Всё бы ничего, холод он всегда холод и его можно перетерпеть, но только не с ветром. Только не без перчаток. Только не голодным. Он шмыгнул носом и поглубже запихнул руки в карманы. Жизнь не радовала.

Ехать из Минска в Москву казалось было верхом идиотизма, но ведь нет, он переплюнул степень тупизны, он опоздал на кастинг. Сел не туда, повернул не там, сошёл не там, да много ли нужно невезения в Москве, чтобы не попасть на проект, о котором мечталось, бредилось, в который верилось и который должен был обязательно сделать его звездой. В кармане гремела оставшаяся мелочь, на душе было не паршиво - на душе было никак. В камере хранения на вокзале валялся рюкзак, в нём пара маек, тетрадка с аккордами и все, пожалуй. В кармане, в основном, гремела мелочь, бумажных денег в кармане было явно меньше, чем железяк и не такими уж крупными они и были. Он снова погремел деньгами, словно надеясь, что это поможет сосредоточиться на мыслях. Ещё раз ночевать на вокзале - плохая идея, плохая. Ехать домой - а вот хотелось бы, но, во-первых, долбаная гордость не позволяла вернуться "на щите", а во-вторых, он банально прое*ал деньги, когда ехал в набитом автобусе. Вышел на остановке, к слову сказать, не на той, сунул руку за бумажником и был неприятно удивлён лёгкостью карманов. Ладно была привычка рассовывать по карманам сдачу и не собирать её оттуда, наскрёб около пятиста рублей, сколько протянуть можно на эту скудную сумму в Москве, он старался даже не думать. А есть уже хотелось.

Нужно отбить маме телеграмму, чтобы она осуществила денежный перевод - это здравая мысль. Но это постыдная, пораженческая мысль, обирать мамочку, учительницу - нет, отметаем здравую, но стыдную мысль. Из бредовых идей была одна - зацепиться в Москве, вцепиться в неё всеми зубами, держаться и добиваться своего - петь! Он же хотел петь, хотел славы, выступлений в переполненных залах, с сумасшедшими фанатками, визжащих, стонущих и кончающих только от звука его голоса. К чёрту всё, он добьётся своего, он останется здесь!

Первый порыв энтузиазма быстро схлынул, и он вздрогнул, возвращаясь к холодной зимней реальности, пронзительному ветру, грязному снегу и пустому карману. Есть хотелось чёртовски. Вчера он не ужинал, а сегодня только завтракал, да и какой это завтрак - еда из "Макдональдса", это топливо для организма, не еда. Как ни странно, нынешнее положение не казалось каким-то плохим сном или бредом, он прекрасно осознавал реальность и реальность далеко не радужную. Всё случившееся с ним было до боли банальным и простым, да, провинциал в Москве, да, без денег, да, с амбициями - старо всё как мир, а Москва до сих пор слезам верить не научилась. Он сжал кулак так, что коротко остриженные "под пенёк" ногти воткнулись в мякоть ладони, сейчас, вот именно сейчас, что-то нужно было делать, предпринимать, не стоять здесь, ёжась, рассматривая разбредающуюся с кастинга толпу и думать о том, что уже почти сутки ничего не ел. Медленно, словно нехотя, он побрёл прочь, стараясь вспомнить, где здесь ближайшая остановка, размышляя так же о том, куда сейчас поедет, что будет делать, на что он готов ради того, чтобы всё-таки добиться желаемого.

С детства он привык, что добивается всего. Ненавязчиво, не торопясь, не форсируя событий и, видимо, не настаивая на желаемом, он приходил к тому, что со стороны казалось, будто совершенно ни с того, ни с сего на него падают все блага мира. Окружающие могли лишь удивляться, почему этому длиннющему, худому, нескладному мальчишке во всём везёт, вон и вымахал теперь в какого красавца, а был – чума чумой, страшненький, два метра сухостоя. Мало кто вспоминал про усиленное посещение спортзала, долгую работу над собой, преодоление собственной застенчивости и травлю собственных тараканов. А тараканы были жирные, откормленные, и главным из них был таракан недоверия этому миру. Он никогда никому не доверял, никогда никому не позволял залезть себе в душу, не был ни с кем откровенен и открыт. Разве что с мамой. Не до конца. Иногда с братом. Редко. Начало этому положил развод родителей, в один момент разлетелась сказка о красивой и счастливой семье, в которую он верил. В принципе это не страшно, у многих наступает такой вот ступор и чувство обманутого - проходит всё это. Но позже, масла в разгорающийся огонёк недоверия подлила его девушка. Вика. Вика, так, обычная девчонка, он ещё думал, что она в нём такого нашла, ведь обычные девчонки предпочитают парней: троечников, среднего роста, среднего телосложения, обычных в общем, а не глазастых, длинных, тощих, глядящих на мир широко открытыми глазами и впитывающих всё увиденное как губка. Когда они первый раз целовались, в голове настойчиво кружился и порхал какой-то сонет Шекспира, что-то вроде: "Тебя я музой называл своею... Глаза, что петь немого научили, заставили невежество летать - искусству тонкому придали крылья...". Сонет жёстко приземлился, когда он узнал, что Вика стала с ним встречаться на спор. Вот просто так, поспорили, может на шоколадку, может на то, чтобы выйти на площадь Независимости и прокричать петухом, он не знал, на что обычно спорят девушки, но доверие к миру рухнуло окончательно. Никогда, никому не доверять, никогда никого не любить и не привязываться, быть закрытым ото всех, от окружающего мира и его ненужных треволнений, просто обозначить для себя цель и идти к ней. Быть в СЕБЕ. Он и шёл, насколько ему позволяло вечное чувство обиды на всех и себя, в первую очередь, но при этом старался не задумываться, к чему это может привести. Просто иди вперёд, не останавливайся, иди, когда тебе плохо, иди, когда плохо всем, иди, когда мир рушится, просто иди.

Мороз напомнил ему о том, что он является счастливым обладателем ушей и щёк, пришлось вытаскивать руки из карманов и истошно растирать уши, кляня себя за склонность к некоторому позёрству и пижонству – мотаться в мороз без шапки, ну не придурок ли, но напялить извечную пидорку - это моветон. Неожиданно, джип на противоположной стороне улицы привлек его внимание своими необычными маневрами: то заводился, то глох, трогался с места, затем снова возвращался на исходную. В конце концов, из него выскочил пассажир и, ожесточенно хлопнув дверцей, ринулся прочь, не разбирая дороги. Проследив за невысоким лысоватым дядечкой взглядом, он снова погрузился в невесёлые раздумья. Нет, а вот, если бы сейчас к нему подошёл какой-нибудь продюсер и сказал: "Ты будешь знаменит, я сделаю для этого всё, но за это ты станешь моим рабом и будешь делать всё, что я скажу" - он бы согласился. Конечно, согласился бы. Он живо вообразил себе картину: вот тот джип подъезжает, выходит из него чувак в костюме от Версаче или кого там, и говорит: "Ты прикольный, ты мне нравишься, хочу на тебе заработать. А ты, хочешь заработать на себе?" Вышло всё настолько реалистично, что он уже представил как сидит в тёплом нутре машины и даже на несколько секунд бросил растирать замёрзшую щёку, отдавшись воображаемому теплу. Джип тем временем продолжал выполнять сложныё манёвры, явно демонстрируя, что душевное состояние его владельца оставляет желать лучшего.

В животе заурчало, возвращая его владельца к более прозаичным мыслям о том, что день грядущий готовит. Возвращаясь от мечтаний о далёкой и нереальной славе, к мыслям более насущным: как прокантоваться на пятихатку, он и не заметил, как джип совершил очередной финт ушами – на этот раз машина тронулась и двигалась параллельно ему, неторопливо бредущему, куда глаза глядят.
- Эй, тебе куда?
Это было настолько созвучно мыслям, что он даже запнулся и замер, бессмысленно глядя на тонированные стёкла, не понимая, что из только произошедшего реальность, а что вымысел.
- Ты что, глухой? Немой? А может всё сразу?
Водитель этой громадины с трудом придерживал дверцу со стороны пассажира, почти свесившись наружу, русые волосы падали на лоб, закрывая глаза, и он забавно фыркал, сдувая чёлку.
- Садись, короче. Ну? Долго ещё будешь думать?
Размышлять о том, с чего вдруг его приглашают, времени не было, вспомнилась старая поговорка: «дают – бери, бьют - беги», если хотят подвезти – хорошо, деньги можно сэкономить, их не так-то и много, точнее нет совсем.

Внутри и правда было тепло, так, как ему и грезилось, тут же повело в сон, вот бы заснуть и не просыпаться никогда, а спать-спать-спать в уютном нутре джипа словно Иона во чреве китовом. Водитель выглядел раздражённым, откровенно злым и у него было ужасно знакомое лицо, но никак не вспоминалось, кто же это.
- Так куда? – безразлично бросил владелец «кита».
Только он хотел ответить, что, пожалуй, на вокзал, чтобы из камеры хранения забрать рюкзак и податься, куда глаза глядят, но в этот ответственный момент в животе вполне отчётливо заурчало. Водитель вскинул бровь и, ни слова не говоря, тронулся.

Ехали они молча, ему даже не было любопытно куда, зачем, он просто мучительно вспоминал, кто же этот парень, немногим старше его, но вон, обладатель джипа, шмотки на нём прикольные, стильные, на заднем сиденье брошена курточка, капюшон которой был оторочен волчьим мехом. Когда остановились у «Макдональдса» - он смутился. Окончательно же впал в крайнее смущение, когда водитель вышел со своего места, открыл ему дверь и вытащил за локоть из машины. Сил на оное совсем не осталось, когда всё так же молча, его протащили до кассы, заказали гамбургеры, картошку фри, холодную колу и горячий кофе. Молча же, уселись за столик и, вопреки ожиданиям, он получил колу, кофе знакомый незнакомец придвинул к себе и принялся методично болтать в нём палочкой, которая в «Маке» исполняла роль ложки. Забив на благовоспитанность, он принялся поглощать предложенное, присматриваясь в пол-глаза, кто же осчастливил его этаким милосердием, а благодетель тем временем всё так же бездумно дёргал ложечкой, не глядя по сторонам, уткнувшись в какую-то точку на стене.
- Извините, можно автограф? Вы такой замечательный! Мы с мамой вас очень любим и у нас есть все-все ваши альбомы!
Рядом со столиком мялась недурного вида девица, в синей курточке, с «конским» хвостом на затылке и очень гламурного вида сумочкой, напоминавшей не то голубой гробик, не то сундучок, стайка подружек почтительно подхихикивала издалека, не решаясь видимо подойти и отдав пальму первенства самой отважной. Благодетель вдруг стал совершенно другим человеком, расцвёл обаятельной улыбкой, любезно спросил имя обладательницы сундучка, мамы, всех домашних, подружек, последние, наконец, подтянулись к их столику и тоже, дрожащими лапками, стали подсовывать кто блокнотики, а кто, видимо, только что купленные в ближайшем киоске постеры. Покончив с выводком желающих получить долгожданную закорючку, знакомый незнакомец снова устало фыркнул на светлую чёлку и спросил его:
- Тебя хоть как зовут-то, скиталец?
- Дима, - ответил он, чувствуя, что всё, что до этой встречи в его жизни было – это была совершеннейшая фигня и сейчас начинается ОНО.
- Дима, а дальше?
- Калдун, - ответил он и, предотвращая вопросы, добавил, - я из Минска.

Он никогда не думал, что можно так снисходительно надломить бровь и тут же устыдился себя, своих потёртых джинс, куртки, стоптанных кроссовок. Да он вообще никогда не думал, что ему будет стыдно за себя, собой он всегда гордился, был уверен, что добьётся чего хочет и, что, в общем-то, не такой уж он сейчас замухрышка, а вполне ладный и даже в меру стильный парень, но рядом с этим хлыщом, почувствовал себя дешёвкой и отчего-то самозванцем.
- Здравствуйте! Прохор Андреевич, извините, пожалуйста. Извините. Можно ваш автограф?
Рядом со столиком, обмирая от ужаса за собственную наглость, стояла очередная девица. «Ну, конечно же! – вспомнил, наконец, он. - Конечно! Прохор Шаляпин, звезда российской эстрады, взошедшая недавно, но очень удачно. Как там, в газетах «лирический певец, воспеватель родных просторов и души русской» Ёпт, я сижу с самим этим «воспевателем» и он только что подвёз меня, а теперь ещё и кормит обедом». Он подумал так же, что сейчас терпение у звезды закончится и Шаляпин пошлёт очередную поклонницу, тем более, что та вовсе не была хорошенькой, а обычной очкастой толстушкой, с жирной кожей и прядками сальных волос, изображающих на её голове стрижку всех времён и народов «каре». Но странное дело, тот снова засиял улыбкой, заблестел глазами, словно к нему заявилась Мисс Мира и всё так же ласково, как и у предыдущих страждущих его внимания, выспросил, как зовут барышню, её маму, пуделя и прочую лабуду. Лишь только осчастливленная поклонница отошла, прижимая к себе блокнотик, Шаляпин снова стянул улыбку с лица и угрюмо уставился на него.
- Чего таращишься, Калдун? Гляделки у тебя, как софиты.
Дима пожал плечами и уткнулся в стакан с колой.
- Ну, рассказывай, - приказным тоном потребовала звезда, всё так же мучая кофе, от которого ещё не отпила и глотка.
Дима снова неопределённо пожал плечами, так и не отрываясь от стакана. В этом телодвижении он хотел выразить то, что хотя ему помогли, однако это не даёт право на копание в его жизни, вовсе он не собирается тут направо и налево трещать о том, что находится в огромной жопе.
- Давай-давай, - не терпящим возражений голосом сказал Шаляпин, - очень мне интересно, что это молодой человек с убитым лицом делал на улице, неподалёку от концертной студии "Останкино", где проходил кастинг на «Фабрику звёзд-6», тем более что кастинг закончился, а этого убитого лица я на нём не видел.
«Твою мать, - сказал себе Калдун, - точно же – Шаляпин и Дробыш, вот кто должны были отбирать народ. Я не тупой, я просто замёрз и устал. Очень устал». Прохор тем временем продолжал:
- Это как раньше барам, знаешь, пятки чесали перед сном. Развлекали, типа. Вот и ты, сделай милость, развлеки меня своей историей. Что-то мне подсказывает, что она интересная.
- Пошёл ты, - оскорбившись, сказал Дима, в нём закипела прозрачная такая злость, словно горячий источник, чистая, сильная, кипучая.
Шаляпин молча кивнул и… не стал настаивать, только улыбнулся еле-еле, уголками губ.

Молчание стало затягиваться, кола заканчиваться и, чувствуя себя неловко, он выдавил:
- Я опоздал на кастинг, хотел вот попасть. Не судьба значит.
Шаляпин рассматривал его пристально, почти по-детски непосредственно, склонив голову к правому плечу, задумчиво проводя пальцем по щеке. Снова затянувшееся молчание. Дима облизнул губы, соображая, чтобы ещё сказать, но на этот раз сам Прохор нарушил тишину:
- Ты хочешь стать известным? – молчаливый кивок. – А что ты умеешь?
Вопрос показался ему идиотским, но он выдавил:
- Петь.
- И хорошо?
Разговор становился бессмысленным, каким-то вязким, навалилась дикая усталость, хотелось положить локти на стол, уткнуться в них носом и заснуть.
- Ладно, - покладисто сменил тему Шаляпин. – Ты не занят? Время есть?
Сложно было удержаться, и он ляпнул:
- До следующей пятницы – я совершенно свободен.

Повинуясь приглашающему жесту, Дима пошёл за ним, они сели в джип и снова куда-то поехали. По дороге он пытался понять, куда они едут, но был настолько не знаком с Москвой, что не смог бы даже сказать в центр они едут или из центра, да он и не пытался понять, просто приткнулся и задремал, пытаясь хоть как-то утолить многодневную усталость и накопившийся стресс. Перед глазами скакали цветные обрывки, были ли это сны, образы, просто что-то цветное, словно цыганская юбка, мельтешащая перед глазами - уловить их суть он не мог.
- Приехали! Пошли!
Дима вздрогнул и открыл глаза, дрёма не помогла, стало ещё хуже, разболелась голова, усталость всё так же гнула плечи. Неспешно бредя за своим энергичным поводырём, он продолжал раздумывать на тему: как же выкрутиться из безденежья, но в глубине души уже поселилась слабая надежда, ЧТО-ТО уже началось, закрутилось и увлекло его куда-то, словно лист, упавший на воду.
- Что это? Где мы? – спросил он, чувствуя, что надо проявить хоть вежливое любопытство.
- Ну-у, - задумчиво протянул его спутник, - как тебе сказать, ты – провинция, другое государство, тебе это вообще ни о чём не скажет, поэтому просто гордись, что сейчас ты попадёшь на вечеринку, в частный клуб.

То ли клуб, то ли вечеринка были очень закрытыми, при входе Шаляпин нервничал, когда его имя искали в списке и пару раз крепко выругался на неторопливо и внимательно читающего перечень, имеющих право на вход, охранника. Как только всё встало на свои места, он снова стал уверенным и небрежно кивнул на Диму: «Этот – со мной». Охранник осмотрел его цепким взглядом, а затем предложил подойти поближе и расставить руки в стороны. Когда ничего не подозревающий Дима выполнил всё, что от него требуется, охранник быстро пробежался по нему руками и только после этого разрешил пройти.
- Обыск? Это не клуб, а тюрьма какая-то, - с отвращением сказал Дима, чувствуя себя униженным, оплёванным.
Шаляпин проигнорировал приступ демократии у свободолюбивого белоруса, он был занят: склонив голову, слушал какую-то блондинку, вещавшую что-то с перепуганным видом. Выполнять это ему было сложно - его рост приближался к двум метрам, сам немалого роста, Дима превосходно понимал, что стоять буквой «зю», чтобы выслушать взволнованный шепот достаточно тяжело, однако, как показало предыдущее общение Прохора с дамами – для них он готов был на любые жертвы.
- Чего уставился? – опять придрался Шаляпин, попрощавшийся с блондинкой. - Пошли.
Клуб был как клуб, сначала Дима ничего особенного и не заметил из-за чего его стоило делать таким закрытым, но запихнутый Шаляпиным на низкий диванчик, от нечего делать, он начал присматриваться к посетителям и с лёгким удивлением стал подмечать, что знает почти всех: популярный ведущий, известный своими ток-шоу с потугой на скандальность; певица, в придачу ко всем своим талантам, так же ведущая ток-шоу - что-то там для женщин; ещё и ещё телеведущие и исполнители; попадались и незнакомые лица, эти скользили словно тени, стараясь не особо обращать на себя внимание, громко не хохотали, демонстративно дам не тискали.
- А…. кто же владелец клуба? – решился, наконец, спросить он, вернувшегося откуда-то и плюхнувшегося рядом на низкий, неудобный диванчик, Шаляпина.
Тот хмыкнул, обвёл рукой вокруг:
- Посмотри ещё раз и скажи – ты на самом деле такой тупой или прикидываешься? Тут же все с первой кнопки, если что. А, да. Прости, ты же из Белоруссии.
Это прозвучало так, как если бы Дима был с Чукотки или Канады, очень обидно и с нехорошей усмешкой. Объяснять, что вещание этой самой кнопки распространяется и на его родину, он не стал, наплевать, хочется глумиться – да пофиг, ему всё равно, а Шаляпину похоже приятно. Дима пожал плечами и снова принялся глазеть по сторонам, прикидывая, зачем его притащили сюда и что из этого выйдет.
- Ладно, пошли, - снова скомандовал Шаляпин и направился к выходу.
Вконец замороченный Дима с радостью встал с неудобного дивана, размял затёкшие ноги и снова поплёлся за новым знакомым.
- Зачем мы сюда приезжали? – спросил он, рискуя снова нарваться на колкость.
- Чтобы я переговорил с нужными людьми и чтобы на тебя посмотрели, - туманно пояснил Прохор. – Так, у тебя планы до пятницы всё те же?

В машине Дима снова провалился в дрёму, спрашивать о чём-то Шаляпина, похоже, было бесполезно, тем более, что его плохое настроение плавно перешло если не в отличное, то в хорошее точно, об этом свидетельствовали такие симптомы как загадочная улыбка, время от времени мурлыкание себе под нос чего-то крайне немузыкального, а фразы стали ещё более колкими. Дима дремал, но сквозь сон он слышал, как Шаляпин дважды разговаривал по телефону, бросая односложные фразы, типа «ну-ну», «посмотрим», «отвяжись», чувствовал, как они раз останавливались и он куда-то выходил, а по возвращении что-то запихивал на заднее сиденье и бурчал «…приключения себе нашёл…». Всё это он слышал и чувствовал, но так полностью и не проснулся, плавая на тонкой плёночке яви и сна, может и не выходил никуда Шаляпин, может и не разговаривал по телефону, не бурчал ничего, может, приснилось всё это – он не мог бы поручиться, что из всего было на самом деле, а что было сном.
- Давай, спящая красавица, открывай глазоньки-то и топай за мной.
Совершенно потерявшись во времени, пространстве и себе, Дима открыл глаза и на автомате вышел из машины в темноту раннего зимнего вечера, Шаляпин положил ему руку на плечо, так и повёл, придерживая.

Обычный, затрапезный вид квартирки, совершенно не вязался с её владельцем, Дима стоял и растерянно озирался – разве что техника присутствовала дорогая, а, в общем и целом, никаких изысков.
- Чего встал столбом? Нет чтобы помочь.
Только сейчас Дима обратил внимание, что Шаляпин умудрился одной рукой тащить здоровенный пакет, в котором, судя по торчащей палке французского батона, были продукты. Помогая разгрузить и запихать всё в хотя и относительно новый, но отчего-то поцарапанный холодильник, он осмелился сказать дерзость:
- Ты не только поёшь, но и готовить умеешь?
Шаляпин разогнулся и в этот момент Дима отметил, что глаза у него, до этого момента казавшиеся голубыми, оказывается серо-зелёные, пронзительные, злые.
- Я думал, ты умеешь. Ты же простой бялорусский парень, сумеешь бульбу сварить или чего там.
Так и сказал «бялорусский», так и сказал «бульбу». Тоже, блин, великий знаток языков. Даже костяшки пальцев засаднило от желания врезать по этой наглой, холёной физиономии, но он сдержал себя, только облокотился на край холодильника и холодно поправил:
- А готовлю я не ахти, точнее совсем не готовлю, зря надеялся.
Шаляпину все его изыски были как с гуся вода, он прищурился, чуть прикусил губу и задумчиво сказал:
- А ведь была умная мысль поесть где-нибудь. Придётся тебе придумать что-нибудь, иначе спать ляжешь голодным.
- Какая забота, - саркастично отозвался он, - ладно, картошка есть? Можно пожарить картошки.
Картошка нашлась, целых пять штук чистеньких светленьких картофелин улыбались на дне пакета. Он только руками развел такой безалаберности, ну кто картошку штуками покупает! Кое-как совместно они сварили что-то похожее на овощное рагу, окрещённое ещё Джеромом К. Джеромом «ирландским рагу», хозяйствовал в основном Дима, Шаляпин руководил, язвил и мешался под ногами.
- Так значит, ты поёшь? – вернулся он к прежней теме.
Дима только молча кивнул, стараясь не очень уж активно махать ножом, а то доведёт до греха своими подколами, получится как в мюзикле «Чикаго»: «Он упал на нож. Десять раз подряд».
- Наверное, известным стать хочешь? Мм?
- Это уж как получится, - сухо ответил Дима. – Я так понимаю, ты в этом можешь помочь. Я правильно понимаю?
- Ага, - беззаботно отозвался тот.
Разговор на этом как-то иссяк и Дима так и не понял, что за прихоть помочь овладела звездой и действительно ли он поможет, спрашивать же и нарываться на язвительные ответы у него не было желания. На текущий момент, на него напала какая-то апатия, он словно созерцал себя со стороны, будто героя кино, смотрел и ничего не делал, просто интересно было, куда же может унести течение. За последний день жизнь подкинула столько всего, что как-то мозг не справлялся с изобилием информации, поэтому включил защитную реакцию и Дима ничему не удивлялся, а если и удивлялся, то предпочитал держать это как всегда в себе, в пределах своей души, своего мира, размышлений. Ему казалось, что всё так и должно было быть, ведь это Москва, здесь возможно всё, поэтому, ничего удивительного, что он встретил Прохора Шаляпина, а тот, может быть, поможет ему. Разговор он не поддерживал, но всё же как-то пошло само, когда они ели столь лихо приготовленный им ужин, запивая его красным вином – Шаляпин, коньяком – он. Он вообще не хотел пить, но, промёрзнув за день и устав, почему-то почти сразу согласился на предложенный «Мартель». В холодильнике ещё болтались банки с пивом, но завывание пронзительного февральского ветра за окном не располагало к этому, ассоциирующегося с летом, напитку. Сам Шаляпин тоже было потянулся к коньяку, но махнул рукой и изъял из бара бутылку красного.

Они всё же разговорились и он сам не заметил, как попал под обаяние Шаляпина, словно те девчонки, что млели и замирали только от одной шаляпинской улыбки или взгляда в их сторону. Прохор говорил всё и не говорил ничего, об этой квартире Дима узнал, что это была самая первая квартира в Москве, которая была его собственностью, но при этом он аккуратно обошёл тему о своем нынешнем месте проживания, хотя было ясно, что здесь он гость нечастый, но любит и сюда наведываться, он рассказал о том, что имеет неплохое специальное музобразование, училище, сейчас последние курсы Гнесинки, но где он жил, чем занимался, когда только-только приехал в Москву – об этом так же умолчал, быстро переведя тему на другое. Шаляпин был отличным собеседником, ненавязчивым, его можно было просто слушать, вставляя изредка «ага» и тому подобные междометия или просто молчать. Дима готов был простить ему все его ядовитости, колкости и «бялорусский». Посуду мыть не хотелось, но долг вежливости того требовал и он, поборов дневную усталость, принялся возить щёткой по тарелкам. Распихав кое-как посуду по сушилке, он присоединился к Шаляпину, плюхнулся на мягкий, хотя и вытертый диван. Ветер бросал в окна пригоршни снега, усыпляющее завывал. Дима попытался следить за тем, что творится на экране телевизора, но Шаляпин с такой скоростью переключал каналы, что он так и не смог на чём-то сконцентрироваться и в очередной раз за день заснул. Хотя нет, заснул это как-то мягко сказано, его просто вырубило, тяжёлое покрывало сна упало на голову и занавесило веки.

Он не сразу почувствовал, что чьи-то руки раздевают его, стаскивают джемпер и уже добрались до футболки. Устало махнув рукой, попытался объяснить, что сейчас он сам разденется, не надо с ним как с маленьким, но руки настойчиво хозяйничали по его телу и вполне по-хозяйски расстёгивали пряжку ремня. Он снова полуосознанно стряхнул надоедливую руку, мешающую спать, но в следующее мгновение резко проснулся от того, что его очень настойчиво покусывали в шею.
- Какого...
Спросонья голос был хрипл, а движения несобранны, поэтому он ещё раз отмахнулся куда-то в пустоту, а затем, открыв глаза, столкнулся со злым зелёным взглядом.
- Ты чего?
Ответа не последовало. Шаляпин, всё так же заглядывая ему в глаза, неторопливо взял его за подбородок и чуть притянул к себе. Дима замер, поддаваясь гипнозу зелёных, злющих глаз, но затем, что-то сообразив, рванулся прочь.
- Я не по этой части, отвали!
От рывка он слетел с дивана и теперь глядел на Шаляпина снизу вверх, не то что испуганно, а непонимающе.
- Вот как… - бровь снова презрительно надломилась. - А ты, значит, думал, что слава и раскрутка тебе обойдутся просто так? Ты, значит, думал, что я просто так буду подбирать на улице всяких доходяг, жалеть их и показывать нужным людям? Нет, ты серьёзно так подумал? Я даже не слышал, как ты поёшь, придурок!
- Хорошо пою, - выдавил сквозь сцепленные зубы Дима.
Шаляпин презрительно хмыкнул, а затем хищно нагнулся и заломил ему руку.
- Да что ты за уёбок такой! Я сказал - отвали!
Дима вырвал руку с риском вывихнуть её, но был опрокинут и прижат к полу. Уверенно, ах, как уверенно, с него стаскивали джинсы, трусы, практически рвали ни в чём не повинную футболку.
- С-с-с-сука-а-а-а, - выдохнул он, стараясь вывернуться из-под тяжести чужого тела.
Чужие руки, касаясь кожи, словно обжигали её, побуждали вырываться всё сильнее и отчаяннее, но усталость, сковывающая движения, была союзником Шаляпина. Короткий смешок, неожиданный удар ребром ладони по шее, горячий шёпот на ухо:
- Давай, Калдун, вот он шанс стать известным, вот она плата за известность. Ты не хочешь... стать известным?
Чёрт возьми! Он хотел, он готов был платить, но не собой же, однако сказанное, словно пчела в волосах, запало в душу.
- Дыши глубже, - посоветовал Шаляпин, - будет легче.
Дима с ужасом почувствовал, как к ягодицам прижимается возбуждённый член, а в плечи впиваются ногти, сдирая кожу, и рванул в последней надежде освободиться, а затем, чтобы не вскрикнуть от боли, ужаса, вцепился зубами в руку.

Это было больно, но больше унизительно, он так и остался лежать на ковре, уткнувшись в сгиб руки, стараясь ни о чём не думать, просто лежать, просто слушать звон в голове, просто...просто...просто стараться не разреветься хотя бы. Он слышал, как ходил по комнате Шаляпин, хлопал ящиками, что-то доставал, ему было на это пофиг, пофиг, пофиг. По-о-о-о-ф-и-и-иг. Он чувствовал себя ледышкой, так же как и сегодня с утра, замёрзшим, несчастным. Чувствовал до тех пор, пока его плеча не коснулась тёплая рука и чей-то голос сказал:
- Ну и надолго ты здесь разлёгся?
Что тут можно сказать, сделать - он не знал, наверное, нужно было послать этого зажравшегося идиота, наорать, ударить, но он просто подчинился этой тёплой руке, встал, позволил отвести себя в душ. Шаляпин загнал его в душевую кабинку, включил воду, и Дима заворожено стал смотреть, как капли стекают по его волосам, лицу, рубашке. Это было неправильно, но красиво. Он поднял руку и отвёл чёлку, прибитую водой и закрывающую глаза, Шаляпин автоматически повторил этот жест, а затем, ни слова не говоря, схватил какой-то гель, губку, вылил добрую половину флакончика и принялся яростно тереть его плечи.
- Сам.
Чтобы это сказать, ему пришлось разлепить плотно сжатые губы и наконец-то полной грудью вздохнуть, отчего вода тут же набилась в нос и вызвала судорожный кашель.

Он почувствовал, что сходит с ума, что может быть нелепее, когда человек, который только что насиловал тебя, заботливо загоняет тебя в душ и устраивает тут сеанс спа-массажа или как там это. Его возражение Шаляпин пропустил мимо ушей и продолжал усердствовать с губкой, проводя ей уже не только по плечам, груди, но животу, спине.
- Сам. - Он попытался оттолкнуть его. - Да что ж ты меня крутишь как куклу, я сам, сам могу.
Глупо было что-то говорить, Шаляпин всё равно словно не слышал, всё так же серьёзно, даже как-то отчасти строго, он, хлюпая мокрой одеждой, вышел, затем вернулся и стал вытирать и заматывать Диму в большое, пушистое полотенце. Затем, чуть ли не за руку, отвёл и уложил на постель, заботливо прикрыв одеялом. Сопротивляться, возражать, пытаться понять это сумасшествие Дима уже не старался, он уже был почти благодарен, а тут и природа сжалилась над ним, уронив в сон, едва он коснулся головой подушки.

Наступившее утро не доставило поначалу никакого дискомфорта, лежишь себе в мягкой постели, под тёплым, пушистым одеялом, смотришь в потолок, либо, чуть повернув голову, на задёрнутые шторами окна, сквозь шторы пытается пробиться зимне-весенняя муть, называемая днём, а тебе тепло, хорошо, сонно. Потом Диме надоело смотреть на окна, и он повернул шею посмотреть, что же творится справа от него и замер, рассматривая того, с кем делил постель. Всё произошедшее накануне отчётливо встало перед глазами и, вглядываясь в эту неприглядную картину, он не готов был принять какое-то решение. Шаляпин спал в футболке с забавным рисунком на груди, который впрочем, подробно не представлялось возможным рассмотреть. Спокойствие и какой-то уют, что ли, осеняли его, отчего-то показавшуюся Диме хрупкой под большим одеялом фигуру, вольготно раскинувшуюся по своей половине кровати. Дима лежал и думал о том, что долго это не может продолжаться, он должен встать, пойти в душ или уже пусть Шаляпин быстрее просыпается... Хотя нет, пусть это длится бесконечно, он должен собраться с мыслями, хоть с какими-то, принять решение. Можно сейчас встать, тихо собраться и гордо уйти, но тогда прощай слава, надежды на известность; если же оставаться ждать, когда этот гад откроет глаза и может быть соизволит принять участие в нём, тогда он будет винить себя до конца жизни в том, что его популярность куплена, и куплена весьма грязной и позорной ценой. Что же делать? Пока он лежал, предаваясь излюбленному вопросу русской интеллигенции, и таращился на то, как спит "звезда", Прохор проснулся, лениво потянулся и замер, словно прислушиваясь к себе.
- И чего вытаращился?
Это вместо "доброе утро". Дима запоздало отвёл глаза, еле удержался, чтобы не спрятать алеющие щёки в подушку и буркнул:
- Есть такая английская поговорка - даже кошке позволено смотреть на короля. Вот уж не думаю, что...
Шаляпин уже не слушал его, он как-то весь напрягся, подобрался, словно гепард перед прыжком и обеспокоено закрутил головой, словно соображая, откуда последует удар. В эту минуту и раздался телефонный звонок.

Дима слушал обрывки телефонного диалога и поражался тому, как опять быстро преобразился Шаляпин, судя по изменившейся интонации, звонила девушка, даже в телефонном разговоре он был вежлив, заботлив, нежен.
- Да? Алло? Лена, рад слышать. Я... Что? Леночка, солнышко, пожалуйста, не делай этого. Давай ты подождёшь меня, и мы поговорим, хорошо? Лена? Лена?
Судя по всему собеседница на том конце провода бросила трубку, а Прохор выскочил как ужаленный из постели и молча бросился к входной двери. Краем сознания Дима отметил, что нынче звёзды российской эстрады спят в пижамке, точнее в забавной футболке и таких же забавных штанах, но вообще, в ту минуту, кроме этого, ничего путного он вообще не подумал, поэтому бросился вслед за Шаляпиным, скорее интуитивно чувствуя, что кто-то нуждается в помощи, но вовремя вспомнил, что не одет и, судорожно прыгая на одной ноге, принялся натягивать джинсы на голое тело. Впопыхах он попытался натянуть кроссовки, но по лестнице уже сверкали босые пятки Шаляпина, он плюнул и так же, босой, бросился догонять скачущего через две ступеньки Прохора, гадая, зачем и куда они бегут.

Дверь жалобно пискнула под напором двух тел и цепочка с той стороны двери приказала долго жить. Вломившись, Дима из-за плеча Прохора увидел девушку, задумчиво сидящую на подоконнике открытого окна. "У Шаляпина-то седьмой, а эта на два этажа выше", - зачем-то тут же подсчитал Дима.
- Лена! Нет! Ну, зачем ты это делаешь, Леночка? - нежно начал Шаляпин осторожно, по-кошачьи подкрадываясь к окну.
- Не подходи, - ровным грудным голосом ответила она и ме-е-едленно стала перегибаться туда, вниз, за окно.
Дима почувствовал, что является героем чьего-то дурного сна, вот ещё немного и...
- Лен, - голос Прохора был подчёркнуто спокоен, - Ну ты подумай, Лен. Леночка, маленькая, подумай, зачем ты это делаешь? Как ты можешь меня оставить? Ведь ты оставишь меня, свою маму, друзей, мы не сможем жить без тебя. Лен, мы тебя очень любим, а ты нас любишь?
Пока девушка прислушивалась к его увещеваниям, Шаляпин уже одолел основную часть расстояния, отделявшего их и теперь, оставив свои кошачьи замашки, спокойно подошёл к ней и положил руку на плечо. Он не стал стаскивать девушку с окна, не стал кричать, он просто положил руку, но Дима сразу понял и успокоился, эта рука держит крепко, уж кому-кому, а ему об этом теперь кое-что известно.
- Ленушка, пойдём, на окне холодно.
Только через несколько секунд Прохор крепко обнял её и, наконец, стащил с окна, девушка тут же истерически разрыдалась, а Дима с готовностью бросился закрывать несчастное окно и попутно искать взглядом, нельзя ли во что закутаться потеплее, с голым торсом при минус пятнадцать за бортом - не праздник.
- Вот глупая, ну зачем ты опять, а? - мурлыкал Прохор, сидя на полу и держа в своих объятьях девушку.
Это было очень трогательно, в высшей степени трогательно и прекрасно, Дима даже засмотрелся, как всхлипывает несчастная Леночка в руках у Шаляпина, так красиво и возвышенно, а её светлые волосы, нет-нет, не блондинка, а скорее русая, цвет волос - словно колосья, золотистый, прекрасный цвет, так падают, закрывая её расстроенное личико. Всё это отдавало такой картинной красотой, что Дима даже не особенно удивился, когда обнаружил, что из-за занавеси светлых прядей на него смотрит глаз, чистый и незарёваный. Всего лишь секунду они смотрели друг на друга, а Дима уже понял, что нажил себе смертельного врага.
- Тебе не холодно? - Прохор провёл рукой по обнажённому локотку Лены, и уже обращаясь к Диме - Поставь чайник.
Молча отправившись на кухню, он ещё раз отметил этот недружелюбный, настороженный взгляд, обжигающий презрением.

На кухне он осторожно осмотрелся в поисках чайника, нашёл электрический, проверил, много ли в нём воды и щёлкнул кнопкой. Всё это не потребовало много времени или огромных усилий, но проделал он всё это осторожно, медленно, одновременно прислушиваясь к тому, что творится в комнате. Он не был параноиком, просто знал, что сейчас что-то последует, что-то интересное.
- Да один мой знакомый, - услышал он голос Шаляпина, видимо в ответ на вопрос.
- И давно твои знакомые ходят голые у тебя по квартире? - спросила девушка, и Дима кожей ощутил её недружелюбие. Прислонившись лбом к косяку, он закрыл глаза и вздохнул: сейчас он должен войти и тем самым прервать объяснения Шаляпина, не факт, что самые удачные.

- Не холодно? - повторил он Шаляпина и тут же содрал с тахты покрывало и завернул в него сидящих на полу. Получилась скульптура "Спящая совесть" или "Партизаны на привале".
- Спасибо, - тихо промолвила Лена и в ней, Дима наконец-то узнал вчерашнюю, как ему тогда показалось, блондиночку, шептавшуюся с Прохором в клубе. - Это было... так глупо, я сама не знаю, что на меня нашло. Прости.
Далее Дима имел счастье наблюдать, как она трогательно уткнулась лбом в грудь Шаляпина, а тот с чрезвычайно озабоченным видом принялся поглаживать её по голове и касаться губами волос. Залюбовавшись, он не сразу поймал повелительный взгляд Прохора, который сначала уставился на него в упор, а затем повел глазами в сторону кухни, намекая, что чайник уже вскипел. Разливая чай, он поймал себя на том, что наливает две чашки, этой Лене и Шаляпину, а сам словно статист, словно преданный слуга даже не подумал о себе. Разозлившись, он схватил третью, стал наливать и тут же разлил воду из чайника.
- Всё в порядке? - обеспокоенно отозвался Шаляпин на его шипение от брызнувшего горячего кипятка на босую ногу.
- Вполне! - бодро отозвался он и поморщился, его положение становилось всё более и более абсурдным. Кто он такой, что на чужой кухне разливает чай и хозяйничает по квартире?

Лену отпоили горячим чаем, слезинки почти высохли и она даже начала улыбаться, поглядывая на Прохора.
- Всё хорошо? Ты больше так не будешь делать? - как маленькую спрашивал он её.
Дима снова поймал себя на том, что является статистом в этой безумно красивой сцене: Шаляпин держит в ладонях лицо Леночки, заглядывает в глаза, а та, словно цветок, стремящийся к солнцу, вся тянется к нему и согласно кивает, так же преданно глядя в глаза. Чая Диме, конечно, не досталось, остатки он расплескал, чего же оставалось делать - тупо смотреть красивые картинки и мучиться от сознания того, что мало того, что здесь он лишний, так ещё и каждая картинка, несмотря на красоту, фальшива до безобразия.
- Умница. - Прохор поцеловал девушку в висок. - Мы пойдём ко мне, а ты сейчас ляг, полежи, отдохни, хорошо? Если тебе будет плохо - звони мне обязательно.

Они спустились в квартиру и тут Дима снова в полной мере ощутил на себе как фигово быть чьей-то игрушкой, его направили в душ, словно сам бы он ни за что не догадался, что носился босой, натоптал ноги и плечом задел в подъезде далеко не идеальную стену, что желательно всё это смыть. Ни слова не говоря он заперся и, скрипя зубами, забрался в душевую кабину. Тут-то его и настигло, скрутило и раздавило отчаяние. Стараясь не издавать никаких звуков, даже не скулить, он просто сполз на пол и замер, закрыв лицо руками. Он даже не думал ни о чём, не занимался самокопанием, не пытался решить что-то, сидел на полу и прижимал ладони к лицу, как пятилетний ребёнок, который закрывает себе глаза и считает, что если он никого не видит, то и его не видят - спрятался! Стук в дверь ванной, однако, вернул его к способности шевелиться и он вяло крикнув: "Сейчас иду!", включил душ.

Шаляпин не был плохим хозяином, что нехозяйственным - это верно, но завтрак он всё-таки сумел сообразить, фрукты, тосты, варёные яйца - годится для начала дня. Дима послушно сел на указанное место и молча принялся уминать еду, затоптав гордость как можно дальше и прижигая её калёным утюгом. Молчание затянулось, и он, всё же не выдержав, спросил:
- А кто это… была?
Шаляпин чуть вздрогнул, поставил чашку кофе, Дима отметил, что кофе, видать, он не пьёт, но почитает лучшей игрушкой при необходимости что-то покрутить в руках, и нехотя ответил:
- Подруга. - Дима кивнул, а Шаляпин, словно обжигаясь словами, выпалил, - Бывшая моя девушка.
Дима кивнул:
- Оно и видно.
В наступившей тишине он почувствовал себя крайне неуютно, не так как до этого.
- Потрудись-ка объясниться, - холодно сказал Шаляпин, снова беря чашку в руки.
Сначала Дима растерялся, а затем сообразил - да Шаляпин в западне и сам этого не видит!
- Видно, что она твоя бывшая, ты к ней относишься трепетно, чувствуешь себя виноватым. А она - она шустрая такая девушка, пользуется тобой.
То, что эту тему развивать не стоило - об этом он подумал в следующую секунду, глядя как каменеет лицо звезды, и он снова ставит чашку на стол.
- Послушай, ты... - прошипел Прохор, перегибаясь через стол и хватая его за футболку на груди. - Лена Терлеева мой друг и не смей говорить гадости о ней. Тебе ясно? - он для убедительности дёрнул за футболку. - То, что ты тут оказался, ещё не даёт тебе права открывать свой рот и в чём-то обвинять человека.
- Ты взбесился, что ли? - взмолился Дима, выдираясь от Шаляпина. - Что я сказал оскорбительного? И вообще, ты что, не видишь, тебя только что использовали, вот уж не знаю для чего, но тебя только что отымели в мозг, как ты вчера отымел меня в задницу!
Сказал и осёкся. Прикусил губу и торопливо взял в руки чашку. Поставил чашку и наконец-то поднял глаза. И понял, что Шаляпин просто непостижим, сейчас он сидел, удобно откинувшись на спинку стула, и спокойно рассматривал его, совершенно уже не злясь. Снова прикусив губу, Дима размышлял некоторое время, затем решился сказать:
- Извини конечно, если ты считаешь это нормальным, но по-моему, твоя бывшая хочет вернуть тебя назад и вызывает у тебя ложное чувство вины, чтобы ты пожалел её и вернулся. - Тут он вспомнил этот совершенно сухой, без слёз глаз и, набрав воздуха побольше, выпалил. - Ну, какой самоубийца звонит, сообщая, что он собирается бросаться из окна и при этом запирает дверь всего-то на хлипкую цепочку? Да знала она, что ты прибежишь. Да все девчонки так делают, Вика тоже устраивала "показательные выступления", ну может не так глобально, но было.
Шаляпин сидел молча, размышлял. Диме ужасно захотелось, чтобы он что-то сказал и поэтому торопливо продолжил:
- А если уж она не первый раз так делает - то точно, так оно и есть.
Шаляпин растерянно провёл рукой по столу, словно смахивая крошки, Дима зачарованно проследил за этой длиннопёрстой дланью и снова вскинул глаза на него.
- Не в первый? - сочувственно спросил он, понимая, что попал в точку. Шаляпин задумчиво смотрел куда-то поверх его головы, а затем, совершенно спокойно спросил:
- Поел? Пошли, нас ждут, давай, шевелись. Чего ты всё время таращишься? У меня, в конце концов, и свои дела есть, нянчиться тут ещё с тобой.
Диму, что называется «повело», гордо вскинув голову, он начал:
- А я, между прочим, и не просил.
Он уже почти привык к таким резким сменам настроения и тем разговора, даже сам начал заражаться такой манерой беседы. Шаляпин проигнорировал его очередное «либретто», не давая тем самым развить тему и скандал, он просто встал, вылил кофе в раковину, оставил чашку в мойке и молча вышел. Дима остался сидеть с крайне одураченным видом.

Перед тем как уйти, Шаляпин поднялся на два этажа выше, навестил Лену, та, словно ничего утром и не было, порхала возле зеркала, тоже куда-то собираясь.
- Всё нормально? – спросил он, оглядывая Терлееву, словно видел впервые. Та грустно улыбнулась:
- Ну, почти.
Прохор ещё раз задумчиво осмотрел её, словно видел впервые, затем, поддавшись какому-то порыву, обнял её, нежно шепнул:
- Береги себя, - а затем уже сердито Диме, застрявшему в дверях с разинутым ртом - Пошли уже, чего встал.
Дима начал привыкать быть мебелью, без споров, возражений он повернулся и пошёл к лифту, слыша вслед Леночкино шипение: «Вот как, друг, говоришь?» Ответа он не услышал, так как лязг вызванного лифта заглушил шёпот Прохора.

В машине они ехали так же молча, один не счёл нужным сказать, куда едут, второй решил не спрашивать, лишь, когда парковались, Прохор, задумчиво глядя в зеркало заднего обзора не то спросил, не утвердительно сказал:
- Значит поёшь….

Когда они вошли внутрь какого-то помещения, он не сразу понял, что это студия, только, когда мимо проскочила бойкая девчонка с папкой в руках и двумя стаканчиками кофе, он начал догадываться, куда и зачем они приехали.
- Виктор Яковлевич, это тот парень, про которого я вам говорил, - небрежно кивнул Шаляпин, вышедшему навстречу человеку. – Послушаем?
Подошедший особой красотой не блистал, однако самоуверенность сквозила в каждом жесте, водянистом взгляде. «Кто такой? - спросил себя Дима, глядя на светлые волосы до плеч, пухлые щёки и кожаный пиджак. - Какой-то бывший рокер, похоже. Чёрт, это же Дробыш. Он же - В.Я. Дробыш».

С ним дальше особо и не считались, поставили перед микрофоном, сунули в руки ноты, текст, дали наушники, потом кто-то догадался спросить, знает ли он нотную грамоту, над его робким: «Не очень хорошо», задумались и, наконец, стоящий в стороне Дробыш, снисходительно спросил, а что бы он сейчас хотел спеть. Дима задумался, а дальше… как-то само получилось, он открыл рот и запел:
"This ain't a song for the broken-hearted
No silent prayer for the faith-departed
I ain't gonna be just a face in the crowd
You're gonna hear my voice
When I shout it out loud"

Сейчас или никогда! Сейчас или никогда всё решится. К чёрту всё, он поёт и докажет, что умеет петь.

"It's my life
And it's now or never
I ain't gonna live forever
I just want to live while I'm alive
It's my life
My heart is like an open highway
Like Frankie said
I did it my way
I just want to live while I'm alive
'Cause it's my life"

Наверное, он слишком увлёкся, потому что не сразу заметил приподнятые удивлённо брови Дробыша и полуоткрытый рот Шаляпина, он даже не сообразил, что его не прерывают, а продолжают слушать, одобрительно переглядываться и кивать. Заметив, наконец, что всё внимание направлено на него, он смутился и оборвал себя на полуслове.
- А ничего так, - высказался Прохор, поглядывая на Дробыша.
Тот не отвечал, внимательно изучая своими невыразительными глазками Диму, Шаляпин слегка ссутулился, но терпеливо ожидал ответа.
- Так как говоришь, зовут этого самородка?
Дима почувствовал, как к щекам прилила кровь, и ему захотелось куда-нибудь нырнуть, чтобы спрятаться от этого ощупывающего взгляда.
- Зовут… - тут по губам Шаляпина скользнула усмешка, истолковать которую можно было как угодно. – Зовут его Колдун.
- Так прям и зовут? – саркастически переспросил Дробыш, разглядывая Диму, словно тот был редким видом длиннохвостого попугая.
- Ну да, знакомьтесь – Дмитрий Колдун. Республика Беларусь. Самородок.
Дробыш устало потёр лоб, затем всё так же расслабленно уселся в кресло.
- А по паспорту?
Прохор всё так же загадочно улыбался.
- И по паспорту почти тоже самое. Вообще он «Калдун», но я так подумал – может, сделаем его «Колдуном»? Практически готовое имя для сцены. А? Возьмём его на проект, раскрутим.
Дробыш наконец внимательно, очень внимательно посмотрел на Шаляпина и, вытягивая губы трубочкой, медленно проговорил:
- Ну, допустим, ты его протежируешь и покровительствуешь, но где же ты, сучёныш, раньше был? Проект вот-вот начнётся, кастинг уже был. Куда, скажи мне, куда я его засуну? Не было его на кастинге, мать твою! Такую дылду все запомнят! Скажут - мы тебя не помним, ты кто, откуда вылез?
Окружающие сделали вид, что совершенно ничего не слышали, а может и правда не слышали, может, привыкли к этому и всё это в порядке вещей, но Диму просто передёрнуло от такого обращения. В его голове как-то не укладывалось, что вот этого гордого, стройного, уверенного, красивого Шаляпина можно так вот припечатать словом. Он полагал, что Прохор сейчас вскинется на Дробыша и будет, возможно, некрасивая сцена, но он отстоит своё достоинство, если уж на достоинство окружающих ему наплевать, то, следуя от противного, своё он бережёт и лелеет, но Шаляпин спокойно стоял, облокотившись на пюпитр с нотами и даже не пытался сказать слова поперёк, молча улыбался своей очаровательной улыбкой, затем, он закончил играть Чеширского кота и спокойно продолжил:
- Ну, а почему бы не ввести его в проект немного попозже, недели через две-три, после того, как все перезнакомятся и всё устаканится? Он будет представлен... ну… ммм…, короче, это по-любому придаст остроты проекту, он будет раздражающим фактором. Зрителям будет интересно наблюдать за перепетиями новенького.
Дробыш задумался, изредка поглядывая на притихшего Диму.
- Остроты? Ну, а почему бы и нет, думаю, на рейтинге это скажется положительно – неприятие новенького, конфликты, да, думаю идея хорошая.
Он благодушно закивал, а Дима с ужасом осознал к какой роли его готовят, быть отщепенцем, раздражителем.
- Я не…
- Отлично! – Встрял Прохор. - Так, когда мы точно его поместим в наш зверинец?
- Да не торопись ты, - отмахнулся снова Дробыш. Проект только-только готов, а ты уже телегу впереди лошади ставишь. Давай недели через две-две с половиной, а пока – пусть юное дарование съездит домой, родителей навестит, похвастается, что видел самого Прохора Шаляпина.

Дима уже начал ненавидеть этот джип, они опять ехали куда-то, Шаляпин как всегда ничего не объяснял. Пару раз он ждал его в машине, пока Прохор уходил куда-то, сидел и чувствовал себя болонкой, запертой, чтобы не сбежала от хозяйки. Дима заставлял себя думать о той ситуации, в которую попал, но лишь только он заострял на этом внимание, как тут же становилось до такой степени тошно, что он предпочитал провести анализ каких-то более отвлечённых фактов, нежели того, что произошло с ним за сутки. Сидя в очередной раз в одиночестве, представляя себя рыбкой в аквариуме, он прикидывал, что общего между Шаляпиным и Дробышем, что их связывает и почему они вместе подписались на проведение проекта «Фабрика звёзд-6». Затем мысли свернули на диалог Дробыша и Прохора, он мысленно ещё раз прокрутил всю эту сцену, пристально разглядывая её сторонним взглядом, иногда помещая себя на роль одного из них. В первую очередь, вспомнилась открытая шаляпинская улыбка, и в этот момент у Димы отчего-то сжалось сердце - эта же парадная улыбка предназначалась для девочек с автографами, для Лены, для Дробыша, для всех с кем он общался, только Дима его видел без этого оскала, просто уставшим, с «домашней» улыбкой, чуть приподнимающей уголки губ, пробегающей по ним лишь для того, чтобы отразить настроение, а не прикрываться ею ото всех, словно удачной маской. Всё было просто и очевидно, Шаляпин отгородился ото всех и никого к себе не подпускал. Господи, как это было просто! Дима даже растерялся от такого открытия. Шаляпин, этот уверенный, наглый павиан на деле оказался "вещью в себе", не тем, что видится сначала. Неожиданно у него перехватило дыхание, в глазах потемнело и он яростно утопил кнопку, открывая окно джипа.
- Тошнит? – раздался сочувственный голос над ухом. Увлёкшись переживаниями и догадками, он и не заметил, как Шаляпин вернулся и теперь вполне понимающе смотрит на него. – Бывает, укачивает. Потерпи, сейчас домой поедем.
Дима молча сглотнул слюну, ставшую неожиданно вязкой, словно песок набился в рот и кивнул. «Зачем он это делает? – спросил он себя. – Зачем он так внимателен и заботлив? Всё было бы проще, если б он был обычной скотиной».

Вечером Дима задался тем же вопросом, вырываясь из цепких рук - зачем он это делает? Зачем он так жестоко и уверенно опрокидывает его, заламывает руку, встаёт коленом на спину, наваливаясь тяжестью всего тела. В этот раз он не выдержал и тихонько заскулил от боли. Потом, ковыляя в ванну, не глядя на Прохора, он всё пытался понять, почему, почему это опять произошло, ведь за день, пока они мотались по Москве, ему показалось, что он чуть-чуть стал понимать этого идиота, что, наверное, он по-другому не может, ему нужно командовать и указывать, но когда вечер повторил вчерашний стало снова хреново. Ему важно не только указывать, но и полностью доминировать, подчинять. Он рухнул в постель и уставился в потолок, надеясь, что уснёт до того момента как придёт Прохор. Кровать в квартире была одна и широкая, вряд ли Шаляпин устроится на диванчике, когда можно спать в постели. Дима прислушался: монотонно бубнил телевизор, Прохор с кем-то разговаривал по телефону, вот неожиданно запел что-то вполголоса, затем раздался телефонный звонок, и звук у телевизора тут же был выключен.
- Лена? Да. Да. Всё нормально? Лен, давай я к тебе зайду, ладно?
Дима усмехнулся в потолок – что и требовалось. Опять, небось, сообщила, что наглоталась таблеток, сидит на подоконнике, свесив ножки на улицу, лежит в ванной и режет вены. Го-о-оспо-оди-и, ну как можно не замечать, что тобой так примитивно манипулируют, и ведь не поверил, когда он ему это сказал, опять бросился к своей Леночке. Тут Дима поёрзал под одеялом - что за мысли такие, как-будто он ревнует, словно обидно, что Шаляпин бросил его и сбежал к Лене. Устроившись поудобнее, он по привычке, из-за стремления к скрупулёзности, ещё раз обдумал эту мысль и пришёл к выводу, что это скорее удивление – ушёл, взял и бросил на незнакомого человека квартиру, всё так просто, не грузясь, не парясь по этому поводу. Возвращения Шаляпина он естественно так и не дождался, уснул один, радуясь этому обстоятельству.

Утро он встретил в одиночестве, похоже, Шаляпин уже куда-то убежал, всё так же не морочась вопросом о том, что с квартирой может что-то случиться в его отсутствие. Дима прошёл на кухню, поставил чайник и принялся изучать холодильник: сок, сыр, но, сука, с плесенью, такой он не любил, овощи, яйца. Покопавшись в недрах морозилки, он вдруг нарыл смёрзшийся пакетик пельменей и неожиданно умилился, чего-чего, а уж это-то он не рассчитывал обнаружить – в общем, с голоду ему помереть не грозило. Всё вроде складывалось загадочно, но хорошо, можно было бездарно провести время, пялясь в телевизор и жевать скромный завтрак, обед, ужин, ну, короче, как получится, но не тут-то было – в дверь раздался звонок. Мельком бросив на себя взгляд в зеркало в прихожей, он решил, что выглядит вполне и открыл дверь.
- Доброе утро, - вполне благожелательно произнесла стоящая на пороге Лена.
- Д-доброе, - растерянно ответил он, глядя в упор на гостью, наконец, спохватился и жестом пригласил её пройти. Она покачала головой и всё так же доброжелательно промурлыкала:
- Ты что, его новое увлечение?
Он был почти готов к этому, поэтому насколько смог убедительно поднял брови, вытаращил глаза и уточнил:
- В смысле?
- В прямом, - вся доброжелательность из голоса тут же исчезла, и послышался холодок. – Ты с ним спишь.
Дима поразился, насколько разносторонним актёрским талантом обладает его новая знакомая, вчерашнее амплуа «хрупкая барышня», сегодня перешло в «стерва», и тем и другим она владела в совершенстве, вполне органично пребывая то в одной, то в другой роли.
- Ну, он спит на кровати, а я гость, вроде как, напросившийся, сплю на диванчике, - Дима демонстративно отодвинулся в сторону, показывая в глубине квартиры диван с подушкой и одеялом, которые незадолго до этого он перетащил, чтобы с удобством смотреть телевизор. Наивно конечно, но не признаваться же всем напропалую, поэтому решение одно – косить под дурку. Сузившимися глазами Терлеева стрельнула на несчастный диван, а затем перевела взгляд на Диму.
- Мне плевать, чем вы тут занимаетесь, но не становись у меня на пути, ясно?
Он приложил руки к груди и только сейчас сообразил, что снова как накануне стоит в джинсах и с голым торсом.
- Вот мне, абсолютно пофиг кто и где стоит, я вообще не понимаю о чём речь. Может быть Прохору что-то передать?
Лена молча развернулась и стала подниматься по лестнице.
- Ну, значит, зайди позже, когда он будет, - вполголоса сказал Дима, соображая, во что может ему вылиться это противостояние.

Шаляпин заявился часам к восьми вечера и, бросив короткое «привет», почти сразу проскочил в ванну. Затем Дима имел честь наблюдать, как он задумчиво выбирал рубашку, вылил на себя пол-флакона туалетной воды и не забыл заглянуть в баночку с гелем, отчего волосы, пушистившиеся до этого, стали напоминать пряди утопленника.
- Буду тут набегами, ты короче пока без меня как-нибудь обойдёшься, короче, с неделю тут покантуйся, ключи вот, - всё это Шаляпин выпалил на одном дыхании, крутясь перед зеркалом, отвлёкшись только на то, чтобы достаточно метко запустить в Диму ключами. – Деньги, короче, оставил на кухне. Это Дробыш обещал финт ушами, дополнительный набор на одно место, типа, сюрприз такой будет уже обжившимся на «Фабрике» - один человек дополнительно. Ясен пень, это будешь ты, но устроим дополнительный кастинг, зрелищно всё обставим, должно окупиться. Всё ясно?
Диме ясно не было, но заморачиваться по этому поводу не хотелось, раз за него всё решили – ладно. Жить есть где, не гонят, даже деньги дают. Что ж, с нынешнего дня, Колдун, ты – лучший. Для этого потребовалось всего-то ничего: заменить одну букву в фамилии и лечь под звезду. Супер, всё просто.
- Стрёмно выглядишь, - откомментировал он, глядя на слипшиеся пряди.
- Много ты понимаешь, - презрительно фыркнул Прохор, внимательно вглядываясь в зеркало.
- Да отстой просто! Как верблюд плюнул! – хихикнул Димка и, обнаглев, швырнул подушку в прихорашивающуюся звезду. Звезда впала в шок. Затем, быстро опомнившись, Прохор схватил подушку и принялся резво дубасить ржущего Диму, тот сопротивлялся, как мог, но от смеха это получалось не очень удачно, поэтому пришлось прибегнуть к хитрости, резко наклониться и дёрнуть Шаляпина за ноги. Тот шлёпнулся на пятую точку, однако продолжал истово молотить Диму подушкой по голове. Наконец обоим это надоело и, тяжело дыша от физических упражнений и хохота, они плюхнулись на пол.
- Ушлёпок, - беззлобно буркнул Шаляпин, перекидывая злосчастную подушку на колени Диме.
- Сам ушлёпок, - ответил тот, пихая её обратно.
С минуту они пихали её друг другу, и снова бы забрезжила новая потасовка, но тут Шаляпин мельком взглянул на часы и подпрыгнул:
- Ёёёё, опаздываю! Короче, магазин найдёшь, тут поблизости, деньги на столе, чёрт, номер моего сотового ща напишу.

Когда Прохор ушёл, Диме стало скучно. Просидев целый день в одиночестве, он был почти рад появившемуся Шаляпину, но он опять исчез, и непонятная тяжёлая тоска навалилась на плечи, пригнула к земле. За окном стояла непроглядная темень, на душе скребли кошки, ныло потянутое в потасовке запястье. Или оно ныло ещё со вчерашнего вечера? Он машинально потёр его и почувствовал, что в носу противно защипало, как - будто хотелось зареветь. «Ерунда, - сказал он себе, - всё это ерунда. Всё это мне снится и, наверное, я когда-нибудь, проснусь. Я просто не уверен, хочу ли просыпаться».

Больше недели он бездельничал и уже начал сходить от этого с ума. Несмотря на обещания, Шаляпин не заглядывал и Дима уже был рад этому обстоятельству, потому что сообразил, что если он будет в этой квартире, то понятно, что ему понадобится, от этой мысли становилось неуютно и хотелось сбежать ото всего, в первую очередь от себя. По вечерам, чтобы хоть как-то скрасить одиночество, он гулял. Мотался до магазина, и обратно, бродил по парку, смотрел на прохожих.

- Слушай, тут такая неприятность, у девчонки сотовый отобрали. Дай гляну на твой.
Дима не сразу сообразил, что обращаются к нему и переспросил. Сотовый у него был, но валялся в квартире за ненадобностью. Некому звонить. Так и сказал. Лицо обратившегося ощерилось в ухмылке.
- Чувак, не гони. Дай посмотрю. Не её, так верну. Какие проблемы?
Дима оглянулся и увидел неподалеку ещё троих, из породы подсолнечного патруля, из тех, кто вечно щёлкает семечки, носит спортивные штаны и кепки, тех, кого народ окрестил просто и незамысловато «гопники». Благородное желание вернуть неизвестной девушке телефон старо как мир, а ещё «дай телефон позвонить, тут кому-то плохо», а так же ещё более банальное «дай прикурить…», веке в девятнадцатом, наверное, было «одолжи табачку, огниво», у пещерных жителей, скорее всего «а дай посмотрю на твою тушу мамонта, тут у одной девушки украли» - всё это всего лишь предлоги присвоить себе чужую собственность или затеять драку, в случае с Димой видимо реализовать хотели и то, и другое. Страха он не чувствовал, он вообще ничего не чувствовал, ни раздражения, ни злости, ни удивления.
- У меня нет телефона, – чётко повторил Дима. – Я оставил его дома.
Внезапно он возликовал, вот сейчас завяжется драка, сейчас он выбросит негатив, сейчас, сейчас, сейчас. Дима испытал мощный адреналиновый толчок, кровь забурлила, рука в кармане сжалась в кулак, костяшки пальцев засаднило от предвкушения встретиться с чьей-то челюстью. Очевидно, на его лице вся эта решимость прочиталась и, совершенно неожиданно с одной стороны, но абсолютно предсказуемо с другой, когда стая гиен или шакалов пугаются одного льва, точнее даже только его рыка, гопник сбивчиво пробормотал: «Извини, чувак», - и вернулся назад к своей компании. Дима ощутил разочарование, пожал плечами и, ссутулившись, двинулся дальше, вглубь парка. Инстинкт самосохранения предлагал повернуть от греха подальше и идти домой, а жажда крови и приключений толкала в парк. Удалось уговорить себя на компромисс – всё-таки гордо прошагав ещё с десяток метров, завернув за угол и тем самым, потеряв из поля зрения подсолнечную компанию, он всё же кустами и снежными тропинками стал пробираться к выходу.

Когда совсем стало хреново – появился Шаляпин. К его разочарованию, Прохор пришёл к Лене, столкнулись они случайно, в подъезде, и Дима запоздало сообразил, что, возможно, это не первый визит Шаляпина, только к нему он не заходил.
- Привет, - сказал Дима как можно безразличнее.
Шаляпин задумчиво посмотрел куда-то мимо, молча кивнул головой и прошёл дальше. Дима собирался на ежевечерний моцион, но тут же передумал и вернулся назад в квартиру - хотелось дождаться Шаляпина и выспросить, долго ли ему ещё тут отсиживаться. Прохор не пришёл. Дима испытал странные чувства, тут было и облегчение, что он не зашёл, отчасти возмущение – почему же он не зашёл, ведь он, Колдун, не игрушка, которую можно пристроить на скамейку и тут же о ней забыть. Измученный этими сумбурными мыслями и тотальным бездельем, он плохо спал, прекратил свои вечерние прогулки, превратив их чуть ли не в суточные – уходил из дома утром и мотался по всей Москве, возвращаясь лишь вечером. И только через неделю Шаляпин наконец-то пришёл именно к нему.

Появившись в одиннадцать вечера, замёрзший Дима сразу отправился в душ, врубил горячую воду и замер под хлещущими струями. Нервы были на пределе, поэтому даже за шумом воды он услышал, как хлопнула входная дверь. Наскоро вытеревшись и обмотав вокруг бёдер полотенце, он высунулся в прихожую – Шаляпин собственной персоной подпирал дверной косяк. С минуту они просто смотрели друг на друга, наконец, Прохор отлип от косяка и, махнув рукой в знак приветствия, двинулся на кухню. Дима лихорадочно рванул одеваться, ему нетерпелось узнать подробности, так действительно ли берут его, как обещали, на «Фабрику»? Наконец-то, апатия впервые, не то что за несколько дней, а за пару недель, схлынула с него и он жаждал действовать. На кухне Прохор задумчиво рассматривал холодильник, который Дима, от нечего делать, укомплектовал полностью, даже собственноручно картошку жарил, суп, правда, не рискнул варить.
- Есть хочешь?
Димка старался держаться как можно независимее, однако сложно это сделать, когда живёшь на чужой квартире и за чужой же счёт. Прохор неопределённо пожал плечами и сам поставил чайник, затем, наконец-то, нарушил сосредоточенное молчание:
- Завтра поедем на дополнительный кастинг. В общем, постарайся делать вид, что никого не знаешь, споёшь что-нибудь… Ну, то же, что пел, то и споёшь. После этого, будет пара-тройка дней – используем их с толком, пострижём тебя по-человечески и шмоток нормальных подыщем. Короче, нам реально повезло, что Виктор Яклич ухватился за эту идею, не обещаю, что станешь победителем, но засветишься точно. Ему на самом деле понравилась идея, что кто-то войдёт в уже сплочённый коллектив. Придётся тебе тяжело, зато… зато весело!
Дима устало сел и опёрся локтями о стол, возмущаться и протестовать не было сил, да и права не имел, ладно, пусть будет.

Шаляпин, похоже, чертовски устал, потому что, пожевав бутерброды, сразу отправился спать. Дима утащил вторую подушку и покрывало, устроился на диване и, в первый раз за много ночей, провалился в сон сразу же..

С утра, начавшееся в два дня, они совершили забег в парикмахерскую и налёт на магазины, в результате чего Дима пришёл к выводу, что Шаляпин одевать умеет, но исключительно себя, ибо все его рекомендации в одежде совершенно не подходили для Димы и носили поверхностный характер «это модно, сейчас все носят». Сам Прохор хотя и умудрялся быть «модным, стильным», однако, Дима с завистью признавал, что носил он не то, что «все носят». Увлёкшись процессом, они чуть не опоздали на дополнительный кастинг и первым, кто их встретил, был разъярённый Дробыш, но судя по всему, он уже перекипел и единственный эпитет, которым он их наградил был: «Распиз**и!» Дима виновато шмыгнул и пошёл делать вид, как ему было указано, что он «с народом».

Народ был талантливый, ему даже стало не по себе, что он «купил» себе место в проекте. Оставалось только грызть себя морально и жалеть, что тогда, утром, гордо не послал всё и не сбежал. Но в любом случае, правильного решения, наверное, в этом случае не было. Наверное, не было. Дима с тоской осмотрел несколько нервозно веселящуюся толпу и с грустью подумал, что вот так вот, одиночкой, долго ему ещё придётся существовать. Все разбились на какие-то маленькие компании, завелось подобие дружеских отношений между конкурентами, кто-то подтрунивал друг над другом, кто-то, из завсегдатаев подобных кастингов, давал советы, как себя лучше вести, он же стоял в гордом одиночестве, помахивая пакетиком с парой новых футболок, который зачем-то прихватил из машины. Когда подошла его очередь, сердце ещё раз болезненно сжалось. Тем утром нужно было уйти. Но он остался… и он запел. It's my life and it's now or never…

Выступление перед публикой неожиданно выжало, до машины Шаляпин практически дотащил его на себе, бережно усадил на заднее сиденье и сунул в руки бутылку с негазированной водой. Благодарности Дима за это не испытывал, он только что осознал, что плата за его желания продолжается. Теперь так будет всегда, за известность он будет платить собой, всегда. Всегда. На каждом выступлении он будет отдавать себя публике, и это пока он ещё легко отделался, слушатели были в этот раз лишь такие же претенденты как он (конечно, не совсем такие) и достаточно пристрастное жюри. Да что же случилось в этот раз?! Ведь он выступал в школе, у него была своя группа, он выходил на сцену и пел перед залом, это было несложно, это было приятно!
- Ну, как ты? – понимающе спросил Шаляпин, чем вызвал приступ совершенно необоснованной злости у Димы.
- Сам видишь, - процедил он.
Прохор не обиделся, снова понимающе кивнул и сел за руль.

Ещё пару дней он просидел дома, морально готовясь к «выбросу диверсанта», так он называл своё появление в проекте, потом снова объявился Шаляпин и отвёз его в Звёздный Дом. Когда Дима стоял рядом с Дробышем, представлявшим его «фабрикантам», то чувствовал себя крайне неуютно под косыми взглядами участников. Прохор предупредил его, что уже намечается тенденция к образованию группировок и порекомендовал сильнейшую, приблизительно перечислив имена ребят, туда входящих, но сейчас, глядя на эти лица, излучающих гамму чувств - от любопытства, до подозрения, Дима почувствовал, что примкнуть куда-то вряд ли получится – не примут. Хотя, конечно, попытаться стоило.

Обживаясь потихоньку в Звёздном Доме, он в полной мере оценил всех участников, ребята и девчонки были замечательные, но они не приняли его. Нет, они общались, смеялись над шутками друг друга, за ним даже стала ухаживать Саша Гуркова, хорошая, в общем-то, девчонка, но какая-то странная и буйная, не было никаких особых конфликтов, но при этом, он чувствовал постоянное отчуждение.

Конфликтов как таковых и, правда, не было. Были только едкие подколки Дэна – Дениса Петрова. Дима никогда особо не любил рэп, но принимал его как музыкальное направление, иногда слушал, но, общаясь с Дэном, сталкиваясь с ним всё чаще и чаще в идиотских пикировках, он уже начал ненавидеть рэп, рэпперов, Дэна в частности, как яркого представителя. Вокруг Дэна сплотились ещё несколько ребят, которых уже начали прочить в «мальчиковую группу», пара девочек. Вот из девчонок он сразу отметил Зару - высокая, темноволосая, волоокая восточная красавица, снова затрепетало сердце «… Глаза, что петь немого научили...». Ему показалось, что вот таким должен быть идеал женщины, хрупкая и одновременно сильная, волевая, красивая, умная, благородная и честная. Тем больнее было разочаровываться, когда он стал замечать, что Зара не такая уж царственно-величественная, его покоробил тот факт, что она пыталась, словно усидеть на двух стульях, угодить всем - и тем, кто более сплочён, и тем, кто более разобщён и беспомощен. Кнопка, Мила, Согдиана – хорошие девчонки, отличные, он не застал Арину Рыженкову и не очень много успел пообщаться с Олей Ворониной, наверное, они тоже замечательные, но у них отсутствовал лидер, тот, кто собрал бы их, дал веру в себя, а не ревел как Мила при каждом резком слове от Насти.

Оказался он посередине, ни то, ни сё. Сначала он общался более открыто и откровенно с Хворостяном, который, в общем-то, был сам по себе, тоже не принадлежал к группировкам, но при этом, как мог, поддерживал «униженных и оскорблённых», они даже почти подружились, насколько это возможно в условиях нездоровой конкуренции. Лёшка был каким-то настоящим среди этих папенькиных сынков. Нет, ну папа у Хворостяна тоже был будь здоров, но при этом он не смотрелся мальчиком-мажором как Рома или Сеня или полным придурком как Дэн. Реальный чувак. Потом Лёша болел, и его не было в Доме, а потом он добровольно ушёл, и Дима затосковал.

Хворостян не старался кому-то понравиться, он был собой и, что называется, гнул свою линию. Его уважали. Дима хотел бы так же, но из его «линии» получалось лишь то, что его не понимали, называли странным. В конце концов, он полностью уединился в себе и пустил ад в свою душу – бесконечно он спрашивал себя, почему всё так получилось, почему он стал таким, каким стал и стал ли? Может быть, он всю жизнь был таким, но сам себе в этом не признавался? Он был безжалостен и беспощаден к себе, день за днём, час за часом, минута за минутой копался в своей душе, всё дальше и дальше отдаляясь от всех. На улице было уже тепло, он уходил ото всех, прятался в ёлках и продолжал мучить себя, словно в отместку за то, что раньше он старался ни над чем не заморачиваться.

Самая большая беда Димы была в том, что он был честен, болезненно честен, он не просто искал правду, он пытался подвести под неё обоснование, почему случилось именно так, а не иначе. Сидя в куцых ёлках, спрашивал себя – так мог ли он уйти тогда, утром и, прикусив губу, отвечал себе – нет, не мог. Но при этом, он же действительно не знал, чем всё закончится! Он никак не мог предположить, что это будет не просто помощь человеку, попавшему в беду, а это будет плата за..за… за эти ёлки! Дима устало провёл рукой по лицу и посмотрел в камеру, которая фиксировала все его душевные мучения, вряд ли зрители что из этого поняли, но ему всё равно стало неприятно - быть жуком на булавке и юные натуралисты смотрят, сколько у него лапок, насколько жёсткие подкрылья. Да, дурак он был, что пошёл на эту афёру, а ведь мечтал о том, как он пройдёт кастинг и будет в проекте, станет известным. Но он не думал, что всё будет… так. Дима обхватил плечи руками, словно стараясь таким образом закрыться, оказаться в коконе, закрыть свои мысли, чувства, эмоции. При всём произошедшем, он всё же не мог ненавидеть Шаляпина, не получалось! Если забыть каким жёстким он может быть, то, в общем-то, не такой уж он плохой. С ним было здорово дурачиться - эта подушечная битва, детсад, конечно, но он так правильно отреагировал, понял, что это была шутка, не обиделся на «верблюда», разговаривать с ним было прикольно, он мог тарахтеть на любую тему, не заморачиваясь, не влезая в душу собеседника, мог и послушать, если какая-то из его идей вызывала ответную реакцию у собеседника. Под внешним, кажущимся, образом «звезды», он трепетно, со всем тщанием на которое был способен, прятал истинного себя, насколько мог судить Дима, очень ранимого и, возможно, неуверенного в себе. Нет, конечно, стопроцентной уверенности не было в том, что Шаляпин действительно такой, но Дима вспоминал его вечную улыбку-защиту, трепетное отношение Прохора к девушкам, даже к этой Лене, и склонялся к тому, что его домыслы были верны, вовсе он не такой придурок, каким казался, но очень хотел быть таковым и обожал роль «плохого парня». «Почему ты так думаешь о нём? – спрашивал он себя в сотый раз, утыкаясь носом в колени, лишь бы не видеть оператора с камерой. – Хочется чтобы он оказался таковым или… или… или ты сам такой?». Ведь он сам старался быть как можно более независимым, гордым, «крутым» и не хотел показывать, как больно его ранит отношение окружающих, как больно было, когда он узнал о подлянке от Вики. А они ведь до сих пор встречались, точнее, до его сумасшедшей поездки в Москву. Он спросил её, правда ли, и получил ответ «да». Они вместе посмеялись, но Дима проглотил горечь, подкатившую к горлу, и не позволил себе продемонстрировать и озвучить, где бы он после этого хотел бы видеть свою девушку.

От всех этих мыслей он практически сходил с ума, и теперь его состояние вызвало обеспокоенность у сотрудников проекта. Во время очередного визита и оглашения списка номинированных, Дробыш предоставил распинаться Коробко, который прямо-таки ожесточённо хвалил вокал Сени, и отвёл Диму за локоток подальше от ребят и девчонок.
- Ты что же делаешь, сукин сын?
Дима безучастно смотрел на это одутловатое лицо, бесцветные ресницы и пытался представить, какая женщина польстится на такого «красавца», наверное, денег у него больше, чем привлекательности, хотя, может быть, в молодости Виктор Яковлевич был гораздо привлекательнее.
- В общем, слушай сюда, зрителям надоела твоя постная рожа, но я в тебя верю, верю, что ты можешь чего-то добиться на нашей эстраде, - слово «эстрада» он произнёс так, словно выплюнул. - Я тебя доведу до финала, даже если ты сам этого не хочешь. Так вот, скоро я организую тебе какой-нибудь приз, чёрт его знает какой, «Европа» там может, скажет своё слово или «MTV», но придумаем, и в качестве приза устроим тебе выход на сутки за периметр. Тебе ясно? Будешь отдыхать от камер, гулять с девушками, жрать мороженое, ходить в кино, найдёшь, чем заняться.
Дима пожал плечами. Он, пожалуй, даже был удивлён таким корректным выражениям Дробыша, тот мог бы и сказать «нажраться вусмерть и перетрахать кучу тёлок».
- Как скажете, - вяло ответил он, запоздало подумав, что не это и не таким тоном, хотел услышать Дробыш.

Когда Дима оказался за пределами Звёздного Дома, который про себя называл "террариумом" и "серпентарием", в первую очередь его поразил факт перспективы, он совсем забыл, что можно увидеть что-то дальше стен и забора: соседние здания, деревья, улицы; он и забыл, что такое улицы! Это было здорово. Он перестал таращиться вдаль, чуть опустил подбородок и обнаружил, что перед ним стоит довольный Шаляпин, а неподалёку припаркован неизменный джип.
- Всё ещё ездишь на этом гробе? - ляпнул Дима вместо приветствия.
- Ага, - жизнерадостно отозвался Прохор, откидывая чёлку с глаз. - Поехали?
Спрашивать и интересоваться своей судьбой - он отучил себя от этого, как встретился с Шаляпиным. Джип мягко скользил по дороге и Дима по привычке уже начал задрёмывать.
- Ты чего?! Вы же на своей "Фабрике" только и делаете, что дрыхнете, хорош уже!
Дима встрепенулся и протёр заспанные глаза, действительно, чего спать-то, если выпустили "на волю", надо бодрствовать и радоваться жизни. Насколько это последнее получится.

А ведь получилось. Дима растерянно озирался, пытаясь сообразить, куда они приехали: кругом гомон, птичий и детский, толпы людей, аттракционы. Не давая опомниться, Прохор любезно подцепил под локоток, ошалевшего от обилия людей Колдуна, и потащил вглубь парка аттракционов, восторженно вопя:
- Ну что, сразу на "Колесо обозрения" или на "Американские горки"?
В конечном итоге было и то, и другое, и третье, и четвёртое, Дима сбился со счёта на скольких же аттракционах они побывали, голова кружилась, ноги подкашивались, но восторг он испытывал совершенно детский. Это же надо было додуматься - притащить его сюда и просто погулять. После достаточно однообразной жизни на "Фабрике" эти впечатления, эмоции на свежем воздухе и качелях-каруселях, казались особо яркими, хотелось запомнить каждый момент.
- Тебе шоколадное или банановое? - деловито вопросил Прохор, протягивая на выбор два рожка с мороженым.
Дима потянулся к шоколадному, но неизвестным образом под рукой оказалось банановое. Он ещё раз попытался достать до шоколадного, но с завидным упорством ему ненавязчиво предлагалось ядовито-зелёного цвета банановое мороженое. Он сдался, смиренно взял его и только хотел уже вгрызться в вафельный рожок, как неожиданно на них налетели, закружили, навели камеры, а молоденький мальчик, с наполовину выбритой головой, словно у каторжника в царской России, затараторил в микрофон:
- Ньюс-Блок Эм-Ти-Ви решил прогуляться по весенней Москве и совершенно случайно наткнулся на таких же праздно гуляющих знаменитостей! Перед вами сам Прохор Шаляпин, известный своим голосом и красотой, заметьте, удивительное сочетание - всё в одном человеке! А так же, известный всем поклонникам проекта "Фабрика звёзд-6" - Дмитрий Колдун!
Дима впал в ступор, Шаляпин же, слащаво улыбался и пока ведущий продолжал что-то тараторить, указывая на них, прошипел сквозь сжатые зубы: "Дробыш. Сука. Он навёл. Рейтинг ему нужен. Улыбайся, твою мать, Колдун". Дима проглотил оскорбление и просто принялся перед камерой грызть тающее мороженое.
- Так, расскажите же нам, что объединяет двух таких разных людей, и что вы делаете в парке, ведь насколько мы знаем, Дмитрий получил свободный день, его выпустили на сутки за периметр, и он проводит его с вами, Прохор.
Микрофон был подсунут злющему Шаляпину под нос, Дима сочувственно смотрел на заострившееся и побелевшее лицо Прохора и флегматично точил мороженое, соображая, как же тот вывернется из щекотливой ситуации. Шаляпин был блестящим импровизатором, он широко улыбнулся в камеру и, взмахнув рукой, притянул и обнял Диму.
- Это мой самый большой друг! Мы с ним знакомы уже лет пять, как минимум, да, Дим?
Димка чуть не подавился мороженым, но незаметный, но очень ощутимый щипок в плечо привёл его в чувство, он так же приобнял Прохора свободной рукой и закивал головой, словно китайский болванчик, не рискуя открывать рот и палиться перед всем честным народом, что знает он его от силы месяца два-три. Шаляпин же заливался как соловей, по его словам выходило, что познакомились они в Минске, куда "звезда" ездила в бытность свою ещё не столь популярным, что Диму он услышал, как тот поёт в какой-то тусовке и сразу оценил этот мощный вокал и предрёк блестящее будущее, и, ах, каково же было его удивление, когда он узрел его на "Фабрике". Дима офигел от такой изобретательности и таланта реагировать на стрессовые, непредвиденные ситуации. Кое-как распрощавшись, они сбежали в ближайшую густую аллею и нырнули за какую-то будку. Прохор скрипел зубами.
- Вввот ссссссука. Ведь он их на нас натравил. Гуляли они, ага, станет "MTV" бесцельно гулять и снимать сюжет про городскую весну. Эх, чёрт.
Дима попытался успокоить взбешённого Шаляпина:
- Да ладно тебе, всё ничего так получилось, ажурненько.
Тот тяжело дышал сквозь зубы.
- Ты не понимаешь, я же, по сути, заявил, что ты - протеже. Я сказал, что мы были знакомы раньше. Вот сука. А иначе, мы бы просто не объяснили, какого хрена тут делаем.
- Гуляем, - спокойно заявил Дима, чувствуя, что Прохора просто полощет от злости. Теперь он подцепил его под локоть и потянул на дорожку аллеи. - Ладно, что было - то было, пошли, мы ещё не обедали.
Как ни странно, Прохор подчинился, только прикусил губу.

Потом они потащились в кино, по требованию Димы на ужастик, непременно ужастик, Шаляпин сначала фырчал, задирал нос, но потом согласился. Кино они смотрели вполглаза, потому что болтали о всякой ерунде. Дима почувствовал снова, что есть у них что-то общее, что позволяет вот так вот одному начинать тему, а другому её подхватывать, одному посылать, а второму не обижаться, это было так здорово, создавалась полная иллюзия, что он нашёл того друга, которого у него не было никогда в жизни.

Вечером Шаляпин отвёз его на квартиру, а сам снова куда-то смылся. Дима закрыл дверь и отправился прямиком на кухню, потрошить холодильник. Занятый этим сложным делом, он не слышал, как в двери повернулся ключ и вошёл гость, точнее гостья.
- Вот даже как.
Дима вздрогнул и выглянул из-за двери холодильника - на пороге кухни стояла Лена. Вид её был настолько открыто недружелюбен, что он решил бить первым.
- А-а-а, милый друг. - Ей-ей, отсылка к Мопассану попала не в бровь, а в глаз, Дима заметил, как она скорбно поджала губу и нахмурилась. - А Прохора сейчас нет, и не докладывался, будет ли позже.
- Конечно, будет, - процедила она, подошла к телефону, сняла трубку и стала набирать чей-то номер. Дима с интересом следил за ней, поражаясь тому чувству ненависти, что она испытывала к нему.
- Алло, Прохор, - томно протянула Лена в трубку, - да, это я. Прохор, мне так одиноко. Сейчас я сижу одна и думаю о том, что моё участие в "Фабрике" было ошибкой. Это не принесло мне известности, но доставило столько проблем. А, хотя ладно, извини, я, верно, тебя отвлекаю. Прости. Я только хотела сказать тебе спасибо за то, что ты меня всегда поддерживаешь, мне это так важно.
Она положила трубку, посмотрела на часы и сообщила:
- Через час он будет здесь. Ясно тебе? Он приедет ко мне, а ты, всего лишь порожек в его жизни о который он споткнулся.
Дима хотел сказать, что она только что совершила большую глупость, но благоразумно промолчал на эту тему, однако не удержался от фразы:
- Да я собссна, и не настаиваю на большем. Я бы вообще предпочёл и порожком, знаешь ли, не быть.

Устроившись удобно за телевизором, он бесцельно щёлкал каналами, почти с той же скоростью, что Шаляпин когда-то, давно, в другой жизни. Он был благодарен Прохору за такой отдых, вот так просто взяли и пошли дурачиться в парк. Фанаток, узнавших кумира, сегодня было сравнительно мало, ну так, пара тётечек, встретившихся на какой-то дорожке, восторженно ахнувших и алеющих, словно шестнадцатилетние дурёхи, и так, девочки три-четыре в очереди на аттракционы, с учётом, что они больше полудня мотались по Москве - мало желающих взять автограф у знаменитости. Отдельно он вспомнил серьёзную девушку с книжкой и в очках, которая, когда оторвала задумчивый взгляд от книги, близоруко прищурилась, вскинула удивлённо брови и, подойдя к ним, проигнорировав Шаляпина, попросила автограф у Димы. Ручку нашёл Шаляпин ("Ты её всегда с собой таскаешь ради поклонниц?" - съехидничал Дима позже), а вот с писчебумажной продукцией было туго, поэтому девушка решительно открыла книгу и под "М.А. Булгаков. Белая гвардия" осторожно вывел: "Маше, с любовью. Дмитрий Колдун". Она пошутила, что теперь всем будет рассказывать, что это Колдун подарил ей книгу. Прохор галантно предложил продолжить прогулку вместе, кося глазами на Диму, но та вежливо отказалась, сославшись на то, что её ждёт мама, на том и распрощались.

Щёлкнула дверь, и вошёл Шаляпин, весь на нервах, словно заведённая пружина, бросил ключи от машины, сумку, снял и бросил куртку, а затем развернулся и направился к двери.
- Ты куда? - Спросил Дима, тут же жалея о несдержанном своём языке.
- К Лене, - не глядя, сообщил Прохор. - Тебе что-то нужно?
Дима пожал плечами, вот опять Шаляпин на рога встал, но стремление к правде во всех её формах, происхождениях-произрастаниях взяло верх над здравым смыслом и его, что называется, "понесло".
- Что, опять бежишь её спасать? Давай-давай, ты её предупреди, что идёшь, а она пусть пока выбирает, что ей там, таблетки глотать, вешаться или в окно сигать.
Прохор резко развернулся и молча двинулся на него с помертвевшим лицом.
- Она при мне устроила театр одного зрителя, Прохор, если ты не хочешь замечать очевидное, тупо ответь мне на один вопрос, - не сдавался Димка, - какой у тебя номер домашнего телефона?
Шаляпин остановился и, с озадаченным видом зомби, видящего корм, но не способного его достать, уставился на Колдуна. Затем, что-то сообразив, медленно сунул руку в карман, достал сотовый и принялся внимательно изучать входящие звонки, затем, так же внимательно посмотрел на Диму, потом ещё раз на сотовый.
- И?
- Что? – искренне удивился Дима, недоумевая, что тут ещё может быть непонятным. – Она тебе сказала, что сидит одна, бедная, несчастная. Наверное, сейчас и сидит, но когда она звонила отсюда, на меня она смотрела, как на гиену, и ей было совсем не одиноко.
Прохор молча смотрел на него, затем присел на краешек кресла и, подумав, спросил:
- Ну, а зачем ты мне всё это говоришь? – Дима опешил и недоумённо посмотрел на него, а Прохор продолжал. – Зачем ты мне так истошно стараешься открыть глаза, лезешь не в своё дело? Я тебя просил?
Дима сжал кулаки.
- Да смотреть больно, как ты с ней носишься, а она над тобой просто смеётся и использует. Блин, ну ты чего, совсем тупой, да?
Прохор сидел, вцепившись в подлокотники кресла, весь подавшись вперёд, напряжённый словно пружина, и с каким-то отчаянием говорил:
- Слушай, наверное, я должен тебе быть очень благодарным, но, понимаешь, ты лишил меня единственного друга. Теперь я не могу считать её таковой, я думаю лишь о том, что она делает, зачем это делает и… и… - тут он опустил голову и замер.
Дима с состраданием смотрел на него. Это каким же одиноким нужно быть в жизни, чтобы какую-то стерву считать другом.
- Прохор, - он опустился на корточки рядом с Шаляпиным и заглянул ему снизу в лицо. - Прохор, как ты можешь называть другом человека, который только и делал, что ныл, требовал внимания и ничего не давал взамен? Вот только не надо мне жевать мораль про то, что истинная дружба, как и любовь - потому что, а не за что-то. То есть, любовь – хрен с ней, тут вообще дебри, но вот друзья всегда стараются помочь друг другу, стараются сделать приятное, как-то облегчить жизнь. А тут… Тут из тебя все соки пьют! Ты называешь другом человека, которому твои чувства, эмоции нафиг не нужны, ей это неинтересно. Интерес её в том, чтобы ты к ней вернулся и был атрибутом её жизни, ЕЁ. А на всё остальное ей пофиг.
Наверное, он был неправ, наверное, может и правда, следовало промолчать, но дело было сделано, слова сказаны, а Шаляпин сидел молча, раздавленный. Димка чувствовал, что мог же придержать язык за зубами, но смотреть на то, как такого богатыря держит и крутит одним мизинчиком эгоистичная особа – да сил просто нет! Прохор попытался что-то в ответ сказать, но вдруг резко встал и вышел. Дима метнулся вслед, подозревая, что если сейчас он направится наверх, к Терлеевой, то ей крупно не поздоровится, однако, по звукам удаляющегося лифта стало ясно, что Шаляпин спускается вниз.

Два часа Димка сидел и грыз костяшки пальцев, проклиная себя и Шаляпина. Ещё час он провёл, вися на подоконнике, всматриваясь в весенние сумерки, в надежде увидеть его, потом плюнул, обругал себя неврастеником, а Шаляпина – истериком, после чего тупо принялся исследовать бар на предмет чего покрепче. Когда Прохор всё же вернулся, Колдун уже был слегка подшофе и валялся на полу, задрав ноги на диван и задумчиво рассматривал пустой бокал, соображая, что бы туда налить. Может быть, у Шаляпина и водились какие-то мысли на этот счёт, но, увидев Диму, растянувшегося на полу, он подошёл, наклонился и начал молча сдирать с него футболку.
- Да пошёл ты! – возмутился Димка и резко сбил руку Шаляпина, однако, тот попытался продолжить начатое.
Дима резко осатанел, то ли алкоголь сделал своё дело, то ли нервы сдали, но он вскочил, сшиб с ног Прохора и подмял под себя, удивляясь, как это ему раньше не приходило в голову, и вообще, как этот тощий Шаляпин умудрялся с ним справиться, он же сильнее и мышечная масса у него больше! Он жёстко заломил ему руку и взглянул тому в лицо - Прохор молчал, губа была закушена. Колдун ошарашено заметил, что он даже не сопротивляется, просто обречённо лежит и молчит.
- Да ты… ты, что ж… Ты хоть посопротивляйся, ты же не амёба. Ты чего?
Прохор нервно перевёл дыхание, но продолжал молчать. Дима встряхнул его покрепче, надеясь, что хоть это выведет его из оцепенения – тщетно. В этот момент, он отчётливо понял, почему Шаляпин даже не думает сопротивляться и от этого Димке стало тошно.
- Ты… тебя… ты… - слова было очень трудно подобрать, он никак не мог сказать, что догадался обо всём, что Шаляпин в своё время тоже не просто так добрался до славы и известности, а заплатил так же, как и он сам, а может быть и больше. – Ты… Прохор, твою мать, тогда ты-то зачем это сделал?
Дима отпустил изрядно помятого Шаляпина, сел рядом и уткнулся лицом в ладони, пытаясь привести смятенные мысли в порядок. Прохор, не глядя на него, сел рядом и напряжённо замер. Дима чувствовал, как его плеча касается чуть-чуть подрагивающее плечо Шаляпина, ему захотелось одновременно и убить этого придурка, который сам его изнасиловал, и одновременно пожалеть и что-то сделать для него за то, что кто-то это сделал, в свою очередь, с ним, подбодрить, положить руку на плечо, что он и претворил в жизнь. Прохор вздрогнул, нерешительно взглянул на него и снова замер, словно боясь, что его снова уронят и прижмут к полу.
- Шаляпин, ты же придурок, - сказал Дима, внимательно заглядывая в его лицо, стараясь прочитать, о чём же он сейчас думает. Лицо было неподвижно, словно маска. – Ты – псих! Зачем ты это сделал?
Прохор молчал, а Дима всматривался и всматривался в это лицо до бесконечности, пытался понять, что же сейчас случилось, а потом вдруг, сам не понимая, почему это делает, наклонился к его губам и поцеловал. Прохор тут же с готовностью ответил на поцелуй и откинулся на диван, стоящий за спиной. Дима почувствовал, как кончики пальцев закололо от прилившей к ним крови, щёки тоже стали пылать, в джинсах стало несколько неуютно. Он понял, что вполне реально хочет секса, но что-то при этом было неправильное. Нет, совсем не то, что он хотел секса с парнем, а, скорее, то - тут он снова взглянул на покорно сидящего Шаляпина - то, что обычно настойчивый Прохор, сейчас был податлив и покорен. Дима нерешительно облизнул губы, провёл пальцем по щеке равнодушно-безропотного Шаляпина и, забив на всё, снова принялся его целовать, расстёгивать рубашку, получая потрясающие ощущения лишь от того, что просто дотрагивается до его тёплой, мягкой и душистой кожи. Прохора перестало трясти и его руки ласкали Диму в ответ, было приятно, но… всё это отдавало такой собачьей покорностью, что Колдун наконец не выдержал, он перестал целовать его грудь, отстранился и сказал:
- Чёрт с тобой, хочешь меня трахнуть?
Прохор растерянно смотрел на него, очевидно, не улавливая смысл сказанного, затем, словно подобрался, как зверь перед прыжком, и в следующую секунду, Дима уже видел перед собой не прибитого мышонка, а очень даже боевого тигра, Шаляпин взял его за плечи, прижал к дивану, Колдун дёрнулся:
- Слушай, только давай без этих садо-мазо замашек. Ты можешь трахаться нормально?
По настороженному взгляду он понял, что нет, вздохнул.
- Ладно, давай просто попробуем сделать это нормально, ладно? Да? Да?

На самом деле, это было вовсе не так уж и сложно, они не торопились, не старались более подчинить друг друга, разделили роли и, несмотря на то, что Диме сложно было с этим мириться, всё же, это помогало им принимать решения свободнее, следовать заданной линии. Прохор был уже не скован, но и не столь агрессивен как до этого, Дима чувствовал, что теперь они на равных. Всё было, правда, просто - касаться друг друга там, где ты хотел, чтобы коснулись тебя, поцеловать партнёра там, где ты хочешь того же. Дима решительно запустил руку в штаны Прохора и принялся поглаживать член сквозь ткань трусов, чувствуя, что его собственный встаёт и тоже требует внимания, поэтому он свободной рукой взял Прохора за руку и прижал её к своей ширинке. Тот сообразил и торопливо принялся дёргать за язычок молнии, при этом вытворяя своим язычком на шее Колдуна затейливые вензеля. «С ума сойти, - пролетело в голове у Димы, - мне нравится, чем мы занимаемся». То, что Прохор ещё вполне даже одет, начало раздражать его, рубашка и брюки уже расстёгнуты, так нафиг всё это тряпьё мотается. Он яростно принялся стаскивать с него рубашку, отчего Прохор прекратил свои упражнения в языке и возмутился:
- Порвёшь же! Знаешь, сколько это стоит?
Димка развеселился, ну надо же, даже в такую минуту этот балбес думает о том, как выглядит.
- Шаляпин, мне пофиг сколько стОит потому, что у меня стоИт и я, б***ь, хочу тебя!
Наверное, этого никто не говорил ему, когда бросал на постель, выкручивал руки, затыкал рот, потому что Прохор слегка растерялся и покраснел. Это смущение выглядело настолько соблазнительным, что Колдун решительно стянул с него рубашку, опрокинул на пол и начал осторожно водить языком по груди размякшего Шаляпина. Всё это было необычно и... здорово! Чувствуя себя исследователем, Дима провёл языком по розовому соску, а затем, отчего-то, ну просто захотелось, лизнул Прохора в кончик носа. От такой непоследовательности тот опешил, а затем фыркнул.

Одежда была разбросана по всему полу, тут уже было наплевать на стоимость рубашек, футболок, трусов и носков. Они сидели так же на полу, и им в голову не приходило, что можно перебраться на диван или добраться до постели, всё, что происходило, было так упоительно безумно, что мозг фиксировал только одно: прикосновение-удовольствие, ещё раз прикосновение, руками ли, губами - и снова восторг от испытываемых ощущений, и так до бесконечности. Дима покорно перевернулся на живот и сжался, в ожидании неминуемого. Он вспомнил, как это было неприятно, и уже пожалел, что на всё это пошёл.
- Не так. – Наконец заговорил Прохор, практически всё время до этого молчавший. – Не напрягайся и, вообще, подожди.
Он легко встал, а через минуту вернулся с тюбиком. Дима почувствовал, как его ягодицы раздвигают скользкие пальцы, и выдохнул - это было не больно, это было…возбуждающе. Следуя советам Прохора, он занял классическую позицию, на четыре точки опоры (кто бы ему сказал раньше такое – убил бы!) и по привычке уткнулся в сгиб локтя носом. Шаляпин, словно извиняясь, коснулся губами его поясницы, а затем стал осторожно вводить член, гладя напрягшегося Диму по бёдрам. Войдя до конца, он замер, давая привыкнуть к ощущениям, а затем принялся размеренно двигаться. Одна рука Прохора покоилась на его бедре, а второй он ласкал его член и Дима чувствовал, что вот-вот кончит.

В этот раз всё было по-другому, всё. Это было не просто приятно - это был самый лучший секс в его жизни, хотя признаваться в этом самому себе было стыдно. Теперь они просто валялись на полу и смотрели друг на друга, Прохор довольно потягивался как кот, Дима же лежал неподвижно, прислушиваясь к себе. Это было самое идиотское, что могло случиться в его жизни, это сводило с ума, если об этом опять задумываться, но если вот так просто лежать и думать только о том, что это удивительно приятно, когда тебя целуют в шею сзади, то вполне жить можно. Прохор встал и, судя по всему, направился в душ, Дима остался. Он лежал и думал теперь уже о том, что завтра уже нужно быть на «Фабрике», среди этих, так и не простивших его внезапного появления, совершенно чужих ему по духу людей. Так всё было странно, он чувствовал неприязнь к ним, тогда как Прохор его чем-то привлекал. Они были так похожи и одновременно такие разные, но с ним было всегда удобно. Чья-то тёплая рука тронула его за плечо:
- Ну, и надолго ты здесь разлёгся?
Он поднял голову, посмотрел на Прохора, стоявшего в пушистом банном халате, встал и отправился в душ.

Когда Дима вернулся, Прохор уже спал, неудобно приткнувшись на диване, с включённым телевизором и пультом, выпавшем из рук и валяющимся у ног. Он поднял пульт, выключил телевизор и с подозрением посмотрел на Шаляпина, прикидывая на глаз, сколько тот может весить, потом посмотрел в сторону кровати и решил, что спать с мужиком в одной постели – это слишком, а посему, он перетащил сюда одеяло, подушку, поудобнее устроил сонную «звезду» и сам отправился спать.

«Фабрика» встретила его равнодушно, никто не спрашивал, как он провёл время, кого видел, было ли ему весело.

Он мрачно опустился на кровать в спальне, взъерошил волосы, потом резко вскочил и прошёлся по всему периметру комнаты, в том числе и по кроватям.
- Ты там, на свободе, экстези и адреналина что ли нажрался? – флегматично осведомился Рома, лежащий на одной из кроватей и еле увернувшийся от перешагивающего через него Колдуна. Так как Дима молча продолжал мерить комнату шагами, он продолжил:
- Сашка без тебя всё переживала, может, ты там с девушкой встречался. А?
- Успокой её, - сквозь зубы протянул Колдун, резко останавливаясь посреди комнаты и пристально разглядывая псевдо-колонну. – Девушка у меня есть, но она осталась в Белоруссии и я ей не изменяю. Значит, гулял без девушки.
Рома так же флегматично пожал плечами, демонстрируя, что разговор он завязал лишь ради того, чтобы чем-то отвлечь носящегося по комнате Колдуна. Дима же дико взглянул на него, а затем резко выскочил из комнаты.
- Вот полоумный, - озадаченно произнёс Архипов, выведенный из своей вечной летаргии этой сумасшедшей выходкой Колдуна.

Дима выскочил, не разбирая дороги, и ринулся, куда глаза глядят, сражённый только что пришедшей в голову мыслью – он изменил Вике! Чуть не снеся по дороге Кнопку и зацепив плечом Дэна, от которого тут же услышал привычные вопли: «Меня никто не смеет игнорировать, ты понял?» - он выскочил в садик и направился прямиком в привычные и родные ёлки. Тут он юркнул за самую дальнюю и принялся крутить, обсасывать и обгладывать эту мысль. Однако после пяти минут собственных мучений, он пришёл к совершенно неожиданному выводу, не связанному с исходными измышлениями. То, что он сидит в этих зелёных насаждениях, лишний раз демонстрирует окружающим его слабость, причем, крайне наглядно, ведь если вспомнить, то ушлый Дэн стал его особо доставать именно после того, как он нашёл этот укромный уголок и стал часто навещать его. Шаляпин бы ни за что не стал так делать. Если бы он оказался на Димином месте, то, наверное, закрылся бы ото всех своей вечной улыбкой и даже специально бы раздражал и выводил из терпения всяких дэнов, чтобы показать – где вы и где я, батрачьё вы все. Дима поднял голову и улыбнулся прямо в нацелившуюся на него камеру, затем встал, расправил плечи и спокойно отправился в дом, раздумывая о том, что сейчас, скорее всего, основной народ тусуется в студии и заставляет рожать голосовые связки. Только при входе в неё он снова озадачился вопросом: а с какой стати он вспомнил Шаляпина и почему решил взять с него пример?

В общем, беды ничто не предвещало, день уже подходил к концу, время семь вечера и Дима отправился в душ. Раздеваясь, он поймал на себе внимательный взгляд Дэна, который при этом ещё и противно ухмылялся. Пожав плечами, Дима решил проигнорировать очередной приступ гоблинизма у гордого рэппера и просто прошёл в душевую кабинку. После душа, на ночь глядя, проснулся аппетит и недолго думая, Колдун спокойно отправился прямиком на кухню, к холодильнику, где, как выяснилось, его и поджидал Дэн.
- Прикольно денёк провёл, да? – Спросил он в обычной своей подначивающей манере. Дима, чувствуя подвох, дёрнул плечом и открыл холодильник, созерцая его внутренности. – Да лана тебе, не скромничай, давай рассказывай, что там у тебя с твоим мужиком. Он тебя трахает? Или ты его?
Если бы молния ударила перед его ногами, Дима был бы гораздо спокойнее и невозмутимее, чем сейчас. Единственное, что его спасло, так это то, что выражения лица никто не видел, ибо в тот момент он как раз нырнул в недра холодильника за симпатичным румяным яблоком. Медленно Дима развернулся и, набычившись, уставился на Дэна. Тот радостно оскалился, предчувствуя нетривиальное развитие событий.
- Ты вообще хоть за слова иногда отвечаешь? – Ровно спросил Дима, крутя кистью руки с зажатым в ней яблоком. – Или ты всегда несёшь тот бред, который тебе в голову напевают невидимые мушки?
Улыбка медленно сползла с лица Дениса, он прищурился.
- Да ладно, скромняшка наша. Рома сказал, что ты не с бабой встречался, а вернулся ты с довольной рожей и засосами. Ну, давай, ты мне ещё скажешь, что в душе я тебя не видел, а если и видел, то это ты так ударился о… о постель. Если не баба – значит, ты встречался с мужиком.
С гадким смешком Дэн отошёл чуть в сторону, словно опытный актёр, подготовивший мизансцену и теперь представляющий её на суд публики. Публика замерла в ожидании развязки. Саша перестала чистить апельсин, Кнопка замерла с открытым ртом, Рома и Сеня, так же, как и Дэн, противно ухмылялись. Больше никого Дима не отметил, разве что боковым зрением ещё и Зару, осуждающе качающую головой, но к кому относилось это осуждение, он не мог бы сказать навскидку, зная её двуликий нрав. Он спокойно всё взвесил, так же спокойно положил яблоко на стол и не торопясь стал подходить к Дэну. Это миролюбие и отсутствие горячки обмануло почти всех, включая Дэна, но исключая Милу, которая сообразила, что сейчас последует и бросилась к Диме, но так она находилась дальше всех от него, то Дима успел подойти и отвесить Дэну сначала полновесную оплеуху, а затем ударить в солнечное сплетение. Только после этого на нём повисла сначала Мила, а затем Зара и другие девочки, Дэна же держали Рома и Сеня, но он, скорее для вида, картинно вырывался и размахивал кулаками. Каким бы идиотом он ни был, однако понимал, что весовая категория ой, какая разная и если драка получит развитие, то Колдун размажет его по стене, как джем по куску хлеба.
- А что это тут у вас? – Бодро вопросил пружинисто вошедший Дробыш.
- О-ой, Виктор Яковлевич, - запищали девчонки и отцепились от, в общем-то, не сопротивляющегося Димы, - а почему вы не предупредили, что зайдёте?
Драки не произошло и слава Богу, но Дима чувствовал, что теперь он должен отвести от себя все подозрения, иначе… иначе… да думать не хотелось об этом! Он просидел весь разговор с Дробышем, зажатым между Зарой и Милой, прикидывая, как может спасти положение. Была одна мысль, но для этого нужно было поймать удобный случай, чтобы все операторы отвлеклись на что-то, а то, что запишут камеры, установленные по всему дому, Дробыш догадался бы как-нибудь не пускать в эфир. На последнее надежда была очень слаба, ведь не отсматривает же он сам лично весь материал. Но рискнуть стоило.

Уловив момент, когда Дэн выбрался из-под опеки Сени, Дима осторожно последовал за ним, молясь, чтобы операторы сновали между сидящими и ведущими оживлённый диалог «фабрикантами». Дэн налил себе сока и только тогда заметил Диму.
- Колдун… - начал он, но Дима приложил палец к губам и жестом предложил ему сменить обстановку для беседы. Нужно отдать должное Дэну - всё-таки понимая, что в любой момент может стать покрытием для стены, он всё же последовал приглашению.
Перебравшись в ту же самую несчастную душевую, Дима наклонился к уху Дэна и прошептал:
- Бля, Дэн, ну будь ты мужиком. Извини, конечно, за рукоприкладство, но ты же меня подставил. Кругом камеры, а ты что же думал, я признаюсь Роме, что встречался с девушкой? Это чтобы моя девушка увидела всё это и порвала бы? Нахера, вы, б**дь, такие умные, и ты полез со своими подначками? Я надеюсь, что вот этот момент, не попадёт в эфир, надеюсь, Дробыш умнее тебя и не станет портить мне отношения с моей девушкой. Но, короче, Дэн, это просто о**еть какая подстава с твоей стороны, не ожидал.
- Петров, Колдун, вернитесь ко всем и не зажимайте микрофоны! – встрял в их «разговор» женский голос из аппаратной.
Дима отпрянул от Дэна и вопросительно посмотрел на него. К его облегчению, тот подмигнул ему, пожал плечами и помахал в сторону ближайшей камеры, типа – нет проблем, чего рыпаетесь.

Зря он успокоился и посчитал, что Дэну можно доверять и управлять им, на следующий день, тот выбрал момент, когда почти все находились в гостиной и валяли дурака, снова начал доставать Диму, на этот раз совершенно противоположным образом.
- Эй, Колдун, а всё-таки, ты хорошо развлёкся за периметром, а? Не, реально, а прикинь, твоя девушка увидит тебя, сообразит, чем ты занимался – тебе ж труба, Колдун.
Дима мысленно застонал, вслух же выдал:
- Ну и придурок же ты, Дэн, - а затем метнулся к нему, в надежде если не убить, то хоть покалечить.
Визг девчонок, окрики парней, всё это невообразимой какофонией слилось в ушах Димы, который уже тянулся руками к шее Дэна. Спасла положение Зара. Она просто вылила на весь клубок тел дерущихся и разнимающих их ведро воды, чем, совершенно неожиданно, разрядила обстановку и заставила всех, мокрых, словно после стирки, хохотать над дурацкой ситуацией.

Дальше стало совершенно невыносимо потому, что Шаляпин зачастил к ним в гости. До этого совершенно не интересовавшийся проектом, он неожиданно вспомнил, что, в общем-то, является как бы патроном сего предприятия и начал навещать ребят и учить их разным «премудростям» вроде поведения на сцене, общения со зрителями, рассказывал истории о своих выступлениях, ужасно всех смешил этими историями и безумно нравился девушкам. Парни относились к нему с осторожностью, и только Дэн как всегда откровенно нарывался на конфликт.
- Денис, - ехидно улыбаясь, сказал Прохор, - я думаю, зрители оценили твой пиар-ход - добиваться известности любыми путями, но скажу тебе сразу, это не ново. В начале своей карьеры, да и сейчас, многие известные люди занимаются тем же, устраивая скандалы на пустом месте.
Дэн в ответ дурашливо осклабился, делая вид, что совершенно не понял о чём речь. Прохор совершенно невозмутимо продолжал, удобно устроившись на диване, вытянув длинные ноги:
- Я не буду рекомендовать быть осторожнее, я рекомендую быть осмотрительнее. Вот ты думаешь, что пиаришь себя, доставая Колдуна, а, между прочим, у зрителей он набирает очки именно за счёт того, что видят его обиженным, оскорблённым. Думай головой, Дэн.
Было отчётливо видно, что Шаляпин издевается над ним. Дима хмыкнул, представив себе их на ринге с перчатками, неплохой бы вышел спарринг. Посмеявшись со всеми, он даже не сообразил, что Прохор дал новый повод для Дэна поиздеваться над ним.

- Смотри-ка ты, Шаляпин за тебя как заступается, как за родного.
Дима сжал зубы и уткнулся в чашку. Молчать, не раздражаться, вот, молодец, а теперь не показывай, что ты его боишься, посмотри на него и улыбнись.
- Ну, конечно, Дэн, мы ему все родные, всё-таки, как-никак, он вместе с Дробышем здесь одна из главных шишек. Он и о тебе позаботился как о брате, советов надавал не выё… не выпендриваться.
Дэн, казалось, был удовлетворён таким ответом, он покрутился возле Кнопки, Зары, но затем вернулся опять к Колдуну.
- Слушай, а говорят, вы вместе в парке гуляли и всякое такое. Ты лучше скажи, это не он тебе засосов наставил? Не, Колдун, ты часом не голубой, а? Появился ты тут неизвестно откуда, корешишься с Шаляпиным, возвращаешься с засосами. Неее, дело тут нечисто.
Дима спокойно поставил чашку, но это показное спокойствие не обмануло Зару, которая тут же, прихватив с дивана подушку, направилась к Дэну и красиво замахнувшись, врезала ему по голове со словами:
- Ну, Денис, ты всегда какую-то фигню говоришь.
Тот заржал, схватил подушку и стал стараться заехать ею по мягкому месту Зары. Потихоньку народ стал подтягиваться, и снова всё было обращено в шутку. Дима вздохнул, глядя на эту кучу малу – жизнь на «Фабрике» всё усложнялась и усложнялась. Ему очень хотелось поговорить с Прохором, объяснить ситуацию и попросить, да он и сам не знал чего, перестать ходить? В таком случае Дэн съел бы его просто окончательно, дальше ходить – мучения так и будут продолжаться. Дима покорно вздохнул – жизнь не радовала.

Зара говорила, что из всех оставшихся, шансы стать победителем велики у Колдуна, Дима пожимал плечами и спрашивал, откуда такие выводы. «Тебя любят зрители», - отвечала восточная красавица и мудро улыбалась. Было ясно, что скоро всё закончится, и он всячески молил, чтобы уже скорее, скорее близился финал. То, что он дошёл почти до самой развязки, удивляло его, хотя он и помнил слова Дробыша «доведу до финала», но всё же не рассчитывал на это. Тот факт, что он очень нравился зрителям, и они его постоянно спасали своим голосованием, так же очень его удивлял. Плотно вбив себе в голову, что сам он ничего не значит без участия Шаляпина, Дима, тем самым, снизил свою самооценку ниже плинтуса, однако при этом, научился защищаться от окружающих и легче переносить уколы таких типов как Дэн и иже с ним, беря пример с того же Шаляпина. Когда его объявили победителем, он чуть не заплакал, но мальчики не плачут, и он только улыбнулся в зал, который не видел, но слышал. В голове дикая сумятица мыслей - заслужил ли он это, или же Шаляпин сделал что-то для того, чтобы его выбрали. Улыбаясь и обнимаясь, он провёл больший остаток вечера. Поздравления, звонки, ещё раз поздравления - думать о чём-то не было сил. Улыбающийся Дробыш и треплющий его по плечу – вот самое сильное впечатление за вечер.
- Виктор Яковлевич, - прерывающимся голосом начал он, - я хочу вас спросить. Можно?
Дробыш благодушно улыбался, отчего напоминал большого доброго лягуха.
- Дима, засунь свои вопросы себе в задницу. Если ты спать спокойнее будешь – то да, за тебя голосовали, тебя зрители хотели видеть победителем. Чему я несказанно рад - потому что я вижу в тебе большого и перспективного артиста, а посему тоже хотел, чтобы ты победил.
Дима на автомате ещё раз улыбнулся очередной камере и только потом понял, что у него перехватило дыхание, и он, на пару минут, забыл как дышать.
- То есть… правда? Да? Вы не принимали в этом…участия?
Дробыш покачал головой и Дима почувствовал странное ликование, хотя нет, почему странное-то, он ведь должен был - конечно же! - обрадоваться тому, что и сам чего-то стоит. Почему радость показалась такой непонятной? Он переложил огромный букет в другую руку и поискал место, куда, наконец-то, его можно положить. Народу – уйма, все здесь, только Шаляпина нет. Непонятно. Так вот в чём странность! Он был рад, что Прохору не пришлось что-то делать для того, чтобы он, Колдун, стал победителем. «Что-то» в смысле… Дима, наконец, пристроил букет на единственную свободную горизонтальную поверхность – пол. Просто взял и сложил в уголок, чтобы не затоптали. Поднял глаза и наткнулся взглядом на молодого человека, внимательно следившего за его манипуляциями.
- Вы – Дмитрий Колдун?
- Да! Да. - Удивлённо ответил он. Удивлённо потому, что странно было, как теперь можно спрашивать он ли это, конечно он – САМ Дмитрий Колдун!
- Вам просили передать это.
С этими словами он протянул конверт и тут же ушёл. Дима проводил его взглядом и сообразил, что раз человек в униформе, то, скорее всего, из обслуживающего персонала. А в конверте была коротенькая записка: «Выйди к служебному входу» и даже картосхема прилагалась. Дима растерялся, не понимая, кто это может быть, что за тайные свидания, потом подумал – может, какая бойкая поклонница? Подумал-подумал и надумал - решительно отправился навстречу неизвестному.
- Ты куда? – Спросил его попавшийся по дороге Сеня, ребёнок тоже оказался при месте, отчего был счастлив и слегка пьян.
- Эээммм, в туалет, - выкрутился он и, словно в танце, легко обогнул нежелательного свидетеля и двинулся дальше.
По дороге он всё же дважды, для верности, спросил, где служебный выход, а когда добрался туда, то, наконец, увидел того, о ком недавно вспоминал: Шаляпина собственной персоной.

Вообще, они не разговаривали особо, Шаляпин пригласительно повёл рукой, Дима последовал за ним, нырнул во чрево джипа и отключился в тот же момент - сказалась усталость и напряжение последних дней. Когда они подъехали к дому, Прохору пришлось тащить на себе полусонного героя дня и поддерживать его, чтобы не рухнул, а постоял у стены и подождал, когда он откроет дверь в квартиру. Утром Дима обнаружил себя спящим в квартире Прохора и слегка удивился потому, что никак не мог вспомнить, как именно он здесь оказался. Посмотрел на часы, висящие на стене, и подскочил – чёрт, уже сегодня они выезжают на гастроли и нужно быть на вокзале, а он понятия не имел каком и во сколько! Путаясь в одеяле, он выскочил в комнату и имел счастье созерцать Прохора в передничке. Шаляпин смутился, но тут же взял себя в руки, стянул его с себя и отдал распоряжение в обычной своей манере:
- Давай в душ и завтракать. Скоро нужно выезжать.
Дима с минуту погипнотизировал Прохора, мнущегося с фартуком в руках, и отметил, что смущённый Шаляпин - это что-то необычное.

Завтрак Прохор устроил как всегда континентально-российский – булочка, кофе, сок, бутерброды. Дима молча уминал и был признателен ему за то, что вчера его вот так похитили, увезли ото всех, из этой дикой тусовки и дали просто выспаться.
- Я тут нечаянно твой телефон сломал, - несколько нервозно начал Прохор.
- Х** с ним, - лаконично отозвался Дима, не понимая, в чём проблема - телефон всё равно ему не был особо нужен, и он его действительно на время «Фабрики» забыл у Шаляпина. Ладно, можно новый купить, тем более давно пора. Правда, как можно нечаянно сломать чужой телефон он слабо представлял.
- Поэтому, я хочу загладить свою вину. Вот. - Прохор положил перед ним коробку с телефоном «Motorola Rzr V3i».
В следующий момент Дима почувствовал, что вся его благодарность к Шаляпину мгновенно испаряется.
- Оставь себе, - процедил он не глядя.
- П-почему? – Прохор растерялся. – Возьми, пожалуйста, я всё же виноват, что уронил твой телефон, и он разбился.
Дима сидел, уставившись в стол; чувство, овладевшее им, было даже не злость, а какая-то усталость. Господи, да неужели Шаляпин решил купить его за телефон? Все эти мелкие подачки так оскорбительны, словно комнатной собачке покупают ошейник с бриллиантами.
- Верни мне мою «Nokia», - потребовал он, стараясь не повышать голоса.
- Я её… её нет. Дим, я её выкинул. Ты оставил её на полке над телевизором, а я туда полез, там ещё ноты лежат. Я нечаянно. Прости, пожалуйста.
Он сжал кулаки и стиснул зубы, лишь бы не вырвались гневные слова, типа того, что он, Шаляпин, зажравшаяся скотина, которая покупает все и вся, которой конечно легко купить нехилый телефончик и посчитать его хорошим выкупом души и тела.
- Дим, блин, ну извини. Так вышло. Это чей-то подарок? Прости, я не догадался, я только симку вынул и выкинул его, он же всё равно старый был, я даже не подумал, что его ремонтировать можно.
Колдун с ненавистью смотрел на Шаляпина, испытывая неодолимое желание вмазать тому покрепче в челюсть. Он бы долго так ещё смотрел, пока до него не стало доходить, что Шаляпин и в самом деле очень сожалеет о случившемся и вовсе не собирается его покупать, а просто хочет загладить вину.
- Ди-им?
- Прох, блин, - он и сам смутился от неловкости положения, чуть ведь не навешал человеку, который добра желал, - слушай, я просто не представляю, как можно принять достаточно дорогой подарок от почти чужого человека.
Он хотел сказать «от чужого», но это «почти» само легло на язык и слегка смягчило смысл сказанного. Прохор потупился и замолчал, Дима понял, что сейчас он что-то не то сказал и тут же продолжил:
- Слушай, спасибо, но давай я тогда тебе тоже что-нибудь подарю? Ну, не сейчас, а потом, ага?
Тот заулыбался, но не смог промолчать и кольнул его:
- Это чтобы ты не был мне должен?
Дима помрачнел; завязавшийся откровенный разговор требовал продолжения и он, глядя прямо в глаза Прохору, сказал:
- А я тебе и так должен.
Шаляпин глаз не отвёл, наоборот, потянулся всем корпусом через стол, уставился в упор и сказал ровным голосом:
- Ничего ты мне не должен.
Дима заглянул в эти глаза и вдруг понял, что не зелёные они, а серые. Серые, блестящие, как звёздочки на летнем небе.
- Мы не опоздаем? – спросил он, чтобы хоть как-то прервать эти гляделки. Шаляпин кивнул, вышел из-за стола и стал собираться.

Прохор отвёз его на вокзал, но не стал подвозить близко, высадил подальше от скоплений народа, показал куда идти, где собирается вся группа и спросил:
- Ты мне будешь звонить?
Вопрос прозвучал почти отчаянно, умоляюще.
- Ну, я постараюсь, - ответил смущённый Дима.
- Ты не беспокойся, - заторопился Шаляпин, - я буду тебе деньги класть, ты этим не морочься, просто звони, я хоть в курсе буду как ты там…

Звонил он только раз, когда в дождливый серый день сидел в гостиничном номере, и некуда было податься совершенно. Он даже не думал, что сам будет рад тому, что догадается набрать заветный номер и услышать сонное, ничего не понимающее:
- Алло? Алло? Кто это? Ал… Дим, это ты?
- Я! – Отозвался он весело, сообразив, что десять утра - это такая рань для богемы. – Привет.
На том конце провода раздалось уютное шуршание одеяла и сонное сопение. Дима так и представил себе, как Шаляпин в своей пижаме сейчас сидит, завернувшись в одеяло и, клюя носом, пытается разговаривать по телефону.
- Слушай, я не подумал, что ты спишь, давай я тебе позже перезвоню?
- Нет, что ты! – Прохор встрепенулся, и сонная хрипотца стала исчезать из голоса.
Они проболтали все деньги на телефоне, потом Шаляпин сам перезвонил, возобновив прерванный разговор. Прохор давал советы о том, как вести себя на сцене, что делать, чтобы каждый выход на сцену не становился рутиной, потом деньги закончились и у него и Дима, смеясь, плюхнулся на гостиничную кровать. С ума сойти, как легко стало.

Когда «фабриканты» вернулись в Москву, первым кто встречал их, был Прохор. Поздравил всех, обнял-расцеловал и незаметно слинял. Дима, приобретя некоторый опыт в исчезновениях, внимательно следил за Шаляпиным и аккуратно покинул вокзал вслед за ним.
- Что делать планируешь?
Прохор внимательно смотрел на дорогу, и Диме почудилось в этом вопросе ледяное равнодушие.
- Не знаю, - буркнул он. – Для начала мне вообще надо квартиру что ли снять, жить-то негде.
- А у меня? – он отвлёкся от дороги и взглянул на Колдуна своими серыми очами.
Ну, всё, приплыли. Дима скрипнул зубами, так и знал ведь. Ничего, для этого был заготовлен план, выполнять который наверняка придётся сегодня вечером потому, что при встрече, во время объятий, Шаляпин очень уж истово тёрся о него своей щекой.
- Ну-ну, - вслух сказал он. – Ну-ну.

Всё же, он сам соскучился по Прохору, что тут притворяться. Он ловил себя на мысли, что уже не представляет как же раньше жил без Шаляпина, без его подколок, без его вечного командования. Ему иногда так хотелось назвать Прохора своим другом, но он вспоминал их первый вечер, и обида с новой силой душила его.
- Прох, ты можешь сказать мне, только честно, за каким фигом ты ко мне подкатил тогда?
Шаляпин положил руку на спинку стула, Дима зачарованно проследил за движением этих длинных и тонких пальцев.
- Захотелось.
Сказал, как отрезал. Дима пожал плечами, видать не созрели они ещё до откровенности, и на ходу стаскивая футболку, пошёл в душ. Выйдя оттуда в одном полотенце, он незамедлительно был притиснут к косяку.
- А ты бы узнал сначала, хочу ли я, - в упор спросил он разошедшегося Прохора.
- А нет? – Отозвался тот, спокойно забираясь под полотенце и проводя кончиками пальцев по внутренней стороне бедер.
Это было очень весомым аргументом, очень. Особенно после долгого воздержания. Дима перевёл дыхание и принялся приводить свой план в исполнение – он просто твёрдо решил, что в этот раз трахнет Шаляпина.

Никогда не нужно загадывать - это Колдун уже потом вспомнил, когда они упали на кровать, и Прохор стащил-таки с него полотенце. После чего взял его член, и тут уж думать ни о чём не хотелось, только о том, что самую нежную часть тела гладят, ласкают и, стоп, даже облизывают. Дима перевёл дыхание и попытался вспомнить в русском языке все исключения на букву «ю» после шипящих, чтобы отвлечься, но не смог припомнить ни одного и застонал, кончая. Прохор тем временем перебрался повыше и лежал на боку, рядом с безвольно растянувшимся на спине Димой. Он прижался к нему намекая, что можно и продолжить, Дима, однако попытался изобразить усталость и не нашёл ничего умнее, как отвернуться. Прохор же воспринял это как приглашение и начал нежно обцеловывать его спину и ниже, ниже… Дима почувствовал, как его руки скользят по талии, бёдрам, а затем ложатся на живот. Шаляпин прижался к нему всем телом и так и замер.
- Ну, ты чего? – Шепнул Дима, ему уже самому стало невыносимо от мысли, что это может прекратиться.
Шаляпин потёрся о него щекой и Дима окончательно всё ему простил, столько было в этом жесте детского, непосредственного и ласкового. Тем более удивительно было испытывать как этот «нежный и ласковый» достаточно повелительно, отчасти нахально, ласкал его тело и доводил до сокрушительного оргазма. В душе Димы бушевали страсти, он пытался доказать себе, что на самом деле он этого не хочет, в конце концов, у него девушка есть!
- О чём ты думаешь? – Прошептал Прохор, перегибаясь через него и заглядывая ему в лицо.
- Да так… - промямлил он.
Дальше всё пошло по отрепетированному сценарию и Дима совершенно не возражал, только кусал губы и стонал. Это всегда было немного неприятно, но теперь он знал, что дальше будет награда.

- И что дальше? – спросил Дима скорее себя, чем Прохора. – Дальше что?
Два недоумённых, но счастливых глаза уставились на него.
- В смысле?
- В прямом, - сердито ответил он, - в совершенно прямом. Вот закончилась «Фабрика», закончились гастроли. А дальше что? Мне ехать домой и петь на корпоративных вечеринках?
- Тоже хлеб, - рассудительно протянул Шаляпин, целомудренно заворачиваясь в одеяло.
Дима наоборот, спихнул его с себя, уселся и подмял для удобства подушку под бок. В душе начала закипать злость - ведь всё напрасно, всё напрасно, весь приезд в Москву с самого начала выглядел афёрой, ну почему, почему ему показалось, что это шанс и удачная идея - засветиться на Фабрике? Он сидел и злился на так спокойно рассуждающего Шаляпина, ну, конечно, для этого он был на «Фабрике», для этого терпел придирки Дробыша, гадкие шутки Дэна, для этого он, тут Дима прикусил губу, для этого он спал с Шаляпиным. Всё для того, чтобы чёсом пройти по родной Белоруссии и петь перед жующей и пьющей публикой. Ну, конечно. Всё это он высказал Шаляпину, всё так же кутающемуся в одеяло. Прохор как-то странно посмотрел на него.
- Дим, извини… Короче, извини за то, что…так вышло. Честно, я… я не хотел. Просто когда я увидел тебя там, замёрзшего, несчастного, я сразу понял, что ты такой же, как я. И когда мы с тобой стали разговаривать, я понял, что ты очень похож на меня, правда. Я сразу подумал, что смогу тебе помочь, потому что мне никто не помогал. А дальше… так вышло, Дим. Извини. Прости. Прости, я дурак.
Колдун слегка растерялся, он рассчитывал получить ответ на вопрос – так что же делать дальше с выступлениями, с обретением известности, с реализацией себя, а Шаляпин сидит и бледнеет.
- Прох, это вообще отдельный разговор, но скажи мне, значит это нормально - выступать на корпоративных пьянках?
Тут Прохор ещё более странно посмотрел, и дальше Дима получил по полной:
- Колдун! Да ты зажрался! – Димка невольно передёрнулся, вспоминая, что точно так же говорил Дробыш, что они на «Фабрике» ничего не делают, что зажрались и бездельники. – Ты что, не понимаешь, что проект закончился и вы больше никому не нужны? Да, это было важно, засветиться на нём, но сейчас тебе придётся закреплять этот успех, мелькать дальше и мелькать везде и всюду, как только можно. Сейчас нужно толкать и пинать Дробыша, чтобы он занимался тобой как одним из перспективных молодых артистов. Но! Тебе сейчас придётся зажевать свою гордость и выступать там, где скажут, не забывая при этом проявлять инициативу.
Дима потянул одеяло на себя.
- Прохор, слушай, это всё…
- Знаю, знаю, - перебил Шаляпин, - это всё немного не то, что ты ожидал. Ты думал, что тебе предложат самое лучшее? Нифига. Тебе самому нужно это лучшее выбирать.
Дима окончательно отобрал одеяло и задумался, так и не решив, ответил ли Прохор на волнующие его вопросы или окончательно запутал. Шаляпин тем временем попытался вернуть одеяло, но, выяснив, что оно держится железной хваткой, взял подушку и шмякнул ею о Диму. Завязалась оживлённая потасовка, из которой победителем вышел Дима, он сноровисто заломил Прохору руки и уже собирался произнести уничижительную речь, однако снова заметил, как тот перестал сопротивляться и хохотать над шуточной дракой. Он отпустил его и сел рядом.
- Прох, а… кто это был?
Шаляпин слегка растерянно посмотрел на него, потом смутился, сел, подтянул коленки к подбородку, уткнулся в них носом, совсем как недавно сидел сам Димка в тех ёлках. Колдун посмотрел на это худющее тело и подумал снова о том, что мог он сразу навешать этому скелету, чтобы не приставал и даже мысли такие оставил. Почему он с ним сразу не справился? Может быть судьба? Может, всё было предрешено, что вот так они будут сидеть вместе, по-любому. Может быть, они друг на друге так завязаны, что как бы всё ни обернулось, они всё равно бы встретились, так или иначе.
- Не скажу, - вклинился в его мысли, молчавший до этого Прохор. – Дим, ты извини меня. Я, правда, не думал, что всё так обернётся. Я просто увидел тебя и подумал, ну, почему-то подумал, что мы чем-то похожи. Ну, я тоже ж начинал снизу, тоже и мёрз, и голодал.
Дима осторожно притянул к себе замершего в позе зародыша Прохора и обнял. А ведь по-любому, наверное, они встретились бы потому, что и правда похожи, хотя и совершенно разные.

Он не знал, насколько был близок Шаляпину, а тот и не торопился говорить о том, что, увидев тогда парня на улице, не просто неожиданно почувствовал в нём родственную душу, но и пропал, один раз взглянув в эти бездонные очи, обрамлённые пушистыми ресницами. Прохор честно хотел помочь, но не смог совладать с чувствами и мыслями. Уже сидя в «Макдональдсе», он раздевал его глазами и ужасно злился от того, что его беспрестанно отвлекали поклонницы. Когда они ехали и Дима задремал, он сначала искоса посматривал на своего спутника, а потом и вовсе принялся пожирать его глазами, рассматривал каждую его чёрточку, запоминал: эта сонно-безвольно запрокинутая голова, пушистые ресницы, настолько густые и длинные, что тень от них падала на скулу, чуть приоткрытые губы, белеющая полоска зубов. Потом, когда Дима вырубился в квартире, он окончательно потерял голову, глядя на беззащитного Колдуна. Прохор был грубым, настойчивым, а хотел быть нежным и внимательным, но просто не знал, как это сделать. У него были партнёры и ранее, но он привык брать, а не давать, привык быть грубым, нежели ласковым, ведь он был сам Прохор Шаляпин, а те, с кем он спал, так, мелкие сявки, дворняжки. В конце концов, он сам в своё время был никем и ему «повезло» угодить в постель к звезде, что ж, теперь он сам может себе это позволить. Он даже не пытался себя оправдать, глядя на то, как Колдун во сне потёрся щекой о диванную подушку и забавно наморщил нос, его руки сами потянулись стаскивать с того свитер, футболку, гладить кончиками пальцев эту великолепную бархатную кожу, под которой, словно у породистого жеребца, бегали тугие мускулы. Он готов был к тому, что Дима просто сотрёт его с лица земли за такое, но неожиданно получилось совладать с этой необъезженной лошадкой, он и сам удивился. Когда Прохор пришёл в себя после сокрушительного оргазма, то сообразил, что сделал, вспомнил себя в его положении и ужаснулся.

Нет, конечно, он не считал это положение вещей нормальным, но так было сладко, когда этот большеглазый найдёныш был рядом. Это было здорово. Только вот Лене он не нравился, и это нервировало Прохора, ему хотелось, чтобы его, как он считал, подруга, тоже оценила силу духа, голос, красоту, в конце концов, Димы. Хлёсткие слова Колдуна о том, что Терлеевой он совершенно безразличен, повергли в депрессию, он с ужасом осознавал, что Колдун так или иначе прав - Лена постоянно его шантажировала своими попытками самоубийства и это было тяжело, он чувствовал вину за то, что они расстались. Но расстались они именно из-за того, что у неё был тяжёлый характер и если что-то было не по ней, она тут же демонстративно брала пузырёк с таблетками и запиралась в ванной. Прохор два раза вышибал дверь, раз шесть вызывал скорую, прятал все колюще-режущие предметы, но ведь это и надоесть может - быть не любовником, а нянькой. Поэтому он стал просто нянькой.

Они жили вместе уже пару недель. Это было восхитительное время, несмотря на то, что они умудрялись ругаться по мелочам, мирились уже часа через два и удивлялись, с чего всё началось, зачем скандалили? Ругались по пустякам - Прохор обожал всевозможные тусовки, всякие светские и полу-светские сходки, Дима же плохо переносил огромные бесцельно слоняющиеся толпы народа, громкую музыку, сигаретный дым и всячески старался отмазаться от такой чести, как посещение подобных мероприятий. «Пойми, - говорил Прохор, - это возможность где-то засветиться, показать себя. Давай, собирайся, нужно показаться хоть ненадолго». И они ехали, «вращались», показывали себя, точнее Диму, потом у того начинали слезиться глаза от сигаретного или ещё какого дыма, он начинал жаловаться и они возвращались, либо Прохор, психанув, оставался, а Димка возвращался один и полночи не спал, дожидаясь его. Потом они ругались, мирились, всё это было так… привычно, что Дима часто задумывался, ну как же он раньше жил без Шаляпина? Они крыли друг друга матом, швырялись подушками, но при этом совершенно не обижались. Прохор стал ему почти другом. «Почти» - потому что друзей у Димы не было никогда, не подпускал он к себе никого, но Шаляпин, с его неуёмным энтузиазмом и шутками, сумел пробить этот барьер, что он так тщательно выстраивал и отгораживал себя ото всех. И всё же, Дима с особым тщанием подбирал выбитые кирпичики стены и вставлял их на место, замазывая наглухо.

Шаляпин очень ругался из-за того, что Колдун безвольно плывёт по течению, выступая, где скажут и, выполняя всё, что скажут. Дробыш сначала хотел засунуть его в группу «КГБ», на что Дима был вполне согласен; группа так группа, на сцене не один – это легче. Прохор же, услышав это, только что ядом не плевался.
- Какого хрена? Ты должен быть сам по себе, ты – независимая единица, а не один из трёх. И вообще, почему ты согласился? Нужно было проявить себя, продемонстрировать независимость и сказать Дробышу всё, что думаешь об этой идее.
Дима пожал плечами и перелистнул страницу журнала.
- Прох, ты сам говорил засунуть гордость куда дальше и делать то, что говорят.
Шаляпин отодвинул чашечку с кофе и вскочил.
- Блин, Дим, ну не маленький! Я так же говорил – но не забывай проявлять инициативу! Ты должен был поговорить с Виктором Якличем, спросить, почему он считает, что тебя надо пихнуть в какой-то проект. Кстати, обрати внимание, он всех вас по группам распихал, по дуэтам, словно боится, что из вас на самом деле что-то получится. Дим, а из тебя получится!
Димка, привыкший к такой горячности, даже не отреагировал на его эмоциональную выходку, только задумчиво посмотрел на кофе и подумал: «Нет, а он его вообще когда-нибудь пьёт?» Прохор сердился очень серьёзно, это было видно по отрывистым движениям, по коротким быстрым взглядам, что он бросал на Диму.
- Слушай, тут есть одна идея. Конечно, не факт, что она заинтересует одного человека, но он ищет молодого исполнителя и знаешь для чего?
Дима не знал, он только покачал головой, встал, подошёл к окну, открыл его и высунулся, с наслаждением вдыхая влажный, после дождя, воздух. Всё-таки как хорошо, что у него теперь был друг. Друг? Да, он настоящий друг, заботится о нём и ему самому приятно делать что-то для Прохора, например, он помнил, с какой благодарностью смотрел Шаляпин, когда они вместе проторчали на чьём-то дне рождения до утра, хотя ведь знал, что Дима терпеть не может возвращаться домой под утро. Они никогда не говорили вслух о том, как признательны друг другу за что-то, как ценят друг друга – нет, этого не было, были только вот такие молчаливые взгляды.
- Дим?
- Так для чего? – он тряхнул головой и вытянул руку в открытое окно.
- Не делай так, - вздрогнув, попросил Прохор, Дима и не понял, что этим жестом он напомнил тому о Терлеевой, - так вот, не хочешь ли попасть на «Евровидение» как претендент от Белоруссии?
И вот тут Дима растерялся. Настолько, что даже забыл руку опустить.

Тот самый клуб заставил его вспомнить, с чего всё началось и занервничать. Нервозность обстановки усиливалась тем, что он был простужен и сильно, отчего не посмел одеть линзы, чтобы не занести какую гадость в глаза, но и очки не надел, из вечного кокетства очкариков. Видимость была отвратительная - мир казался призрачным, смазанным и дрожащим.
- Ну, а кто это? – шёпотом спросил он у Прохора. – Ну, колись, кому я сдался?
- Пока никому, - так же шёпотом ответил тот, - но есть все шансы на это.
Они сидели, пили коктейли, точнее, ими баловался обычно умеренный Прохор, а Дима торжественно мусолил всего вторую классическую «маргариту». Теперь он знал, что вот те дядечки, что непринуждённо скользили по клубу, ни с кем особо не общавшиеся и лишь изредка уделяющие внимание простым смертным звёздам, были великие и могущественные продюсеры. Хороший продюсер – это всё, это твои отец и мать на продолжительное или не очень время контракта с ним. Он уже теперь знал и то, что мужчина, выскочивший в тот памятный день из джипа Шаляпина, был его продюсером, с которым Прохор умудрился крупно повздорить, чем вывел его из терпения и заставил покинуть машину, правда имени его так и не ведал, знал лишь, что тот скрывался за скромной аббревиатурой «ЕК».
- Прох, слушай, я тут отойду, ага?
Шаляпин махнул рукой, мол, делай, что хочешь, но будь поблизости. На обратном пути из туалета, Дима имел небольшое приключеньице – к нему стала активно приставать официантка. Вообще, в этом клубе это был нонсенс, причём большущий, но, то ли она была новенькая, то ли и не официантка вовсе, а переодетая журналистка, гоняющаяся за горячим, тем не менее, Дима пережил несколько неприятных минут, когда на него активно вешалась незнакомая барышня и пыталась его всего, нет, не поцеловать, обмусолить. Моргая, он посмотрел вслед охране, утаскивающей девицу, и испытал при этом шок от того, что ему показалось это отвратительным. Так вот же – слава, узнают, готовы сделать всё! Чего надо-то? Почему это кажется ужасным?

В растрёпанных чувствах и еле видя, что происходит вокруг, он с трудом нашёл свой столик, Шаляпина сидящего за ним и, - опа! – гостя, по-хозяйски расположившегося рядом с Прохором. Несмотря на то, что гость чувствовал себя вполне хозяином положения, он всё же слегка вежливо привстал, когда подошёл Дима. Колдун растерянно склонил голову, мучительно вглядываясь в неизвестного, но в силу отсутствия очков видел только тёмное пятно пышной шевелюры и совершенно не разбирал лица.
- А ты мне не говорил, что он тормоз. - Достаточно по-хамски сказал неизвестный и только на слух, по этим барским, тягучим ноткам Дима определил, что это очень похоже на самого Филиппа Киркорова. – Садись уже, красава, и давайте-ка поговорим.
Дима повиновался, сел, ещё раз сощурился и окончательно уверился в том, что это действительно сам Киркоров собственной персоной.

Говорили, в основном, Прохор и Филипп, а он только слушал и кивал. Киркоров давно хотел спродюсировать кого-нибудь не сильно известного, не сильно выпендривающегося исполнителя, дабы тем самым утолить своё самолюбие, ибо по сию пору его так и воспринимали, как дополнение к Пугачевой. В своё время, как выяснилось, он дал толчок к популярности Шаляпина, но этого ему было мало, всего лишь мелкий протежизм - таких как Прохор, он немало вытащил на эстраду; а вот настоящее, стоящее дело – найти песню, подобрать имидж исполнителю, продвинуть его на европейскую сцену и проч. и проч. – вот это интересно и достойно его. Дима послушно кивал и мучительно щурился, разглядывая Филиппа, шишка чинопочитания у него была слабо развита, поэтому он совершенно не стеснялся того, что разглядывал его почти в упор.
- Не, Прохор, он точно тормоз! – громогласно снова схамил Киркоров, так же бесцеремонно возвращая Диме его взгляды.
Шаляпин жалко улыбнулся, во всяком случае, Колдуну показалось именно так - он ведь ни черта не видел - и промолчал.
- Я очки забыл, - буркнул Дима, смущённо вцепляясь в бокал с «маргаритой». Вот Шаляпин предатель, мог бы и сказать что-нибудь, чтобы Киркоров заткнулся, помог бы другу.
- Что-о-о-о???
Раскатистое «что» сквозь музыку долетело до соседних столиков и на них тут же любопытно заоглядывались. Дима готов был юркнуть под стол, Прохор же сидел с каким-то отсутствующим видом.
- Нет, ты мне подсовываешь какого-то слабовидящего? То есть, он будет бегать по сцене в окулярах или если без них, то бродить по ней и сшибать декорации, ты мне это предлагаешь?
В Диме снова полыхнула та холодная ярость, и он был рад, что ещё может испытывать нечто подобное.
- Нет. Не буду. Обычно я ношу линзы, но сейчас простужен. Странно, я всегда думал, что для исполнителя важен голос, а не… очки.
Дима думал, что сейчас за это на него либо разгневаются, либо проигнорируют, но третьего исхода он не предусмотрел.
- О-о-ох, насмешил, Прохор, ты где такое чудо выискал? Правда, чудо. Митя или как там тебя, для исполнителя важен его продюсер и команда, что будет подобрана им, ты понял? Слушай, Прохор, я согласен, беру его и делаю из него человека. Есть в нём задатки, есть, ершистый.
Прохор пожал плечами и собирался что-то вставить, но тут кто-то привлёк внимание Киркорова и он вскочил и куда-то направился. Ну, надо же, если Киркоров за кем-то бегает, наверное, это стоящий человек.
- Прох, я вообще нихера не понял. То есть, Киркоров будет со мной работать?
- Ты не тормоз, ты – стоп-кран, - немножко заикаясь, произнёс Прохор, бездумно глядя перед собой.
Дима снова психанул и начал высказывать всё, что накипело:
- Шаляпин, блин, может для вас я и тормоз, но это хамство! Вместо того, чтобы оскорблять меня и слушать как это делает Киркоров, мог бы вообще-то раскрыть рот и подать голос! А ты тут сидишь, напиваешься и.. и.. И какого хрена, Шаляпин? Что происходит?
Киркоров вернулся и деловито плюхнувшись, вернулся к предмету разговора, сидевшему с ошалевшим видом.
- Значит так, Мить, мне нравится твоя ершистость - это значит, что ты не тряпка, значит, что у нас с тобой будут конструктивные диалоги и споры, - в этом месте Прохор неожиданно хрюкнул в бокал и принялся пьяно хихикать, - это хорошо, истина рождается в споре. Прохор! Тебе лекцию прочитать о вреде алкоголя?
- Да не, спасибо, вже не нать, - пародируя кого-то, отозвался тот.
- Нда-а, забавный у тебя друг, Прохор, забавный! Только упрямый, заусенистый. Где ты его нашёл, ты ж не любишь таких.
- Мы не друзья, - ответил волком глядевший Дима, ещё больше озверевший от этого «ты же не любишь таких».
Филипп хищно улыбнулся и поднял указательный палец.
- Ми-и-итя-я-я, все в этом мире, в этом мире шоу-биза, дру-у-узья-я-я. Понятно? Мы с Прохором друзья, все друзья.
Дима почувствовал, что задыхается, кровь прилила к лицу, на секунду ему показалось, что она его душит и сейчас пойдёт носом, но он справился с собой, заставил сжать зубы, затем сказал:
- Извините, я вынужден вас покинуть. Я простужен, у меня насморк и мне плохо.
Похоже, он действительно выглядел не очень потому, что Киркоров быстро закивал, а Шаляпин напрягся, и встал было, чтобы последовать за ним. Дима махнул ему рукой, чтобы сидел, а сам, спотыкаясь, стал пробираться к выходу. Его бесило то, что Шаляпин так быстро переметнулся на сторону Киркорова, бесило то, что он считал нормальным, когда с другом обошлись как с вещью.

Доехав на такси до дома, он, чертыхаясь, в потёмках умудрился крепко стукнуться плечом в подъезде. Когда вошёл в квартиру и стал осматривать его, выяснилось, что лёгонькая курточка совсем не самортизировала удар и плечо грозило распухнуть и приобрести в скором времени приятный синевато-фиолетовый оттенок. Дима стянул майку и позаглядывал в зеркало с минут десяток, потом ему это надоело, и он плюхнулся на диван, включил телевизор и принялся терпеливо ждать Прохора. Не в первый раз он сидел вот так, тупо таращась в телевизор и машинально нажимая на пульт. Вскоре это надоело и он, выключив в квартире свет, сел на подоконник и замер, прислонившись к стеклу, словно скульптура, вышедшая из-под умелого резца мастера. Казалось, время было ощутимо, оно было словно длинная шерстяная нить, которая стекала по рукам, и чем больше проходило времени, тем сильнее оно натирало руки грубой шерстью. Дима встрепенулся, когда загремели ключи у входной двери, бросился встречать.

Шаляпин вошёл что-то мурлыкая, не обращая внимания на стоящего в прихожей Колдуна, заглянул зачем-то в зеркало, взъерошил волосы, прошёл спокойно в комнату, плюхнулся в кресло, сладко потянулся и лишь после этого сказал:
- А ты чего не спишь?
Дима очень старался не сорваться.
- Тебя ждал.
- Ерунда какая, - отмахнулся Прохор, - как-будто в первый раз, ну как маленький. Чего тут ждать.
- Ты всё это время с Киркоровым был? – Дима ну о-о-очень старался вести разговор на нейтральную тему. – Долго же ты.
- Ага, с ним. Ну, мы ещё раз побеседовали, обсудили. Не, Дим, он прям реально заинтересовался тобой. Класс! Это будет очень удачное начало твоей карьеры, только представь…
- Хватит! – неожиданно для себя рявкнул он. Шаляпин удивлённо умолк, не понимая ничего, но позволяя высказаться возмущённому другу, а Дима торопливо, словно боясь, что Прохор передумает, продолжил бессвязно и достаточно агрессивно.- Какая к чертям карьера! Да вы сидели там и словно два торгаша строили на меня планы, при мне же! А ты, ты, вместо того, чтобы мне помочь, ты ему подыгрывал и заглядывал в глаза. Ну и где тут была твоя хвалёная самостоятельность, инициатива и прочие высокие чувства? А как же твои заповеди – не идти на поводу у всех, отстаивать свою точку зрения?! Да ты же перед ним чуть на задних лапках не стоял и преданно хвостом вилял.
Прохор молча смотрел на него, по выражению лица явно читалось «за что?», но вслух он только сказал, махнув рукой:
- Да что ты понимаешь. Ладно. Всё завтра.
Дима жаждал серьёзного разговора, привычной перепалки, всего, но только не спокойного, отчасти снисходительного тона. Этот тон и был последней каплей, он просто взбесился, бросился вслед уходящему в спальню Шаляпину, схватил его за плечи, развернул, встряхнул.
- Дима, да ты пьян, - с издёвкой сказал Прохор, вскинув бровь. – Убери руки и иди спать.
Дима задохнулся от ярости и снова затряс его как куклу. Уступая в росте лишь несколько сантиметров, он вполне мог себе позволить такой жест. Прохор был бледен, плотно сжатые губы выдавали, что ему либо очень больно, либо он хочет сказать что-то злое. Опомнившись, Дима разжал руки и даже слегка оттолкнул его от себя.
- Колдун, ты совсем ох**л. - Медленно сказал Шаляпин, но было видно, что сейчас он взорвётся. – Ты вообще ничего не понял из того, что я тебе говорил. Да ты, наверное, и себя не понимаешь, свой бред. Дим, ты, вообще, чем слушал? Да, надо спорить, надо ругаться, отстаивать своё мнение, не идти на поводу у своего продюсера и руководства, показывать, что ты не тряпка, о которую можно вытирать ноги, что зарабатывать на себе и собственной кабале ты не позволишь. Но, твою мать, Колдун, тебе предлагают стоящее дело, стоящее сотрудничество, причём с человеком, который не просто пИвец какой-то, - Прохор нажал голосом на это «и», - но ещё и талантливый, опытный человек, который не одну собаку съел в шоу-бизнесе. Вот это как раз тот случай, когда я тебе говорил, что тут можно прижать гордость и позволить собой руководить. Колдун, ты совсем тупой, да? Всё ясно, по-моему!
К концу Прохор сорвался-таки на крик, было видно, сдерживался он с трудом, хотя и очень старался. Дима чуть растерялся, он не ожидал такого от Шаляпина и почти был готов признать, что он - мудак, как вдруг перед глазами встало улыбающееся лицо Киркорова и его голос загудел в ухо: «… все …в этом мире шоу-биза, дру-у-узья-я-я». Ему стало снова как-то паршиво, конечно, знаем мы этих «друзей», знаем. Он внимательно и как-то со стороны, словно в первый раз увидел, оглядел Прохора - высокий, стройный до худобы, прямая спина, лебединая гордая шея и тут же представил, как какой-то «друг» лапает это тело, царапает и оставляет другие собственнические метки на этой коже, которая настолько тонка и нежна, что любое болезненное прикосновение дарит синяки, которые проходят очень и очень долго. Стало невыносимо. Невыносимо больно. А какой немыслимой мукой было вспоминать, как Прохор сидел рядом с Киркоровым, как поворачивался к нему, слушая разглагольствования этого шута. Дима сжал кулаки.
- Шаляпин, ты сначала определись в своих «добрых» советах. Мало того, что ты несёшь всякий бред, меня достало, что ты суёшься с ними туда и сюда, когда тебя совершенно не спрашивают. Давай я сам буду соображать, как и что должно быть, хорошо?
Прохор стоял рядом со стеной и при этих словах положил на неё руку, словно хватаясь, чтобы не упасть. Диме в запале этот жест показался пафосным, неискренним и снова душу ожгло воспоминание преданного взгляда Прохора на Киркорова, глаза застила красная пелена отчаяния, он шагнул к нему, снова вцепился в плечи и принялся трясти несопротивляющегося Шаляпина.
- Чёрт, не лезь в мою жизнь. Это МОЯ жизнь, понимаешь? Ты и так в ней потоптался предостаточно, не лезь со своими бля***ими советами, ясно? – беспомощность чужого тела распаляла, хотелось просто сжать его, смять, стереть с лица земли. – Это ты продаёшься всем и каждому, а я не такой, ясно тебе? И если ты трахаешься с Киркоровым, это совершенно не моё дело и незачем работать сводней и притаскивать меня на блюдечке к этому пидору!
Наверное, где-то следовало остановиться, где-то там, в самом начале ссоры, нешуточной, жестокой и бессмысленной - такой у них ещё ни разу не было. Дима выдохнул, облизнул пересохшие губы и только сейчас сообразил, что Прохор низко опустил голову и совершенно не отзывается на его монолог. Он понял так же, что под рубашкой тонкого шёлка, на той самой нежной коже уже отпечаталась его хватка, его пальцы, и что через несколько часов следы станут безобразными сине-чёрными пятнами. Ещё Дима понял, что если сейчас не заглянет в эти безумные прозрачные глаза-хамелеоны, его никогда не простят, если он сейчас не поймает взгляд Прохора и глазами не попросит прощения за всю чушь, что он нёс – всё будет кончено. Дрожащей рукой он медленно взял того за подбородок и стал приподнимать голову. «Один только взгляд, один взгляд», - молил он про себя. Дима сам не знал с чего так решил, отчего ему важно было встретиться взглядом. Тяжело дыша, он притянул одной рукой Прохора покрепче к себе, приобнял, второй же продолжал тянуть подбородок вверх. Не то, чтобы Шаляпин сопротивлялся, нет, но почему-то это было так трудно сделать! Дима почувствовал, что дрожь рук передалась телу и его всего трясёт, он ещё раз судорожно выдохнул и заглянул в лицо безвольно стоящего Прохора.

Оно было никаким. Никаких чувств. Боль, удивление, обида – ничего. Вот только совсем белое. Чуть подрагивали ресницы закрытых глаз. Дима замер, вглядываясь в это близкое и, одновременно, незнакомое лицо. Потом молча оттолкнул Прохора, схватил куртку и, ни слова не сказав, бросился вон из квартиры.

Сидя на скамейке в парке он пытался понять, что на него нашло, но не понимал, не находил объяснения тому, отчего его так взорвало. Трясясь не то от злости, не то от ночного холода, Дима судорожно комкал в руках куртку, не догадываясь её накинуть. Он набросился на Шаляпина, за дело, между прочим, но отчего же было так стыдно и муторно? Ведь тот с ним сделал такое, такое, Господи, а он всепрощающе теперь живёт с ним, почти каждый вечер они занимаются тем, отчего кровь приливает к щекам от смущения и, что самое ужасное, ему это нравится. Дима вскочил, дико огляделся и бросился, не разбирая дороги. Куда угодно, только подальше от этого места.

Он брёл сам не зная куда, не разбирая дороги, проголосовал и сел в первую попавшуюся машину, доехал до Белорусского. В утренних сумерках смотрел на темнеющую махину вокзала и пытался сообразить, что делать дальше. Его сразу откинуло на несколько месяцев назад, словно не было роковой встречи с Шаляпиным, только не было у него в кармане и пятиста рублей, последнее он отдал добросившему водителю. Утренний ветерок был несильным, но каким-то пронзительным – выбивал из глаз слёзы. Да, может, и не в ветре было дело.
- И долго собираешься?
- Что? – Дима резко обернулся, застигнутый врасплох.
- Долго собираешься тут торчать? – спросил Прохор.
- Как ты нашёл? – растерялся Димка, обнимая себя за плечи, стараясь хоть как-то согреться.
Прохор пожал плечами:
- Где можно искать белоруса? На Белорусском вокзале.
- Нелогично, - сухо сказал Дима.
Они стояли и смотрели друг на друга, просто смотрели, наконец, Прохор мотнул головой:
- Может, всё-таки поедем?
Дима опустил голову и пошёл вслед за ним. Сел в джип, хотел что-то сказать, но, заглянув в лицо Шаляпина, понял – как раньше не будет. Прошло всё это «раньше». Прохор был спокоен, подчёркнуто спокоен, уже трезв как стёклышко, поэтому, похоже, и рискнул сесть за руль, и сейчас, глядя на это мраморно-ледяное лицо Дима чувствовал, что смотрит в лицо самой неизбежности.

Всё было как обычно: утро, если два часа дня можно так назвать, душ, завтрак. Всё это проделалось, не глядя друг на друга, словно случайные соседи по купе. Прохор быстро смылся, не прощаясь, а Дима остался один, сел на пол, уткнулся в телевизор. Пять минут, десять, полчаса - время снова тянулось шерстяной нитью - он сидел и думал, что же делать дальше. Решение пришло само, оно было элементарно и следовало сделать то, что он надумал уже давно. Дима посмотрел на экран телевизора и только сейчас сообразил, что смотрит его без звука. Выключил. Встал. Собрал скудные вещи, положил ключи на видное место и направился к двери. Красиво уйти ему помешал внезапно вернувшийся Шаляпин.
- Представляешь, пол-Москвы проехал и вспомнил, что забыл сотовый!
- Я ухожу, - промямлил Дима.
- Да? – Прохор фыркнул на свою, вечно падающую на глаза, чёлку. – И куда, если не секрет?
- Квартиру сниму, - мрачно ответил Дима, желая как можно скорее прекратить эти ненужные разговоры и уйти.
- А-а-а-а, - протянул Прохор. – Ну да. Ты только скажи где. Не пропадай.
Дима опешил от того, с какой лёгкостью всё произошло, Прохор был спокоен и доброжелателен. Он почувствовал себя обманутым.
- Мне кажется, надо как-то самому жить, без твоих советов.
- Да-да, - не обиделся Прохор, казалось, он вообще ничего не замечал, не заметил и эту подковырку в голосе.

Дима вышел, вздохнул, огляделся. Надо было привыкать жить одному, и где-то нужно было искать квартиру. Память услужливо подсунула ему картинку на вокзале - когда он приехал, то был поражён количеством желающих сдать квартиру. Значит нужно на вокзал.

Уже месяц он жил один. Встречался с Дробышем, что-то записывал, выступал, чувствовал, что работает вполсилы от того, что мог бы дать зрителям, поклонникам. Ему хотелось сказать продюсеру, что хватит страдать фигнёй, можно же замутить какой-нибудь тур по стране, правда, материала для него мало, но, в таком случае, можно записать что-то новое или объединиться с каким-нибудь другим артистом и побыть у него пока «на разогреве». Он ведь не гордый и Прохор правильно сказал – надо иногда прогибаться сейчас для успеха потом. Каждый раз, вспоминая Шаляпина, он падал духом. Съехав от него, Дима казалось перелистнул значительную страницу в своей жизни, но только перелистнул, а книгу не закрыл - и вот теперь тот лист треплется набежавшим ветерком и хочет вернуться назад.

Странное это было время. Колдун понял насколько привязался к Прохору, то есть, ему и раньше его не хватало, а теперь он чувствовал себя словно сосуд, из которого вода вылита наполовину, и он не то полупустой, не то полуполный. Иногда, гуляя просто так по улице, ему казалось, что в толпе он видит мелькнувшее знакомое лицо Прохора. Дима знал, что ему это кажется и от этого становилось ещё более тошно. Не нужен он Шаляпину, выставил его и спокоен. Чёрт. То есть он сам ушёл, типа гордый, но почему же так получилось, почему мучает ощущение, что его выставили как дворняжку за дверь? «А это всё оттого, - шептала совесть, - что ты сам виноват. Ты сам знаешь, что тебя действительно после всего, что ты наговорил, нужно было выставить за дверь, а для ускорения дать пинка». С Шаляпиным они всё же встречались, как же, тусовка-то одна, улыбались, здоровались и проходили мимо с видом «знать тебя не желаю». Каждый раз Дима хотел подойти попросить прощения, но гордость крепко держала его своими коготками, словно коршун добычу. А помириться очень хотелось.

- Митя, я решил – работаем с тобой. Всё-таки нравишься ты мне, в меру известный - почти неизвестный, харизматичный, голос есть, большего мне и не надо. Ты – материал для лепки. Лепить буду сам. Для начала пострижём твои патлы.
Дима натолкнулся на громогласного Киркорова на дне рождения Лолиты, этой нескладной высокой тётки с грубым голосом и замашками доярки. Присутствовать там его обязал продюсер, ладно бы для «поздравления» спел что-нибудь и свалил, так нет, просто бродить среди толпы, «общаться». Пообщался, блин. Он стоял, опустив голову, и выслушивал этого фанфаронистого петуха.
- А кто вам сказал, что я согласен? – робко начал Дима, собираясь твёрдо послать.
- Да на тебе ж написано – я хочу, но боюсь. Не справиться боишься, ясное дело. И это правильно! – Филипп энергично взмахнул рукой. - Правильно, Дима, правильно. Но ты уже чувствуешь, что такое известность и тянешь к ней свои чумазые ручонки. Но боишься, до черту боишься!
Дима вскинул голову и заявил, что не боится и попал в умело расставленную ловушку.
- Ни чёрта, ни Бога? В общем так, друг милый, есть песня, жду в студии, будем обкатывать, продумаем тебе имидж, хотя, к чёрту, что тут думать, ты ж – колдун. Замотаем в чёрное, а рядом нимфетки с сиськами, а? Каково?
«Ну, я и лох», - честно признался себе Дима, шагая за Киркоровым и выслушивая информацию о планах на песню, «Евро» и самого себя.

Подписавшись вот так на сие незамысловатое дело, он получил большую свободу в плане творчества, Киркоров стал как бы временным продюсером, оттеснив Дробыша. Филипп не терпел праздности и стал гонять Диму на всевозможные мало-мальски продвинутые мероприятия, на все площадки города, на которых хоть что-то затевалось. Таким образом, довелось ему выступать на открытии нового детского канала, там и столкнулся с так же принимающим участие Прохором. Сначала Дима хотел сделать совершенно каменную морду и пройти мимо, но ребятня, которая просто гроздьями висела на ошарашенной «звезде», восторженно запищала, загомонила и в следующую секунду облепила его, щебеча и восторженно визжа. Так они оба и стояли окружённые детишками от мала до велика, от пяти до пятнадцати лет. Среди хохота, веселья, хорошего настроения сложно сохранить монолитное выражение физиономии - это Димка понял, когда поймал улыбку Шаляпина и почувствовал, что сам тоже улыбается.
- Дядя, ты высокий! Возьми меня на ручки, я хочу полетать! – совершенно безапелляционно заявила молодая девица, лет четырёх от роду, на редкость самостоятельная и независимая.
Дима даже растеряться забыл, как по команде подхватил малявку и закружил, окрест огласился довольным визгом. Опустив летунью на землю, он снова взглянул на Прохора, тот всё так же улыбался, широко и непринуждённо. Девица была довольна, даже не пошатываясь, она бодрым шагом направилась прочь, но что-то вспомнив, обернулась и, тыча пальчиком по очереди в обоих, снова заявила:
- Ты – красивый. И ты – красивый. Вы поженитесь. А потом я поженюсь на вас обоих. Когда вырасту.
Прохор фыркнул.
- Это как же так? Мы не можем пожениться, мы же мальчики.
Ребёнка в счастливый момент от двух до пяти ничто не может смутить, поэтому довод был выдвинут хоть куда:
- Все красивые женятся. Моя мама красивая, папа красивый – они поженились. Вы тоже.
- А, ну тогда да, - поддержал с серьёзным видом Дима, - и будем ждать, когда ты вырастешь.
Потряхивая тёмными кудряшками, довольная молодая особа ускакала. Тут Дима огляделся и сообразил, что все дети разбежались, очевидно, по команде организаторов, они стоят одни и следовало идти и уже готовиться к выступлению. Он перевёл дыхание и чуть исподлобья взглянул на Шаляпина, тот стоял спокойно, не опуская взгляд, не смущаясь, стоял и смотрел. Дима испытал такое чувство, странное чувство, словно его обидели старшие мальчики в школе, но тут подошёл самый классный парень из класса и встал рядом, и стало так спокойно. Прохор стоял и смотрел, а затем подошёл и просто обнял его. Дима почувствовал, что готов разрыдаться от счастья, усталости, чего-то ещё - гамма чувств была настолько сложна, что он только уткнулся в такое знакомое плечо носом и замер.
- Тебя сегодня ждать? – прямо спросил Прохор, и в его голосе слышалась надежда.
- Да, – ответил Димка, крепче прижимая его к себе. – Да! Да!

Они дурачились на сцене, за кулисами, вместе поехали в ресторан обедать, продолжили куролесить и там, шутили, прикалывались над официантами, окружающими; Дима чувствовал, что его простили, помиловали и теперь всё будет как раньше. Разве что чуть-чуть по-другому. Он всё же чувствовал обиду на друга, понимая при этом, что обижаться должны на него, но не мог с собой ничего поделать, злился за это на себя, но легче не становилось. Он снова загонял себя в какие-то дебри, снова был в разладе с собой и пытался как-то всё урегулировать. Но, слава Богу, времени на рефлексию не оставалось, Киркоров взялся за него ещё более основательно. Они запирались в студии и репетировали-репетировали, если у Филиппа не было времени нянчиться с ним, то он отсылал Димку к хореографам, которые раз за разом гоняли его, вырабатывая точные, отточенные движения, пытаясь избавить от всегдашней неуклюжести на сцене. С Прохором они и виделись теперь меньше, сталкивались в квартире, в постели – по - другому это назвать-то и нельзя. Увиделись – разбежались. За всё время – почти никакого секса. Но при этом, Дима чувствовал, что Прохор просто источает нежность и заботу, старается, чтобы он успевал отдохнуть в свободные минуты, чтобы не скучал.

Они не поднимали больше тему Филиппа, когда были вдвоём - мало ли интересных тем для обсуждения, тем более, что Шаляпина слушать не переслушать. В общем, Дима был рад, что, несмотря на его душевные треволнения, всё более или менее наладилось. А тут и вечерок выдался удачный - на студии он не нашёл Киркорова, а так как тот сам ему назначил встречу, а не репетицию, но не явился – значит свободен! Телефон молчит, народ пожимает плечами и говорят, что не видели – отлично! Наконец-то у них будет время с Прохором просто побыть вместе, долго побыть вместе, нежно побыть вместе! Дима почувствовал, как от предвкушения их близости начало снова так знакомо покалывать в кончиках пальцев. На всякий случай, он ещё раз бесцельно послонялся по закоулкам студии - в любом здании есть «чёрные дыры», где почему-то отрубается связь, мало ли, тем более кто-то всё-таки сказал, что видел Киркорова буквально десять минут назад.

Наверное, судьба у него такая несчастливая, а может счастливая, это с какой стороны посмотреть. Счастливая – потому что всё увидел и не позволил себя оставить в дураках, несчастливая – ибо был свидетелем этих объятий, влажных поцелуев, горячего шепота. Дима увидел их из-за угла – тёмную, устрашающе огромную фигуру Филиппа и светлые кудри Шаляпина. Увидел и замер. Смотрел. Пытался понять. В голове только одна мысль: «Сука ты, Прохор. Я же знал, что ты сука». Не видя себя со стороны, он не осознавал, что сейчас стоит и держится за стену, как тогда Прохор, самая надёжная опора – стена, чтобы не упасть. Дима, наверное, долго бы так стоял, но хриплый стон Шаляпина привёл его в чувство, и он бросился, так и незамеченный, прочь.

Он несся, не разбирая дороги - во-первых, гнев застил глаза красно-кровавой плёночкой, во-вторых, едкие слёзы закрыли мир от него плотной пеленой горя.
- Дим? Дима? Ты куда?
Бежать, не откликаться, кто-то зовёт его, бежать.
- Дима, ёкарный бабай!
А ведь это Прохор кричит. Ну, и…пусть. Крепкие руки хватают его, встряхивают и их обладатель вопрошает командным голосом:
- Дим, ты рехнулся? Захожу я, весь такой красивый, а ты мало того, что проносишься как смерч мимо, так ещё и чуть с ног не сшиб. Всё с головой нормально или тебе будущая слава в голову ударила?
Прохор, это действительно Прохор. Дима утыкается в его плечо и вытирает о него слёзы, а потом смотрит в это ясное и чистое лицо.
- Всё нормально, Дим?
Гневные слова уже готовы сорваться с губ, но тут он замечает нечто, что его останавливает: Шаляпин постригся два дня назад, и его вьющиеся волосы теперь были вытянуты и выпрямлены.
- Чёрт, - шепчет он, - чёрт, Прох, мне правда плохо. Я… я думал это ты…там. Я – дебил.
Прохор и разбираться не стал где и что, только, придерживая его, обеспокоенно закрутился:
- Эй, кто-нибудь, вызовите такси. Дим, потерпи, я сегодня без машины. Да вызовите вы кто-нибудь эту чёртову каталажку!
Диме хочется смеяться, вечно Прохор путает слова и вставляет их как-то самопроизвольно, не согласуясь с контекстом. Он действительно заливается тихим смехом, пугая Шаляпина ещё больше. Тот подтаскивает его к ближайшему стулу, сажает и убегает куда-то. Ещё минута и вокруг него скачет чуть не половина обслуги студии звукозаписи, даже сам Киркоров виднеется на заднем плане, Прохор рядом и подсовывает под нос стакан с водой. Почему вода горчит?
- Прохор Андреич, я ему туда ландышевых капель влила, сгодится? Лошадиную дозу, половину бутылька.
Это кто-то из техперсонала и все вокруг такие милые и заботливые. Дима снова улыбается, но на глаза наворачиваются слёзы и тут уж к ним протискивается сам Филипп.
- Похоже, переутомился. Да, перестарались. Прохор, вези его домой и не выпускай дня два, а там посмотрим – есть одна у меня идея. Давайте домой, марш-марш.

Ландышевые капли сделали своё дело и в такси он вырубился, опустив голову на плечо Прохора. Когда тот тащил его до квартиры, у Димы в голове, затуманенной транквилизатором, скользила и прыгала одна мысль: «Он никогда не пьёт кофе, а я всегда сплю рядом с ним в машине. А Филипп козёл».

Эту же бессвязную мысль он вспомнил, когда проснулся глубоко ночью. Сел в кровати, огляделся, увидел Шаляпина, неподалёку сидящего якобы с книгой, но этот же сукин сын никогда ничего не читает, если это только не статьи про него в прессе.
- Иди сюда, - скомандовал Дима и похлопал рядом с собой по одеялу.
Прохора не надо было уговаривать, он плюхнулся и крепко прижался к нему и почти спокойно, без испуга спросил:
- Чего было-то? Перепугал всех. Правда что ли, переутомился?
Димка молчал и перебирал прядки волос, осторожно трогал губами его щёку и знать ничего не хотел, как он так обознался, кто это был, где был до этого Прохор и что у него было раньше с Киркоровым. Да ну нафиг, мозг ломать. У него сейчас есть Прохор, а остальное надо просто выкинуть из головы и жить настоящим, а не кошмарами прошлого. А Шаляпину было чудо как хорошо, Дима даже и не помнил, когда тот вот так запрокидывал голову, подставляя шею под поцелуи, сам стягивал с себя рубашку и судорожно вцеплялся в его плечо. Если провести губами по шее, а потом спуститься вниз, на грудь, на губах оставался чёткий вкус Прохора - горчинка с привкусом ванили, запах пыли и ветра на коже. Дима откровенно подмял под себя его и в наказание почувствовал укус в шею, а затем ещё один, не менее болезненный, в плечо. Только если Прохор рассчитывал привести его таким образом в чувство – совершенно зря, это ещё больше распалило и раззадорило Димку. Словно шутя, он завёл его руки за голову, прижал и вопросительно заглянул Прохору в глаза. Шаляпин очи не отвёл, только ме-едленно провёл языком по нижней губе, словно говоря «я согласен». Ох, и закружилась же у Димки голова, дыхание перехватило, и он прижался губами к его губам. Разжал руки, нет, он не будет таким как все, он сможет доставить удовольствие - научился у того же Прошки. Пальцы пробегают по Прошкиным рёбрышкам, какой же он тощий, кажется, что его же можно смять одним ударом, но нет - крепкий стерженёк, кремень. Дима старается не думать, что досталось в жизни на его долю, что появился вот такой, полу-обозлённый на всех тип и такой вот полу-ребятёнок, что жмётся к нему почти испуганно, зарывается носом в его волосы и шепчет что-то бессвязное, но очень ласковое.
- Щекотно, - не выдерживает Прохор, скручиваясь в упругий комочек, словно котёнок. Димка целует его в затылок и тихонько дует в ухо, вызывая снова приступ хихиканья у «звезды».
Он долго бы ещё развлекался, щекоча и облизывая Прохора, но тот уже вышел из терпения и провёл рукой по его члену, словно напоминая, что он не плюшевый мишка, которого можно бесконечно тискать. Димка на автомате нырнул в тумбочку, доставая тюбик с лубрикантом, но Прохор отвёл его руку.
- Не надо.
- Неприятно же будет, - Димка тряхнул головой и открутил крышечку.
- Не надо.
Прохор умоляюще смотрел на него, не решаясь сказать, что он готов потерпеть, лишь бы это послужило своеобразным искуплением, просьбой о прощении, о том, когда он как голодный волк набросился на Диму. Колдун внимательно посмотрел на него, но, то ли не понимая, то ли не желая понять, спокойно выдавил на руку, чуть холодящую смазку.

Первый раз, находясь в подобном амплуа, Димка слегка напрягался и нервничал, осторожно вводил член и переспрашивал: «Всё нормально?» К тому моменту, когда он полностью ввёл его, Шаляпин находился в истерическом припадке от смеха, что несколько смутило любовника и помешало его активным действиям. Однако Прохор видимо оценил содеянное зло и угомонился, пробежался пальцами по спине Колдуна вдоль позвоночника, погладил, словно говоря «всё нормально» и чуть подался ему навстречу, словно чтобы быть с ним одним целым. Дима выдохнул и стал осторожно двигаться.

Это было ужасно непривычно, необычно. Это было удивительно. Это было неправильно и правильно одновременно! Упав рядом с Прохором, он зарылся в подушку, тяжело дыша, чувствуя себя выжатым словно лимон, как марафонец после гонки - выжатым физически и морально. Прохор тихонько лежал рядом и жмурился в потолок.
- Прох, - шепнул Димка, - Прох, мы с тобой как старые супруги. Я тебе буду тапочки носить, а ты мне – трубку раскуривать.
- Фу-у, - протянул Шаляпин, - ну и гадость же сказал. Трубка – это вообще нонсенс. Для артиста – нонсенс!
- Тоже мне, правильный, - фыркнул Димка, обнимая подушку, блаженно вытягиваясь и мгновенно засыпая.

А следующий день преподнёс удивительные сюрпризы.
- Вообще-то я хотел попозже, - доверительно сказал Филипп, комфортно устраиваясь в кресле, - но после твоего припадка, чувствую, надо тебя отправлять сейчас.
Дима приподнял недоумённо брови, соображая, куда его отправят, и не будет ли это Северным полюсом или Полярным кругом в наказание за учинённое.
- … студия в Греции, там и будешь работать, отдыхать и всё такое.
- А? – не въехал Димка, увлёкшись мыслями и воображаемым чумом или, что несравненно лучше, станцией полярников.
- Я говорю, - терпеливо повторил Киркоров, очевидно запасясь изрядной долей снисхождения к больному, - что снял студию в Греции.
Дальше он не стал продолжать, видя, что до Димы наконец-то дошло и он, приоткрыв рот, таращится на него как на ожившую статую Командора.
- А, - наконец выдавил он.
Киркоров внимательно заглянул ему в глаза, дабы удостовериться, всё ли дошло до этого мальчика, который с самого начала пугал его своим, скажем так, нестандартным мышлением и пожал плечами. Дошло - и слава Богу!

Прохора Дима нашёл обедающим в ресторане и попутно, раздающим автографы. Отхватив изрядную долю поклонниц, а заодно и единственную ручку, он наконец-то плюхнулся рядом и попросил минералки.
- Где меню?! – злобно рыкнул Шаляпин на нерасторопного официанта.
- Не надо, - махнул рукой Колдун.
- Надо! – скомандовал Прохор. – Чёрт тя знает, может ты ещё в голодные обмороки будешь у меня падать. Нет уж! Меню!
Растерявшийся официант умчался с такой скоростью, словно черти за ним гнались.
- Распустились тут, - пробурчал Шаляпин, внимательно глядя на Димку. – Так ты принял предложение? Едешь?
Колдун опешил, он так стремился поделиться этой новостью, а Прохор уже в курсе.
- Откуда ты… И давно знаешь?
- Со вчерашнего вечера, - спокойно ответил Шаляпин и, глядя в подозрительно темнеющие глаза, торопливо добавил, - я подумал, что он должен тебе сам это сказать. Ему ведь тоже нравится делать сюрпризы. Это его сюрприз, а не мой. Так правильнее.
Дима изучил меню, заказал себе какой-то салат с обилием зелени, дабы быстрее съесть и избавиться от пристального взгляда Прохора и подозрений, что он тяжко болен. Всё это Димка проделал с крайне серьёзным видом, чем вызвал у Прохора немало душевных мучений, видимо тот никак не мог оценить степень раздражённости любовника-друга.
- Ага, - наконец сказал Колдун, вызвав глубокий облегчённый выдох у Прохора.
Несколько минут они посидели молча, глядя куда угодно, только не друг на друга. Первым, как ни странно, не выдержал Прохор - привычная выдержка канула в лету.
- Так ты едешь?
- А надо?
С Шаляпиным нужно играть по его правилам, держать паузу и отвечать вопросом на вопрос, вот это Дима уже выучил. Прохор отодвинул тарелку, отчего-то сложил руки на коленях.
- А ты разве не хочешь?
- А меня кто-то спрашивает?
- Неужели тебе мало того, что мы с Филиппом тебя спрашиваем? – фальшиво удивился Прохор, - Тебе нужно, чтобы об этом попросил тебя Дробыш и вся редакция Первого канала?
Дима фыркнул, вообразив себе подобную картину. Что ж, в этой игре вопросов и ответов он проиграл.
- Прох, я серьёзно. Я могу выбирать и не ехать? И вообще, тут такая штука, - он низко склонился над тарелкой, чтобы не смотреть в глаза Шаляпину и скрыть лёгкую краску на лице, - Прох, ты бы мне это посоветовал? Ну, в смысле, ты бы меня туда отпустил?
Прохор изумлённо приподнял бровь и попытался заглянуть в низко опущенное лицо, наконец, сообразив, тихонько захихикал, потом посерьёзнел.
- Дим, я тебя не держу, права не имею, ты свободный человек. А вот если ты боишься Филиппа – зря. Он дела и постель редко мешает.
- Видимо, это не твой случай, - брякнул Дима.

Колдун всегда считал себя выдержанным человеком, но куда же делась его привычка уходить в себя и обдумывать, зачем он это ляпнул – ему было совершенно непонятно. Ревность? Нет, то есть да, но он дал себе слово ещё вчера – не париться прошлым. Зачем ему нужно каждый раз тыкать во что-то Прохора? Шаляпин весь идеальный, красивый, молодой, известный, талантливый. Картинка. А он, как детсадовец пятилетний, что хочет отобрать машинку, самокат и мало того, что поиграться, так ещё и испортить попутно. Прохор даже глазом не повёл, даже не побледнел. Отвык от таких проявлений чувств?
- Ну, почему же. Ты многого не знаешь. Филипп, конечно, мне помог, но познакомился я с ним достаточно поздно. Сначала я пробивался сам, а он помог мне уже на заключительной стадии. Да, мы спали, и если твоё самолюбие будет удовлетворено, то ты гораздо лучший любовник. Дима, это ты мне так мстишь? Я понимаю, что моих извинений недостаточно за то, что я сделал, но сделанное не воротить и я… я не могу без тебя.

Краем глаза Димка отметил, что тарелка, стоящая рядом с ним, куда-то поехала, и в следующую секунду услышал выразительное «кляк». Похоже, бедная так же не выдержала откровений или же просто Дима задел её локтем, но всё это было уже неважно, как и подбежавший официант, и вошедшая Лена Терлеева, и всё-всё на этом белом свете.
- Я не могу без тебя. С той самой первой встречи я понял, что мы друг на друге завязаны. Может быть, в другой жизни мы познакомились бы как-то иначе, просто я думаю – мы бы всё равно были знакомы. Я знаю, что ты меня презираешь, но терпишь потому, что нуждаешься во мне. А мне – пофиг. Я помогу тебе всегда.
Наверное, рот следовало закрыть, потому что к их столику на всех парах уже неслась Терлеева, подгоняемая всеми демонами ада.
- Проша, что случилось?
И тут в Димке, наконец, что-то надломилось.
- Собаку так свою назови, - грубо сказал он, выдёргивая недвижимого Шаляпина за локоть из-за столика, - пойдём, Прохор.

Машину на стоянке нашёл сам. И вёл её сам. А потом остановился на обочине, откинулся на спинку водительского кресла, посмотрел на тишайшего Прохора и понял, что он, Калдун, а ныне Колдун, полный дебил, дурак, идиот. Настало время разобраться в себе, в них, во всём, что произошло, во всём, о чём он жалел или чему радовался.

Он приехал в Москву добиться славы любыми средствами, так нечего ему плеваться от самого же себя, сам хотел, сам виноват. Может и не знал, что всё так обернётся, но точно – догадывался. К тому же, если он такой правильный и честный, зачем оставался у Прохора, зачем почти каждую ночь спал с ним и, надо сказать, ему это нравилось. Было бы всё плохо – бросил бы всё и гордо ушёл, ну, а раз не смог красиво уйти, вины ничьей здесь нет. Сам захотел. И без Прохора ему так же плохо, как, наверное, и Прохору без него, только он не смог и, скорее всего, не сможет ему простить их первого вечера, ну и к чёрту, он постарается это забыть. Он будет очень стараться потому, что, несмотря ни на что, он привык к Шаляпину со всеми его дурацкими понтами и выходками. А потом это только с виду он такой важный и надутый, а вот когда никто не видит, когда нет рядом Дробыша, Лены, Киркорова, да вообще никого, Прохор вовсе не такой, каким кажется, он спокойный, нежный, заботливый. Он добрый и только тогда настоящий. Без Прохора ему плохо и Димка даже не знает, как же он раньше жил без него, потому что сейчас, когда они вместе, всё представляется ему настолько правильным, что хоть лезь на колокольню и кричи это оттуда. А то, что он постоянно поддевает Шаляпина – да дурак потому что, дебил, ну, не может он нормально общаться с людьми, ибо... ибо доверять не научился и никому-никому не верит. Только теперь вот пытается этому научиться, но не обещает, что что-то выйдет из этого положительное.

Всё это Дима, собравшись с духом, выпалил Прохору, глядя в его, на этот раз, голубые глаза. Чёрт побери, вот сейчас они голубые, никакой зелени или холодного серого льда, а зрачок у них подозрительно расширился, словно у кошки, что сейчас бросится на добычу. Димка перевёл дыхание и заткнулся, ожидая всего - от порицания, до чуть ли не слёз. Хотя, конечно, слёз от этого гордеца ждать не приходится. Значит, ругаться будет.
- Дим, ты – чума. Поехали домой.
Вот так - сказал, как отрезал, Дима опять, как много-много раз, почувствовал себя обманутым, он каждый раз думал, что вот сейчас выведет из равновесия Прохора, ан нет. А он так многого ожидал в ответ на это признание. Чувствуя себя опустошённым, Колдун тронулся с места. Он действительно дебил, взял и вот так поверил этому выпендрёжнику и провокатору, повёлся на то, что Прохор, видите ли, сказал всего-то, что не может без него. Он кусал губы и молча смотрел на дорогу. Выходя из машины, Дима резко бросился в подъезд, но неосторожно запнулся о камень и чуть не грохнулся. Поддержал его под локоть Прохор и, подняв глаза, Дима наконец увидел, что тот улыбается, но не как всегда - в тридцать два зуба, а очень тонко, нежно и смотрит на него так… Колдун сглотнул, вздохнул, хватая воздух губами и так и дошёл до подъезда, поддерживаемый под локоть Прохором. Подъезд, холл, лифт, квартира. Он даже не помнил, как всё это миновали, потом, что в квартире они обнялись, крепко, просто так. Димка почувствовал только, что у него слегка влажные ресницы и уже привычно потёрся о плечо Прохора, промокая капли вредной, противной, солёной влаги.
- Да скажи ты что-нибудь, ушлёпок ты этакий, - пробурчал он.
- Сам ушлёпок, - отозвался тот, - ушлёпок и батрачье.
Так и стояли в прихожей, вцепившись друг в друга, молчали оттого, что слов было много и все они фальшивы, стояли и будто держались друг за друга, потому, что в этом мире они были одни.
- Я люблю тебя, - сказал Прохор.
Сказал и снова замолчал. Даже не хотел и ответа услышать, просто прижал Димку к себе ещё крепче.

Утро с Шаляпиным – это каждый раз одно и то же утро, часа два дня, а сам он шлёпает по кухне босой и распевает русские народные. Причём поёт так, что были б не стеклопакеты, а обычные стёкла – повылетали бы давно. Спать невозможно. Да и не очень хочется. Дима откинул одеяло в строну и размышлял, стоит ли вставать. Вчера они как брошенные котята вцепились друг в друга и словно пытались объяснить, что не могут один без другого. И вроде бы не надо объяснять, но так хотелось поделиться теплом. А потом (тут Дима слегка покраснел, впрочем, как всегда, вспоминая), как заботливо принялся стягивать с Прошки куртку, рубашку - ну как же, мало ли каких оно там всё денег стОит - как второпях запутался в своих джинсах и чуть не лёг врастяжку на пол, как Прохор нежно покусывая, сам принялся раздевать его, как он снова был настойчив и убедителен. От воспоминаний Дима почувствовал, что у него встаёт и смущённо завернулся обратно в одеяло. Каким-то озабоченным маньяком становишься с этим Шаляпиным. Он прислушался к пению на кухне, подумал, потом решительно встал и направился туда. Прохор был застигнут в момент попытки поймать хлеб из тостера.
- Чего не спишь? – спросил он, дуя на обожженные пальцы.
Дима не ответил, просто подошёл со спины и обнял его, положив подбородок на плечо.
- Ну, нифига себе, - отозвался Прохор и начал теснить его по направлению к спальне.
- А чего это ты?.. – начал было Димка, но Прохор так выразительно посмотрел на кухонный стол, что Дима сам добровольно сбежал.
Постель превратилась в поле битвы потому, что каждый норовил подмять другого, но неожиданно Дима уступил, растянулся и позволил Шаляпину вдавить себя в матрас, позволил пробежаться губами, быстро-быстро, по груди и вниз, по кубикам пресса пройтись языком, провести рукой по коленке и дотронуться ею до члена, так ждущего должного внимания. Ему не хотелось держаться за свои комплексы и тараканы, но в этот важный момент, ему снова пришло в голову, что вот так, как он сейчас, Киркоров вцеплялся в это хрупкое плечо и так же, может быть, пробовал на вкус эту гладкую кожу с привкусом ванили, прикусывая её. Он зажмурился, отгоняя от себя это вставшее перед глазами видение, отчего оно стало ещё отчётливее, заставляя мотать головой, чтобы гнать его как можно дальше.
- Всё будет хорошо, Дим, ты чего, - отозвался, неправильно понявший его Прохор.
- Хорошо, - шёпотом отозвался Дима, изгибаясь под опытной, нежной рукой, прикусывая губу, вцепляясь в край простыни. – Хоро-шо…

Солнечное утро, аэропорт, всё хорошо. Киркоров, идущий рядом и кому-то что-то втирающий по телефону, Прохор, машущий рукой. Салон самолёта. Всё хо-ро-шо. Греция, при выходе из самолёта, пахнувшая в лицо пряным, чужим незнакомым воздухом. Ну, разве не хорошо? Дима и сам не знал, как оно ему. Наверное, хорошо. Наверное – потому что дома он давно не был и соскучился по маме и брату, соскучился по Минску и ему так уже поднадоели все эти студии, записи, автографы. Даже в Греции попадались русские туристы, точнее туристки, жаждавшие заполучить хоть какой-то знак внимания от молодого, перспективного, красивого. «Привыкай, Димочка, сам этого хотел; странно, что уже желание это начало куда-то пропадать. Бери пример с Шаляпина, вот тот умудряется получать удовольствие от этой, уже почти, рутины. Не закатывает глаза при виде очередной, порядком надоевшей поклонницы, а берёт прилежно ручечку и ставит, не забывая улыбаться, везде, где просят, свои «звёздные» закорючки». Так читал себе нотации Дима, оставаясь наедине с собой в номере. В остальное время себе он по-прежнему так и не принадлежал, мало того, что постоянные репетиции, так ещё Филипп втихомолку умудрился организовать закрытую вечеринку в местном клубе и Диме пришлось петь весь вечер, шлифуя мастерство и зарабатывая на хлеб с икрой, как выразился Киркоров, никогда не упускавший мало-мальской выгоды. К концу вечера, Дима заработал стойкое отвращение к блондинкам и магнолиям или как их там называют эти вонючие цветы, что совали ему охапками. «А Прохор бы, наверное, сейчас стоял со сладкой рожей и уж точно бы нашел чем себя развлечь и утешить», - думал он, принимая очередной букет и с трепетом обнимал очередную блондинку. С трепетом потому, что каждая норовила к нему прижаться, что в условиях жаркого вечера было пыткой - мокрая от пота одежда прилипала к телу, а тут ещё по тебе елозит другое тело и хочет составить конкуренцию майке, норовя прилипнуть так же. Чистоплотного и аккуратного Диму всё это бесило несказанно, он мечтал о душе и о том, как плюхнется в кровать и заснёт спокойным сном. Один плюхнется!
- Ч-ч-чёрт, - прошипел он, только что избавившись от очередной «поклонницы», что не просто прилипла, но ещё и царапнула его по щеке наманикюренным коготком и всучила свою визитку.
- Дима! Молодец! Хорошо справляешься.
Придавленный букетами он только что-то пискнул движущемуся ему навстречу, словно ледокол, Киркорову. Хм, «Дима» - то ли народу много, то ли он в глазах Филиппа вырос, хрен его знает. Киркоров тем временем отобрал у него все букеты, почти демонстративно свалил их в кучу и потащил за собой.
- Планы на вечер?
- Спать, - буркнул он, вспоминая, что Шаляпин учил его, что если цветов много и приходится их класть на пол, то нужно это делать бережно, с видом «Боже, как мне жалко их выпускать из рук, но я вынужден».
- Умница, - весело отозвался Филипп. – Давай, дуй к себе. Завтра отдыхаешь, заслужил. Ох, и не зря я на тебя внимание обратил, да и Прошке спасибо, удружил. Мы из тебя звездищу сделаем, сделаем, Европа начнёт и кончит, увидев тебя. Да, чуть не забыл, завтра в десять мы приглашены на завтрак. Владелец клуба с семейством хочет нас у себя видеть, не проспи.
Уже засыпая, Дима сообразил, что абы к какому «владельцу клуба» Филипп бы его не погнал, значит, есть какой-то резон и выгода.

Выгода была проста - они почти ничего не заплатили за аренду помещения, чисто так, по-дружески. Владелец грек был выходцем из Армении, а что, обычный такой армянский грек, занесло какими-то ветрами его родителей туда, а на тридцатом году жизни решил Анастас Костаниди вернуться на родину предков, в Элладу. Из варягов в греки, из Колхиды в Элладу. Или это Грузия Колхида? Дима сидел и ломал над этим вопросом весь завтрак голову - а что ещё делать-то, когда Филипп трещит с греком по-русски, а вот всё его многочисленное семейство изъясняется на греческом и лишь чуть-чуть на английском. Так и промолчал почти всё утро. Вежливо помолчал и по-гречески, и по-английски. Альтруистичный Анастас выспрашивал дотошно Филиппа о планах, качал головой, крякал, а Дима соображал, что оказывается, всё тут уж совсем не просто, вроде и у грека «доля в деле», чёрт разберёт этих маслянооких южных мужчин - что грек, что Филипп. Когда слушать трескучий греческий стало уже совсем невмочь, а словарный запас английского у семейства закончился, слава всем богам греческого пантеона, Филипп начал прощаться с хозяином и они, наконец, отбыли.

Выгода была проста - они почти ничего не заплатили за аренду помещения, чисто так, по-дружески. Владелец грек был выходцем из Армении, а что, обычный такой армянский грек, занесло какими-то ветрами его родителей туда, а на тридцатом году жизни решил Анастас Костаниди вернуться на родину предков, в Элладу. Из варягов в греки, из Колхиды в Элладу. Или это Грузия Колхида? Дима сидел и ломал над этим вопросом весь завтрак голову - а что ещё делать-то, когда Филипп трещит с греком по-русски, а вот всё его многочисленное семейство изъясняется на греческом и лишь чуть-чуть на английском. Так и промолчал почти всё утро. Вежливо помолчал и по-гречески, и по-английски. Альтруистичный Анастас выспрашивал дотошно Филиппа о планах, качал головой, крякал, а Дима соображал, что оказывается, всё тут уж совсем не просто, вроде и у грека «доля в деле», чёрт разберёт этих маслянооких южных мужчин - что грек, что Филипп. Когда слушать трескучий греческий стало уже совсем невмочь, а словарный запас английского у семейства закончился, слава всем богам греческого пантеона, Филипп начал прощаться с хозяином и они, наконец, отбыли.

- Алло, Прох, ты там как?
Димка сидел на полу, уперевшись спиной в косяк балконной двери и судорожно прижимал трубку к уху. Он так устал от этого «отдыха», лучше бы в Москве остался, чесслово, там хоть Прохор.
- Что? Море? Море нормальное. Не, Киркоров особо отдыхать не даёт, ага, гоняет. Блин, да сказал же, нормальное море! Прох, ты чего тормозишь, чего по пять раз спрашиваешь?
- Да потому, что собираюсь устроить заплыв и поставить мировой рекорд, - сообщил входящий в номер Шаляпин и в трубку и… так.
Никогда ещё Дима не был так поражён, никогда не задумывался о причудах общения по мобильному, а Прохор, довольный, поставил дорожную сумку и, улыбаясь, подошёл к нему. Они сшиблись в крепких объятиях, и Димка подумал, что вот сейчас всё хорошо, скоро домой, потом «Евро», потом опять домой, домой, домой. И Прохор рядом.
- Ты чего вдруг? – спросил Дима, заглядывая тому в глаза, словно ответ там напечатан огромными буквами и он надеялся его прочитать.
- Ты не рад? – спросил Шаляпин, привычно фыркая на чёлку. – Не, ну уеду, только скажи.
Димка зажмурился, открыл глаза, ткнул пальцем в его плечо, словно до сих пор не веря, что это настоящий Прохор. На что тот сказал:
- Ну, хорош уже. Да, эт я, я здесь, решил сделать дешёвый, мелодраматический сюрприз. Вижу, удалось. Теперь кормить меня, потом гулять. Есть хоть на что посмотреть?

«Посмотреть на что» - Дима даже сначала и не понял, что имел ввиду Шаляпин, подумал, красоты Греции и прочее, но когда они прошлись по отелю, ощутил ревнивые уколы от того, что Прохор благодушным взглядом провожал чуть ли не каждую особь женского пола.
- Прох, пошли уже, тебе делать нечего что ли. Пошли на экскурсию сходим, знаешь как тут красиво.
Прохор очаровательно улыбнулся какой-то носатой гречанке, которая, покорённая вниманием двухметрового красавца, чуть не запнулась на ровном месте и лениво ответил:
- Да ладно, мне и тут нравится.
Дима промолчал, но когда ему подвернулся уютный безлюдный уголок, не преминул его использовать - прижал Шаляпина и, глядя в бездонные глаза, спросил:
- Ты зачем приехал? Ко мне или яйцами трясти?
Прохор улыбался и Диму начала бесить эта чеширско-кошачья улыбка, он прижал Шаляпина к стене и сам прижался всем телом к нему, рукой вцепился тому в рубашку. Прохор продолжал улыбаться и жмуриться.
- Ну, я к тебе приехал. И яйцами трясти. Ты против?
- Ах, так, - Димка решительно рванул и потащил его за собой, тот не сопротивлялся.
Вернувшись в номер, Шаляпин ехидно спросил:
- А может всё-таки на экскурсию?
- Ну, уж хренушки, - сердито сказал Димка и решительно задёрнул шторы, чтобы палящее солнце не врывалось в прохладу номера.

На экскурсию они всё же сходили - на следующий день. А потом Прохор улетел.
- Прох, ну ты зачем меня дразнил? – с какой-то детской обидой спросил Димка, когда они прощались. – Морду поворачивал за каждой юбкой.
Прохор меланхолично стряхнул невидимую соринку с рукава, достал из бархатного мешочка солнечные очки, нацепил на нос и только потом ответил:
- А ты бы предпочёл, чтобы я её поворачивал за каждыми штанами?
- Ушшлёпок, - прошипел Дима, но смог удержаться от хохота. – Ты нарочно, что ли? Чтобы я ревновал?
Непроницаемые стекла очков вперили свой невидящий взор в него и Колдун увидел там своё отражение - молодой человек в тёмной майке, встрепанные волосы от лёгкого ветерка, уверенный в себе и всё такое. Может, и не всё это было видно в этих равнодушных стёклах, но он увидел то, что хотел видеть.
- Да, - помедлив, ответил Прохор. – Мне было приятно.
Дима смутился и попытался пригладить волосы.
- Ладно, Дим. Я пошёл. На «Евро» обязательно приеду и буду с вами в группе поддержки. Долго, думаю, ещё не увидимся.
Глядя вслед уходящему Прохору, он почувствовал себя брошенным, одиноким, но в следующую минуту приободрился – они увидятся, Шаляпин опять что-нибудь придумает и приедет. А вообще, здорово, что Прохор вот так сорвался и сделал сюрприз, очень приятно. В ушах напоминанием тут же зазвучало: «Мне было приятно». Дима же ведь никогда не говорил Шаляпину, что его действительно напрягают и раздражают всевозможные поклонники, увивающиеся за тем. Ладно, вот увидятся в следующий раз, даже если и нескоро, он тогда честно Прохору признается.

Работа затягивает и излечивает от всего: душевных ран, счастливых впечатлений. От всего и любая работа. Монотонная или разнообразная – она не оставляет места для мыслей вообще о чём-либо, затягивает и всё тут. Неожиданно Дима вошёл во вкус даже тех рабочих моментов, что раньше его раздражали. Поэтому на «Евро» он шёл словно разогнавшийся паровой каток с горки - вот она цель, он достигнет её. Даже если не победа (а вот в этом он сомневался, очень сомневался), то всё равно блестящее выступление в Европе; а вот то, что оно будет блестящим – уж в этом он был уверен. Прохор постоянно звонил, рассказывал новости, кто что делает из выпуска их «Фабрики», рассказывал о том, чем сам занят, а Димка сидел, обычно в номере, на полу, прижимал трубку к уху и отчаянно скучал по нему, понимая, что когда Прохор рядом всё по-другому, гораздо веселее, удобнее, комфортнее и что он настолько уже в нём нуждается, в его поддерживающей руке, слове, что сначала вспоминает про Прохора и только потом про маму. Он так в нём нуждался.

На «Евровидение» Прохор не приехал. Это было настолько непостижимо, что Дима даже как-то не осознал этого и выступал на подъёме, как-то по инерции. Потом выяснилось, что Шаляпин сидит в студии Первого канала, поддерживает, типа. Димка завернулся в белорусский флаг так, чтобы не было видно мелких слёз злости - ведь обещал же! А со всех сторон камеры, Киркоров рядом, люди. Наверное, со стороны казалось, что это его от радости так плющит, вот, Белоруссия, шестое место, не первое, но всё же прорыв. Организовали прямой мост, он помахал всем в России рукой, для Белоруссии тоже помахал, да не жалко. Нет, эйфория присутствовала, всё было здорово, но как мог так поступить Прохор, он же обещал. Эта мысль постоянно точила его, грызла, терзала, точного определения Дима подобрать не мог. Мучения были настолько сильны, что он придумал себе кучу причин, по которым Шаляпин так поступил, и главной была – изменил. Перед глазами вставал пошло ухмыляющийся Киркоров, Дима оглядывался на него и успокаивал себя, что тот всё время был с ним, почти не отлучаясь, значит, не могли они… Воспалённый, измученный подозрениями мозг подсовывал новую версию - Прохор, сидящий со своей Леночкой в каком-нибудь уютном романтическом местечке, ну там, где всё розовое и в сердечках, сидят и милуются. Он с ненавистью взглянул на экран, в котором распинался Рома, что, мол, был лучшим другом на «Фабрике»; вон Шаляпин, мотается на заднем плане, взгляд отсутствующий, башкой качает, опять кудри отрастил. Когда закончат этот телемост проклятущий, он позвонит Шаляпину и скажет, какой же тот свинья. Кажется, Филипп что-то заметил и подозрительно ухмыльнулся, мол, понимаю, милый, плющит тебя. Дима скрипнул зубами, только бы дотерпеть, а там – трава не расти. Киркоров тем временем стал подбираться к нему ближе, среди всеобщего ликования его выражение лица была торжествующим и хмурым одновременно.
- Дима, ты теперь уже зазвездил? – прошипел он на ухо. – Ну-ка, милый, перестань смотреть на всех как на врагов и живенько улыбнулся.
Дима мгновенно вспомнил вечно улыбающегося Шаляпина, его оружие и прикрытие – улыбка, и попытался выдавить такую же сияющую, что и у Прохора. Как вышло, он понятия не имел, но Филипп, кажется, остался доволен.
- Хорошо. И бери пример с Шаляпина, не забывай кто тебя человеком сделал и не смотри на меня так, будто я тебя съесть хочу.
Дима молча мотнул головой демонстрируя, что слушает внимательно и что всё понял.

А позже он слушал «абонент временно недоступен» в телефонной трубке и опять глотал злые слёзы - Шаляпин отключил телефон.

Войдя в квартиру, Колдун устало привалился к косяку; было темно и тихо. Холод и тишь квартиры говорили о том, что сюда давно не заходили, не ставили чайник, не зажигали плиту, не включали свет, телевизор, не трогали вещи. Она пугала своей мёртвостью, казалось, темнота собралась по углам, и смотрит оттуда глазами всех ночных кошмаров. Дима сделал над собой усилие и прошёл дальше, поставил сумку, облизнул пересохшие губы и понял, что сейчас сойдёт с ума. Зайдя на кухню, включил чайник; затем прошёл по квартире и включил везде свет, даже в ванной. Темнота сбежала под кровать, диван и притаилась там; Дима почти физически ощущал, что вот-вот она выскочит и закружит его в маленьком вихре тьмы и печали. Дожидаться чайника он не стал, добрался до бара и налил себе первое, что попалось под руку. Потом ещё раз налил. И ещё. Пил бессмысленно, сосредоточенно и думал, что никогда так ещё никого не ненавидел. Раздавшийся звонок в дверь отвлёк его и заставил на негнущихся ногах дойти до неё и открыть.
- Ну, с победой тебя.
От кого он мог бы меньше всего ожидать этих слов, так это от неё. Терлеева стояла прямо и гордо, словно на подиуме (Прохор рассказывал, в порядке общего ознакомления, пока был в Европе, что у неё дела пошли в гору).
- Что, один? – она улыбалась отчасти гордо, отчасти жалко, Дима никак не мог понять этой улыбки, но тут до него дошло, что она тоже здесь и одна, Прохор не с ней.
- Да, знаешь, отдохнуть надо, - фамильярно протянул он, стараясь дышать в сторону. – Дорога, все эти прессухи, хочу отоспаться, наконец. Зайдёшь?
Он и сам дивился своей наглости, а Терлеева, помедлив, переступила порог. Дима налил ей коньяка и плюхнулся напротив, стараясь держаться так, чтобы его лицо не попадало в свет, а держалось в тени абажура, тогда как Леночка сидела как на ладони.
- Где Прохор? – спросила она, и Дима понял, что её опыт игры в вопросы и ответы невелик.
- Он тебе не сказал?
Туше. Терлеева опустила глаза и дрожащим голосом ответила:
- Я звонила ему, он не берёт трубку уже с неделю.
Бокал в её руках дрожал и Дима думал, что сейчас она так же потрясающе красива как и тогда, когда он увидел её в первый раз, а это значит – внимательнее нужно быть, она врёт, играет. Может и не берёт Прохор трубку, но что-то она слишком доверчива и мила.
- Да что ты говоришь? – «удивился» он.
Наступило молчание, в течение которого Лена то поднимала глаза на него, то опускала, очевидно, прикидывая, знает он что-то или они в равных условиях. Нагловато-уверенный вид Димы позволил ей обмануться, и она срывающимся голосом выдавила:
- Ну, ладно. Я была неправа, твоя взяла. Но имей ввиду, мы с тобой ещё пересечёмся.
Поставила бокал коньяка и молча направилась к двери; Дима злорадно смотрел ей вслед не в силах побороть чувство радости – значит Прохор не с ней, может, с кем-то другим, но не с ней. Одна мысль о том, что Шаляпин может быть с этой куклой, бесила Диму до тошнотиков. Значит, Прохор ушёл в подполье, славно. Что ж, Дима знает с чего начать его поиски, пару раз был на квартире, той, другой, статусной, о которой знали некоторые поклонницы, о той, где Прохор официально обитал.

Утро он встретил с головной болью и сушью во рту. Что тут следовало ожидать от вечера, проведённого в компании с бутылками.

Добрался до ванной, врубил ледяной душ для скорейшего реанимирования себя. Что ж, оставалось надеяться, что он найдёт официальное пристанище Шаляпина, а там… разберутся.

После коротких препирательств с охраной Колдун всё же был допущен на священную территорию и вот уже стоит перед дверью квартиры. А дверь всё не открывалась, хотя вроде же снизу оповестили о госте. Он с тоской посмотрел на неё и вспомнил обычную такую квартирную невзрачную дверку, с висящим звонком, в который можно было бы названивать до одурения, пока хозяева, ошалев от трезвона, не выскакивают на площадку и готовы сделать всё что угодно, лишь бы их избавили от этого мерзкого звука. Наверное, сейчас он представлял не лучшую картину, может и не стоило являться к Шаляпину с синяками вместо глаз, бледной и помятой физиономией. Но пусть, пусть. Пусть смотрит. Хотя, кому смотреть - дверь по-прежнему оставалась закрытой; что ж, Дима вздохнул, молча развернулся и побрёл прочь, чувствуя себя побитым преданным псом, однако, звук открываемой двери заставил его обернуться.

Шаляпин стоял такой же бледный, как и он сам, если не белее, даже не стоял, нет - держался из последних сил за дверь, чтобы не упасть. Дима, не соображая особо, бросился к нему, подхватил, поддержал и бережно завёл в квартиру.
- Ты что, болеешь? – догадался он, поводя носом и чувствуя особый, свойственный болезни запах, ни с чем не сравнимый и противный.
- Да, - прошептал Прохор, роняя голову на грудь.
Дима уложил его и бестолково принялся тыкаться по квартире в поисках чего-нибудь, чего – он и сам не знал.
- Прох, так это… Подожди, «скорую» ж надо вызвать!
- Всё уже нормально, - отозвался Прохор, зарываясь в подушку. – Всё нормально. Температуры нет, честное слово. Я просто уже устал. Устал болеть, сил нет. Но температуры нет.
Димка кинулся к нему и для проверки коснулся ладонью лба, жара действительно не было, скорее, наоборот - лоб был ледяной, словно мраморный, с мелкими бисеринками пота, выступившими от совершённых усилий. «Если был кризис, то это уже его последствия - упадок сил, температура небось тридцать пять и пять» - прикинул Димка. Он сел на край постели и снова положил руку тому на лоб, Прохор затих и закрыл глаза.
- Всё-таки я вызову «скорую», - решил вслух Дима и успокоившийся было Шаляпин снова встрепенулся.
- Всё нормально, честно. Дим, я просто устал, а так – у меня нет температуры.
- Слушай, я прям даже не знаю, - растерянно протянул Димка. – Может же осложнения какие. Давай поставим градусник и... Прох, так ты поэтому не приехал?
Шаляпин молчал и Димка почувствовал себя законченным скотом.
- Я был в студии, - немного помолчав, сказал Прохор. – Я собрался и был в студии. Я подумал, нужно тебя хоть как-то поддержать.
- И ты туда попёрся с температурой, - недовольно сказал Димка. Недовольно - это чтобы показать, что поступил Шаляпин опрометчиво, а сам, сам он был почти счастлив: Прохор не забыл про него. – Нет, ну не мог мне позвонить и объяснить?
- Не догадался, - виновато ответил Прохор, - температура была сильная. Я вообще только подумал, что надо бы показаться, что я не забыл про твое выступление.
Утомлённый и успокоенный близостью Димы, Прохор задремал, а Колдун принялся бродить по квартире. Слов нет, шикарная, только холодильник на кухне такой же пустой и ему не хотелось думать, как Шаляпин пролежал тут одинокий и несчастный всё это время, забытый всеми.
«Почему этот балбес никому не позвонил и не сообщил? – раздумывал он, бродя по ближайшему супермаркету. – Ну, конечно, гордый, конечно, Шаляпин не может болеть, а если и может – хрен попросит помощи. Но все его прихвостни - да, блин, та же Лена - неужели не обеспокоились тем, что Прохора не видно нигде? Хотя, опять же, зная его свободолюбивый нрав… Чёрт, если бы он мне хотя бы позвонил!»

Шаляпин по-прежнему дремал. Градусник действительно показал тридцать пять и семь десятых, как и ожидал Дима. Колдун кое-как распихал по холодильнику притащенное и плюхнулся на пол рядом с кроватью, разглядывая бледное лицо Прохора. Шаляпин сказал, что не может без него, поэтому и попёрся больной на передачу, стараясь показать, как он ему важен. Димка провёл рукой по лицу, взъерошил уже отрастающие после «евровиденской» стрижки волосы. Как всё сложно с этим Шаляпиным. Если строго и по совести, то он бы сам на такое не пошёл. Да, Прохор ему важен, но не до такой же степени. Хотя, он без него уже не может, это факт. А может быть и пошёл бы. А может… Дима осторожно прикрыл одеялом голый локоть, поправил подушку и опустил подбородок на сложенные на коленях руки. Всё так сложно и запутанно. Вот сейчас он, Димка, сидит у постели чувака, которого поначалу страшно ненавидел, хотя нет, даже с самого начала он не мог его просто ненавидеть. Сложно, как всё это сложно. Сложно ненавидеть того, кто является полным отражением тебя - такой же молодой, наглый, возжаждавший славы, денег. Получивший это. Приобреталось всё по сходной цене. Да похожи они, похожи как ни крути и идти против Прохора, закатывать ему какие-то скандалы, требовать честности, ревновать, не доверять ему – всё это просто не имеет смысла. Он такой же - ершистый, независимый, самоуверенный как и Дима. Только более… открытый. Несмотря ни на что, он всё ещё доверяет людям, одному человеку точно, ему – Диме. Колдун ещё раз провёл ладонью по увлажнённому потом лбу Шаляпина, сходил на кухню, бесцельно послонялся по ней, зачем-то попёрся в ванну, посмотрел на своё отражение в зеркале и снова вернулся на исходную позицию. Прохор, он ведь такой же тараканистый как и он сам, тоже вон напрягается иногда из-за ерунды, только всё равно на себе не замыкается, старается себя преодолевать и переламывать, а другим-то этого и незаметно, вот и кажется он со стороны бездушным и эгоистичным. Просто, надо брать с него пример - оставаться собой, но быть гибче и… не презирать других; сам-то кто такой, чтобы хоть как-то судить. Надо научиться жить, а не биться головой о стену или с самим собой. Шаляпин вздрогнул, открыл глаза и полуосознанно посмотрел на Диму, потом сообразил, что тот ему не снится, улыбнулся потрескавшимися от температуры губами.
- Просыпайся, соня. Сейчас будем обедать, - сказал Дима, улыбаясь в ответ. – Прох, ну ты и дебил, ведь мог бы позвонить кому, сказать, что тебе плохо.

И вроде бы он должен был встать и отправиться на кухню чего съедобного сделать, но так и сидел, смотрел на Прохора и улыбался. На душе стало совсем спокойно. Конечно Шаляпин никому не признается, что ему плохо, не захочет беспокоить, быть обязанным, показывать слабость; но у него есть он, Дима, а у Димы есть Прохор. «Ладно, - сказал Колдун себе, - ладно, я ещё раз попытаюсь быть… я просто попытаюсь быть. Быть собой и быть с Прохором».

fin

спасибо, законспектировали)

Ой, Звёзд, просвяти тупицу типа меня, шо значит "Бой" которого тут раньше не лежало? Всмысле ты с форума сюда перенесла?

Sierra_aka_Zetta, я изначально его вешала ТОЛЬКО на форуме, на слешяое, который. А как обычно, повесить сначала тут и только потом где-то - такого не было. Теперь есть, весь, здесь :)

-Maeve-, да, а то мне желающим приходилось самой рассылать))

Звездища, отлично!
Сюда бы добавить и все комменты, которые были на форуме, там было много интересного.
А что-то ты вроде рейтинг понизила, был же NС-17.

-Valetta-, нууууу, комменты....не восстановить да и фигли им тут делать) То ж форум был, а то - тут ;)

Звездища, а что с рейтингом?
И краткое содержание - насчет знаменитости и простого мальчика тоже куда-то исчезло.
А в тексте тоже, что ли, есть изменения? Я целиком-то сейчас не стала читать, и так перечитываю время от времени.

-Valetta-,
аа, ты имеешь в виду краткое содержание? )) Понятия не имею, что я там писала. Это просто одно из правил вывешивания фиков, а тут меня ломает....)

Звездища,
одно из правил форума, наверное, всё-таки, Disclaimer, обычный для RPS (все изложенное ниже никакого отношения к реальным людям не имеет), а не содержание.
Лучше я скопирую тебе с сайта Real people slash (мне там еще очень понравилось твое предупреждение):

Предупреждение: вскользь упоминается насилие, столь обычное для слешных фиков, если вас это шокирует, читайте, пожалуйста флафф

Краткое содержание: представим, что Колдун - простой белорусский мальчик, а Шаляпин российская знаменитость.

Вот эту последнюю фразу я имела в виду.
Понимаю, что я зануда, но для восприятия новыми читателями мне это кажется существенным.

-Valetta-,
*сложила молитвенно лапки* ты скопировала!

Звездища,
эээмм?
Не поняла реакцию.

-Valetta-,
ну, это же был экспромт, я вот и не помню, что писала. А ты сохранила

Звездища, золотко! Конечно, я все твои вещи сохранила, у меня уже хороший архив получился, но в данном случае я просто зашла на RPS, ты там начало выкладывала.

-Valetta-,
))))))))))))))))
Кто тут золотко, это легко выяснить, достаточно тебе в зеркало посмотреться))))) Ну, надо же - архив! С ума сойти)))

Звездища,