Между тем шлюхи врубили старый «кассетник», нарезали нехитрой закуски, разлили водки:
- Эй ты, мечтатель, погнали выпивать,- скомандовала золотозубая сквозь протяжное завывание «Владимирского централа».
Бухать начали яростно и со вкусом. Жеманно укнув, Тоша отправлял в рот очередной стопарик, весело рассказывая девицам разные небылицы. Шло время. Язык оратора начал все чаще коверкать слова и путать фразы:
- Однажды я и-иду б-бухой и вдруг Мерс, а в нем Боря Моисеев…а я г-говорю ему, а ты еврей…
Внезапно зазвенел дверной звонок, и одна из проституток пошатываясь пошла открывать. Коридор наполнился какими-то гаркающими звуками, и через секунду в комнату ввалились три пьяных хачика в одинаковых кепках.
- Вай, - сказал один, -вот тэбэ раз. Это што за хуй…
Возникла неловкая пауза.
- Это што за хуй я тэбэ спрашиваю! - повторил чурка, обращаясь к одной из проституток.
- Я не хуй, - с бравурной злобой прокричал Тоша. Я великий поэт. А ты чурка ебаная!
- Зарежу! - закричал абрек и бросился на обидчика.
Не смотря на сильное алкогольное опьянение, поэт ловко увернулся и нож вошел в жирную ляжку золотозубой шмары, которая, дико завопив, опрокинула шкаф на двух оставшихся чурбанов. У Тоши помутнело в глазах. Он вдруг резко решил валить и схватил котомку с книгами. Почему-то оказалось, чтобы открыть входную дверь, надо сначала запрыгнуть на порог.- Непорядок, - смутно подумал беглец, открыл дверь и вышел…
… Тошу вернул в сознание чей-то истошный вопль: «Спасите! Скорая. Человек из окна упал. П-а-м-а-гите!»
Тоша тут же вскочил и, стремительно трезвея, бросился бежать подальше от проклятого места.

Немного отдышавшись и придя в себя Тоша начал лихорадочно думать, где бы ему заночевать, так как на улице уже начало понемногу темнеть. С тоской блудного попугая он сиротливо посмотрел на залитые уютным светом окна домов. Увы, там его никто не ждал. Что же делать? Денег по-прежнему не было. Пока он размышлял над своей участью, на небе появился месяц. Глубоко вздохнув, он нехотя полез на дерево. Разместившись как соловей-разбойник на огромном суку, утомленный бродяга мгновенно уснул. В тихую летнюю ночь приснился ему радостный и светлый сон. Тоша в желтой униформе работает на ликеро-водочном заводе на укупорке бутылок. С хрустальным звоном тянется мимо глаз вереница разноцветных бутылок. Чего там только не было: и коньяки, и настойки разные, и водка всякая. Но вдруг блаженную гармонию сна пронзила неприятная мысль, что чего-то здесь не хватает, чего он понять не мог. И вдруг все закружилось, завертелось. Конвейер издал ужасающий скрежет. Тоша оглянулся и увидел бегущего к нему грузчика с бутылкой в руке:
А «Анапу» забыл, - заорал грузчик и ударил поэта бутылкой прямо в лицо…
…- Товарищ прапорщик, а авоську забыли, - послышался голос.
- Да хер с ней. Не деньги же там.
- Там книги, - завопил Тоша, мгновенно вскочив.
- Вот и наш птенец очухался. Че, из гнезда вывалился, - гоготнул прапорщик Занюхаев.
И тут Тоша неожиданно расплакался от обиды и жалости к себе.
- Че, оформляем его? - посерьезнел не любивший соплей прапорщик.
- Да ну его на хуй. Че с ним делать? Денег у него все равно нет.
На том и порешили. С привычным остервенением рядовой Дронов ударил Тошу по почкам дубинкой и лишь после этого ночной дозор погрузился в «бобик» и укатил. Гость столицы застонал и потел ушибленное место.
И тут он принял единственно правильное решение – примкнуть к бомжам. Подхватив авоську с литературой, Тоша грустно поплелся вдоль обшарпанных домов московского пригорода, грустно заглядывая в пустые глазницы подвальных проемов в надежде увидеть свет.
Наконец ему улыбнулась удача в виде освещенного подвального окна из которого доносились приглушенные голова. Тоша зашел в вонючий загаженный подъезд и начал спускаться по подвальной лестнице. В нос ему ударила целая гамма ароматов, от которых бы стошнило нормального человека из надземной среды обитания, но наш герой был настолько измучен скитаниями и голодом, что всего этого не замечал.
Спустившись в освещенную мутным светом подвальную комнату, Тоша увидел довольно живописное зрелище. Вокруг старого круглого стола эпохи имперского стиля 50-х годов сидело несколько бомжей, которые скрюченными грязными пальцами разлупляли дымящуюся печеную картошку, отправляя в свои гунявые рты.