Телевидение в нашем мире настолько могущественно, что вызывает ужас даже у тех, кто его делает. Известный тележурналист рассказал, как «Останкино» воспринимается изнутри. По просьбе автора текст публикуется анонимно.
[560x428]
«Хорошее место Останкином не назовут», — сказал как-то в сердцах Константин Львович Эрнст, первейший сюзерен этих мест. По одной версии, когда-то тут был деревенский погост, по другой — пустырь, на котором закапывали самоубийц, «яко псов сущих». В любом случае понятно: ничего богоугодно­го из этой пляски на костях не может выйти по определению.

Главное здесь — Башня. Скрыться от нее невозможно, останкинская игла торчит отовсюду. Сотрудников телецентра это раздражает. Бывалые останкинцы обожают назначать «внешние встречи», ведь каждая поездка в центр — это маленький побег от всевидящего ока Башни. Те несчастные, которые о центре могут только мечтать, довольствуются рестораном «Твин Пигс», на месте которого раньше было здание общественного туалета. Чтобы в него попасть, надо перебежать улицу — уже иллюзия свободы.

Сама Башня почти необитаема — это просто гигантский ­передатчик. Любимого писателем Прохановым сравнения со шприцем избежать невозможно — слишком уж оно точное. Неправильно считать, что страна сидит только на нефтяной игле. Мы — полинаркоманы. Та часть россиян, которая не ощущает никакого прихода от нефтянки, плотно торчит на игле телебашни. Наркотическая субстанция, которой заполняется останкинский шприц, изготавливается по соседству, в доме №12 по улице Королева — телевизионно-техническом центре «Останкино», напоминающем по форме гигантскую гробницу.

Вокруг телецентра всегда роятся сумасшедшие. Они, как нищие, плотно облепляют вход в здание, только вместо денег пытаются выклянчить у вас пару минут внимания. Следующий круг — это зрители ток-шоу. Они без проблем проникают в холл, но вот пройти сквозь милицейский кордон удается не всем. Как правило, это школьницы или женщины за 40. Зрители гораздо хуже сумасшедших. В глазах у них совсем ничего нет, даже безумного блеска. Предел их мечтаний — увидеть себя на перебивке во время трансляции шоу. В перерывах между съемками они слоняются по телецентру, пытаясь взять автограф у первой подвернувшейся звезды. Я много раз видел, как, вырвав подписанную салфетку из рук знаменитости, зрители отходили в сторонку и спрашивали друг друга: «А кто это?»

В темном подвале рядом с лифтами — беспонтовое кафе «Олимп». То, что останкинский «Олимп» находится в ­под­земелье, очень символично. Значит, Аид должен располагаться наверху. Этажей здесь как раз тринадцать.

На первом этаже работают представители чисто мужских профессий: милиция, охранники, водители и операторы. Из дверей их каморок доносится запах сигарет и пота, слышатся соленые шутки и басовитый хохот. Почти все они — страстные автолюбители. Охранники готовы сутками рассматривать журнал «Автомобили и цены». Операторы и звукооператоры могут рассуждать о машинах часами — при этом любовь к технике ­сочетается у них с нетерпимостью ко всем остальным ­прояв­лениям реальности. К тем, кто работает выше, обитатели нижнего уровня испытывают классовую ненависть. Им все равно, что в телецентре нет пролетариата и эксплуататоров, лузеров и счастливчиков, что все здесь заживо погребены под одной могильной плитой — от верховного сюзерена до киргизских уборщиц в синих халатах.

Иногда внизу встречаются неплохие ребята (во всяком случае, гораздо чаще, чем наверху). Один молоденький милиционер, например, на ночном дежурстве всегда слушает The Strokes и страшно смущается, когда кто-нибудь узнает музыку. Другой, с виду мент как мент — усатый, рожа круглая, — на самом деле ужасно милый. Он каждый раз спрашивает, не привез ли я ему из-за границы значок. А я каждый раз забываю, и он по-­настоящему расстраивается. Мысль о том, что эта туша ­соби­рает значки, однажды после ночного монтажа растрогала меня до слез.

На втором этаже находятся студии. Перед началом съемок здесь творится черт знает что. В коридорах можно запросто увидеть, как худосочный батюшка флиртует с полногрудой ведьмой, депутат-коммунист стреляет сигарету у олигарха, а раввин-хасид травит анекдоты юному неонацисту. Между ними с листочками сценария в руках снуют одинаковые женщины без возраста — это редакторы ток-шоу, низшая каста останкинских работников умственного труда. Мир для них делится на випов (очень важных персон, то есть знаменитостей), полувипов (не очень важных персон, то есть родственников и любовниц знаменитостей) и просто людей (совсем неважных персон). Есть еще особая категория випов, которыми затыкают любые бреши в сценарии. Их называют «пионерами» — в том смысле, что «всегда готовы!»: люди вроде Отара Кушанашвили, Бориса Грачевского, Бари Алибасова или Константина Борового. Они существуют исключительно в эфирном пространстве, телевизор узурпировал их личности. Приглашать «пионеров» на шоу считается дурным тоном. Наиболее драматическая ­фигура — Амаяк Акопян. Его часто можно встретить в холле ­телецентра в ярко-красном пиджаке с накладными плечами и букетом цветов в руках. Редакторы ток-шоу, увидев его, ссутулива­ют­ся и стараются незаметно проскользнуть мимо, но это невозможно, потому что Акопян знает их всех в лицо. Он дарит им цветы, говорит комплименты и просительно заглядывает в глаза. Кажется, у него крашеные усы. Женщины без возраста тают и приглашают его на шоу, после чего получают по шапке от начальства.

Главное останкинское кафе «ТВ-Гурман» (ударение все ­делают, конечно, на первом слоге) наполняется работниками ближе к вечеру. Здесь в основном пьют, а питаются сплетнями. Нужно просто сесть за свободный столик и навострить уши:

— Говорят, у Петросяна сильнейшая депрессия. Бедняга ­сидит на паксиле…

— Говорят, доллар в январе рухнет. Мне Глеб Пьяных ­сказал…

— Говорят, Лолита как только ушла с Первого, сразу с кокаина слезла…

Встречаю оператора Мирного. Когда-то мы работали вместе: на Кавказе снимали под пулями, в Латинской Америке про­бирались в джунгли к шаманам, в Афгане бывали на маковых полях талибов — короче, под чем мы с ним только не работали. Потом он ушел на федеральный канал.

Мирный произносит то, о чем все здесь мечтают:

— Завтра увольняюсь!

— А не страшно?

— Страшно немного. Но здесь — еще страшнее...

Он рассказывает, что специально отрастил волосы, чтобы в Думу не посылали. Морды единороссов и ностальгический тренд — больше ничего снимать не дают. Увы, это правда. Я, на­пример, за последний год видел уже три фильма про то, как спился актер Бурков и от него ушла жена.

— Может, курнем? — спрашивает Мирный.

Для этого существует специальный этаж — назовем его «седьмой с половиной». Там на самой дальней двери надпись «Тихая зона». Мы зовем это место Тихуаной, а мои приятели с ТВЦ — Интерзоной.

— Ты знаешь, — говорит, затянувшись, Мирный, — на нашем канале в информации тоже разные люди работают. Есть и нормальные ребята. Просто они иногородние, им тоже выживать как-то надо. Вот есть один корреспондент — в Думу ездит в пид­жаке и в майке с Бобом Марли. Дома — огромный ямайский флаг. Музыку всякую старую прикольную слушает. Утром Дума, вечером дунул. Но я так больше не могу. Ухожу сериалы снимать.

Мы вспоминаем успешных беглецов. Мегердичев когда-то монтировал сюжеты, теперь снимает блокбастеры. Меликян, бегавшая с кассетами на программе «Дачники», выдвинута в этом году на «Оскар». Но сбежать с концами почти невозможно. Большинство, побарахтавшись в житейском море, ­возвращается в родной склеп.

После визита в Тихуану передвигаться по «Останкино» особенно жутко. Бесконечные темные коридоры, линолеум в разводах, лампы дневного света, трубками которых, как венами, опутаны потолки. Цвет ламп меняется от бледно-желтого до фиолетово-голубого, но с неизменным оттенком мертвечины. Некоторые из них мигают, издавая предсмертное потрескивание. Эти коридоры напоминают старую компьютерную игру Half-Life, «Полужизнь», ту ее часть, где по мрачным лабиринтам подземной лаборатории бродят понурые зомби, отчаяв­шиеся найти выход. У нас полредакции рубились в Half-Life. Думаю, не я один представлял себе, что ношусь с автоматом по «Останкино».

Здесь все, как один, уверены, что работают в зоне повышенной радиации. Еще бы! Помимо кучи передатчиков здание напичкано профессиональной электроникой, и каждый включенный аппарат создает свое электромагнитное поле. Мы живем в этих полях как радиоактивные мышки-полевки.

Стереотип о том, что в «Останкино» находиться вредно, проник даже на самый высший уровень. Владимир Путин, ­посетивший аппаратную НТВ по случаю 15-летия канала, произнес: «Вот у вас корреспонденты все такие стройные, а руководство упитанное. Говорят, это от радиации, но я что-то сомневаюсь».

Пряча глаза, поднимаюсь в лифте вместе с «орками» — ­думскими корреспондентами. Военная выправка, бордовый галстук. Один другого спрашивает: ты чего такой мрачный? Тот отмахивается: «Да ну, личка заела». «Личка» — это личная жизнь. Еще вместо слова «последний» они всегда говорят «край­ний»: «в крайний раз» или, например, «Купи мне сигареты, а то у меня крайняя осталась». Армейская суеверность очень не идет к их лощеным физиономиям. «Орки» тоже любят ­хорошие автомобили, но в отличие от обитателей нижнего уровня могут их себе позволить.

Из открытых дверей аппаратных, расположенных на 9-м этаже, доносятся шумы монтажа. Вот играет тема из ­фильма «Амели» — значит, мастерят очередную слезли­вую мелодраму. В соседней аппаратной дрожащий женский ­голос, кажется, сейчас сорвется на рыдания: «Трехлетняя Даша очень любит рисовать. Вот только карандаши ее не слушаются. У девочки врожденная патология…» Маленькие девочки приносят большие рейтинги. А вот хорошо знакомый загробный голос: «Даже бывалые оперативники… Родители долго не могли прийти в себя от шока… На теле девочки буквально… Нелюдь вернулся». Играет леденящая кровь музыка. Монтажер и корреспондент выходят покурить. «Видел последнюю импрезу?» — «Да ну, фигня. Вот аудюха новая — это тема…» Тут из двери напротив начинает орать какой-то жизнерадостный придурок, будто бы развлекающий на утреннике группу дошкольников-олигофренов: «Приехав на вечеринку, Влад Топалов сразу достал из брюк свой… пригласительный билет. В тусовке ходят слухи, что у Влада Топалова очень большой… новый автомобиль. Давайте спросим у его юной спутницы, ­какого же размера у Влада…»

Я бегу из этого ада обратно в лифт, который довозит меня до двенадцатого этажа. Если подняться по лесенке, оказываешься в полутемном коридоре с низкими потолками. Это последний, тринадцатый этаж. Здесь всегда безлюдно. Среди техниче­ских служб изредка встречаются офисы программ. Вот табличка «В мире людей». Раньше в этом узком и длинном помещении, напоминающем плацкартный вагон, обитало шоу психотерапевта Курпатова. Бывшая сотрудница программы рассказывала мне, что в дальнем конце комнаты есть крохотный чулан, в который можно войти, только сильно пригнувшись. В углу его расположена раковина, а рядом — вечно запертая дверь совершенно лилипутских размеров. Однажды ночью, заглянув в чуланчик, моя знакомая обнаружила там жутковатого вида ­ста­руху, которая мыла в раковине рыбу. При появлении девушки бабуля неожиданно прытко юркнула за дверь и заперлась на замок, оставив после себя сильный запах тухлятины. Возможно, это был тот самый призрак, о котором в «Останкино» ходят легенды. Достоверно известно, что незадолго до смерти о встрече с привидением старухи рассказывал Влад Листьев. Я замираю перед закрытой дверью. Собравшись с духом, берусь за ручку. Холодный металл обжигает пальцы. Вновь вспоминается игра Half-Life. В самом конце там нужно одолеть ­крохотного уродца по имени Нихилант, чтобы сквозь разлом в пространстве на Землю перестали просачиваться монстры, превращающие людей в зомби. Проблема в том, что для победы над Нихилантом нужен запас в несколько жизней. Именно этого мне всегда не хватало.

[560x373]
В небольшой зоне отдыха перед лифтами на пятом этаже чаще всего собираются работники дирекции праймового вещания НТВ, создатели таких запоминающихся передач, как «Программа максимум», «Русские сенсации», «Главный герой»

[560x373]
Большинство цехов находится на втором этаже, рядом со студиями. На фотографии — костюмный цех

[560x373]
В живописном цеху делают декорации для передач.

[560x373]
Скоростной центральный лифт — место нежеланных встреч сотрудников телецентра и основной способ передвижения по зданию.

[560x373]
Музей «Останкино» находится у входа в здание телецентра. Напротив был музей подарков программы «Поле чудес», но теперь он переехал в отдельное здание.

[560x372]
Люди в петляющем тоннеле между корпусами «Останкино» слышат шаги идущих навстречу, но не видят их до самого последнего момента.

[560x373]
Лампа в холле Московского института телерадиовещания «Останкино», который тоже находится в здании телецентра. Лампы в «Останкино» издают очень характерный гул — главное звуковое сопровождение при передвижении по зданию.

[560x373]
В живописном цеху работают не только живописцы

[560x373]
Холл «Останкино» похож на зал ожидания в аэропорту, только здесь ждут не рейса, а шанса попасть в массовку на какое-нибудь телешоу.

[560x373]
В октябре 1993 года в перестрелке у главного входа в телецентр погибли десятки человек.

[560x373]
Комната звукозаписи, дубляжа и озвучивания передач.

[560x373]
Каждый желающий попасть на телешоу должен выстоять в нескольких очередях. Это последняя очередь на передачу Андрея Малахова «Пусть говорят».

[560x373]
Весь реквизит передач хранится в специальном цеху. Для кукол из «Спокойной ночи, малыши» отведена отдельная стена.

[560x373]
Дмитрий Дибров и Александр Панкратов-Черный в коридорах телецентра

[560x373]
Останкинский пруд — часть усадьбы Шереметевых, которая была знаменита своим крепостным театром. Выбор места для постройки телецентра многие низкооплачиваемые работники «Останкино» находят неслучайным

[560x373]
Работая в «Останкино», сложно делать что-нибудь еще просто так, для души. Поэт Тимур Кибиров (не на фотографии), проработавший в межпрограммном эфире одного из центральных каналов несколько лет, по его собственному признанию, не написал за это время ни строчки