она, стоя ко мне спиной, а я обнимала её сзади, перекатывая пальцами твердые соски её облепленной мокрой футболкой груди, она закрывала глаза и откидывала голову, разворачивалась ко мне и мы целовались в этом пыльном переходе, отделяющем нас от дождя и воздуха, пахнувшего пылью и дождём, и мимо прошло несколько человек, прежде чем я оторвалась от неё, и мы пошли на остановку, я дремала в автобусе, и она под конец тоже съехала головой ко мне на плечо, и я проснулась, автобус трясло, и её голова на моём плече подскакивала, а я думала, почему эта девчонка любит кого-то другого, а спит со мной, мне было холодно, а потому лезли мысли, и её голова покачивалась на моём плече, мы снова выскочили под дождь и, хохоча и матерясь - в основном я, - понеслись к дому, скинули одежду и залезли в душ, когда-то, приезжая ко мне, она не захотела этого делать, впрочем, я её понимаю, но теперь она стояла рядом, и я наслаждалась её гладкой оливковой кожей под моими пальцами, а она быстро выскочила из душа, оставив меня одну, и оставив больше воды для моих длинных волос, потом мы искали что-нибудь сухое и теплое, и я залезла в её майку и штаны, а она надела свои любимые мною шортики, обрезанные из джинсов по самое нехочу, и я любовалась её стройными ногами, обнаженными этими самыми шортиками, и я говорила ей, что люблю её, и что она красива, на что она привычно отмахивалась и шла на кухню, а я оставалась одна, растянувшись на положенных на пол матрасах, служивших нам постелью, думая, почему так глупо влюбилась, я понимала, что ей нравилось быть любимой, ей льстило внимание, наши отношения её ни к чему не обязывали, и можно было любить кого-то ещё, её-ту, но ей нравилось обожание и желание в моих глазах, а я никогда не видела этого в её взгляде, хотя тоже привыкла видеть в чьем-то взгляде желание и восхищение моим телом, но не с ней, не с ней, и я шла на кухню и прижималась к ней, запуская руки под майку, она шипела и пыталась вырваться: ай, руки холодные, типичная Рыба, но распятая моими объятиями скоро сдавалась, я принималась готовить обед-ужин, а она, стоя в своих хентайных шортиках против света, мучила телефон, забивая на вечер стрелку с так-и-не-явившимся-на-роллер-ринг-бучом-подругой-с-её-подругой, позже выяснилось, что она хочет показать той подруге, какой должна быть, по её словам, настоящая лесбиянка, то бишь я, но я на такую честь не особо претендовала, и в итоге мы сошлись на том, что можно выписать на вечернюю пьянку только пресловутого буча, обойдясь без подруги, что и было сделано, ужин был съеден, и мы пошли в магазин за выпивкой, меня опять обозвали клавой за то, что морщусь от пива, я покорно соглашалась и шла молча рядом, вечером пришел званый буч, и мы сидели дома и пили каждый своё, а потом долго выясняли, в какой же песне с нового альбома Земы мне почудилось, что поёт её вовсе не Зема, а кто-то другой, но были уже такими пьяными, что закончилось всё сетованиями по поводу отложенного "Цунами", и мы шатались ночью по близлежайшим кварталам и сидели на скамейке перед домом, и буч жаловался - хотя я сказала бы "жаловалась", уж больно милой оказалась девушка, - на свою подругу, пейджер и правда оживал каждые десять минут, принося послания от ревнивой девчонки, чего она её так держит, если, как ты говоришь, натуралка? - спрашивала я, но она трепалась с бучом, и я смотрела на них, а буч смотрел на меня, и мне хотелось, чтобы хотя бы в одном взгляде промелькнуло желание, мне нужно было это видеть, чтобы жить, чтобы дышать, чтобы любить ту, что не любила меня, и я понимала, что получу всё это, лишь когда вернусь домой к той, что так же безответно, как я эту девочку, любит меня, и мы переглядывались с бучиком за её спиной, и пора было идти домой, я попросила у буча сигарету, и мы вышли на балкон курить, она пришла вслед за нами и осталась, морщась от сигаретного дыма и поминутно смотря на часы: в полночь или около того она должна была чатиться с ней-той, и мы лежали с бучом на расстеленных на полу матрасах, я сказала: дай руку, и сжала её ладонь в своей и спросила: почему же всё так хреново? - и она ответила, сжав в ответ мою ладонь: не знаю, и её рука грела меня, но я вывернулась, и мы обе лежали на расстеленных на полу матрасах и смотрели на неё, сидящую за компьютером, ёе пальцы парили над клавиатурой, она иногда смотрела на нас, но потом снова возвращалась к монитору, и я думала, что может сказать ей она-та, и мне было больно, что она любит не меня, а ту, другую, и я чувствовала отвращение к себе за то, что мне так больно, за то, что я позволяю ей так ранить себя, я говорила себе, что мне следует быть благодарной ей хотя бы за то, что сейчас мы вместе, что она спит рядом со мной, а не где-то там, с ней-той, но мне было больно и из-за того, что это меня она привязала своим обещанием остаться, потому что не удалось привязать её-ту, и я повелась, а она-та даже не пробовала удержать, называя её маленькой и глупой и советуя повзрослеть, вот это-то она и делала - взрослела семимильными шагами, и я смотрела на её пальцы над клавиатурой и глаза, прикованные к монитору, и мелочно жалела себя, а буч уже спал, повернувшись на бок, и я выудила сигарету из лежавшей на столе пачки и ушла курить, давясь горьким дымом без капли ментола и слыша за спиной стук клавиш, в её городе всюду сады, в моём городе всюду дома и нет садов, и она вышла полуголая на балкон и села рядом, неужели всё? - желчно поинтересовалась я, и мы стали целоваться жёстко и жестоко, я кусала её губы, наполняя никотином её дыхание, мои холодные руки снова пробирались под её майку, мы растолкали сонного буча, и она постелила ему в соседней комнате, едва тёплый душ - и упали на матрасы, я мстила ей той ночью, она не отставала от меня, я делала больно за то, как сделала больно мне она, мешая боль физическую с болью душевной, но напрасно: она никогда не могла оценить прелесть боли на грани нежности, мне так и не удалось научить её этому, и мы сплетались в клубок и откатывались друг от друга, оказавшись сверху, она добралась до меня, и мне стало плевать на всё: на неё-ту, что далеко, на свои обиды; неопытные пальцы, но она быстро училась, и привычная дрожь пронзала меня, и я просила её о боли и хрипло смеялась над её замашками дайка, она ласкала меня так, как, по её представлениям, следовало обращаться с женщиной, но не со мной! - я пожалела, что у меня нет ногтей, что нет ногтей у неё, и вспомнилось о лесбиянке, которая с ногтями и которая одинока, и я опять хрипло смеялась, заставляя её делать мне больно, ближе, ближе... - и я кричала, почти беззвучно, а может быть и в голос, если так, то надеюсь, что спящий за стеной буч не спал, я свернулась в клубок и откатилась от неё, зарыв боль и наслаждение где-то глубоко внутри, словно не желая делиться ими с ней, и она гладила меня по спине и обнимала, и я вытягивалась, давая теплу растечься по всему телу и принимая её ласки, я сказала ей, что из неё вышел неплохой дайк, и назвала цифру между шестью и восемью по десятибалльной, в шутку оценивая её умение, не сказав, однако, что это особенность моего организма, и что неважно, что она делает - если только не делает всё неправильно - я всё равно получу своё, и она лежала, довольная, и я лежала тоже довольная, и на моих пальцах был её запах, и я подносила их к лицу и вдыхала её запах, и у меня сжимался внутри комок желания, и бешено хотелось курить, ровно настолько же, насколько не хотелось вставать, и как на грех не было пепельницы, и мы снова занимались любовью, или трахались, что было без разницы и до фонаря обеим - и нас было, без сомнения, слышно в соседней комнате, и я думала, о ком думает она, когда она со мной, вот так, нанизанная на мои пальцы и дрожащая, и я делала ей больно, но она просила об этом, и потом мы лежали, и я знала, что сейчас она думает о ней-той, потому что она сказала: знаешь, во всём ты у меня первая, и я слушала её голос, в комнате ощутимо пахло сексом - запах, не узнать который невозможно, и я жалела, что она сказала это, потому что ложь - всегда ложь, и меня не устраивало быть всего лишь той, кто первой сделал её и кого сделала она, мне хотелось быть ей-той, что за тысячи километров, кто отталкивает её, но кого она любит, и на часах уже была половина пятого, за окном приподнималась серая тьма, обнажая темные силуэты деревьев, и пели ночные птицы, и я слышала их, лежа на матрасе рядом с нею спящей, и я пошла курить, и смотрела на выкатывающееся из-за горизонта солнце, которое ещё тоже было сонным и не жгло сетчатку, и я смотрела на него и не хотела спать, душ - и на кухню, потом в комнате проснулся буч и сонно присоединился ко мне, эта чудная девочка уселась с ногами на табуретку и принялась смотреть, как я обваливаю в муке смерзшиеся соцветия цветной капусты, она улыбалась, и улыбалась я, и мне чудилось в её взгляде понимание, должно быть, мы всё-таки не дали ей поспать этой ночью, и теперь она улыбалась мне, словно говоря: ну, теперь-то ты успокоилась? - она помнила, как я брала её за руку, и под её взглядом мне действительно хотелось успокоиться и не хотеть от жизни ничего, кроме хорошего, изматывающего и дающего наслаждение секса, но снова, приняв обличие тянущей боли и скрывшись внутри тела близ позвоночника, проросло желание быть любимой, и я погасила улыбку, скоро проснулась и та, что была моею этой ночью, и мы втроем ели цветную капусту и жареную картошку, я и она - по привычке палочками, буч - вилкой, усмехаясь нашим извращениям, и мне захотелось снова так же напиться под вечер, в той же компании, такие желания обычно приходят под самый конец, когда уже ничего не изменить и надо уезжать, и мне действительно надо было уезжать, мы шли к вокзалу втроём - я, она и ещё одна подруга, натуралка - странное дело, и я то держала их обеих за руки, то отнимала ладони, меня трясло оттого, что два дня пути - а потом месяцы одной, она говорила, что всё нормально, и мы подходили к вокзалу, я отняла свою сумку и, ускорив шаг, оторвалась и ушла вперёд, и стояла, глядя в окно в зале ожидания, а на перроне целовались парень с девчонкой, они тоже расставались, но были счастливы, и девчонка показывала ему только что купленный "Инфинити", а я смотрела на Зему на обложке и думала, как процветают в этом городе аудиопираты, и она подошла сзади и спросила, зачем я делаю так больно ей, ей и себе самой, ведь любовь делает только сильнее, она не должна причинять боль, а мне хотелось и послать её, и повернуться и целовать, и было облегчение оттого, что она не ушла, и досада, ведь так мне легче было бы уехать, но мы стояли рядом, и она ёжилась от моей холодной руки, мы упирались лбами и смотрели друг на друга, я скользила щекой по её щеке и прикусывала мочку уха, чувствуя знакомую дрожь её тела, на глазах у всего зала - и одни, лишь она что-то пробормотала про сидевшую в нескольких метрах от нас подругу, а я только тогда о ней вспомнила, но пора было уже идти, и мы пошли, и прошли половину поезда, пока не поняли, что вагон в другом конце, и мы бежали до моего вагона, она спросила: давай попрощаемся здесь? - и мы целовались, словно в последний раз, и ей все-таки удалось сделать больно мне, в отместку за всю ту боль, что причинила ей я, - в какой-то момент на мои тянущиеся губы она уже не ответила, и я поняла, что всё, прощание окончено, я усмехнулась: буч тоже мне, махнула рукой и пошла к вагону, но она снова развернула меня к себе, наскоро впилась губами в мои, отшатнулась и исчезла в толпе, до меня, да и при мне она носила на тонкой шее легкую веревочку бус, она отдала их мне, словно в знак того, что обещала, что остается, дважды перепоясав ими мне запястье, по приезде я писала ей, она привычно отмахивалась от моих слов, говоря, что любовь за 2k km невозможна, я сердилась и впадала в истерику, и однажды бусы рассыпались на моём запястье, и я осторожно собирала их кончиком иглы и нанизывала на новую нить... Я ответила на её письмо: жду в августе, и ждала...