Странно, не думал, что мой почерк может быть еще более неаккуратным, но сейчас вижу, что нет предела совершенству… Руки трясутся так, что я сам с трудом разбираю, что пишу. Надо взять это на заметку и всегда писать подобным образом, тогда наконец я смогу быть уверен, что Ромео не читает мои дневники.
Собственно в такой шок меня повергла встреча с первым в моей жизни оборотнем. Несмотря на ее кратковременность, я до сих пор удивлен, что вообще сижу здесь, за столом и могу что-то писать. А в голове бьется одна и та же бестолковая мысль о том, что не надо было выходить в эту ночь из дома.
Я уже почти забыл обо всех неприятностях, которые в последнее время так меня беспокоили, мне казалось, что жизнь наладилась, и я никогда больше не услышу ни о Стеклянных Богах, ни о Секте, ни о полулюдях, убивающих вампиров так легко, как жестокие подростки – кошек.
Думаю, это потому, что Инститорис был со мной. Пока не потеряешь кого-то – не поймешь, как он был дорог, я не устану это повторять. Я был рядом, когда он спал, я везде был вместе с ним – мне просто было приятно знать, что он здесь и все в порядке. Меня преследовало ощущение, что он исчезнет сразу же, как только я его оставлю. Малефик относился к этому не слишком одобрительно, но по крайней мере спокойно – на самом деле на его долю меня тоже вполне хватало. Мы провели немало дней за праздными разговорами, когда все младшее поколение погружалось в сон, а снаружи светило солнце. Мы обсудили немало теорий о Стеклянных Богах наравне с совершенно посторонними темами, и все равно почти половина времени, проведенного в компании друг друга, прошла в тишине.
Этим вечером тоже было так. Нам не нужны были слова. Мы сидели рядом, я спрятал лицо на его шее и мне было так уютно, что захотелось заснуть. Порой я ужасно жалею, что перестал спать, мой разум невероятно утомляет бесконечное бдение, а разгрузки для него не существует… Думаю, с этим нужно что-то делать, оставлять все как есть нельзя.
Но задумываться о своих проблемах было бы просто кощунственно – редко бывает так тихо, мирно, спокойно. Я дышал его запахом, точнее, многими запахами, которые пропитали его волосы, его одежду. Химические реагенты, порой резкие и неприятные, смешивались с запахами алкоголя и шампуня так причудливо, что я порой путал их. Я вспомнил о ранах на его теле, и мне немедленно захотелось коснуться его, потому что не верилось, что они не исчезли за такой большой срок. Последний раз я видел его обнаженным за тысячи километров отсюда, когда нам вздумалось искупаться в море в свете луны. Просто захотелось. И сейчас мне хотелось увидеть море… Я просунул руку под его одежду и провел ладонью по холодному телу. Так и есть, пальцы скользят прямо по ребрам, и он снова казался мне неживым – не может быть живым то, что так сильно искалечено. Думаю, если бы я хотел, мог бы просунуть пальцы внутрь него, но я не решился. Сомневаюсь, что это приятно, если честно.
Малефик мягко убрал мою руку и взял меня за подбородок, заставляя поднять голову и посмотреть ему в глаза.
- Тебе опять грустно?
Я медленно кивнул. Все еще не могу решить, нравится ли мне смотреть на него прямо – он меня пугает и завораживает. Сейчас это скорее приятно. Мне нравится его взгляд, неизменно трагичный разрез глаз и темная-темная радужка, темная настолько, что только при ярком освещении можно отличить ее от зрачка. И никакого блеска, только едва заметный блик.
Он закрыл глаза, и короткие бархатные ресницы легли на щеки.
- Почему тебе грустно теперь? Самое страшное уже позади. Смотри, я рядом, и твой дорогой инквизитор спит в двух метрах от тебя, а где-то на первом этаже Ромео добивает оставшиеся клавиши пианино… Господи, когда он в последний раз его настраивал? Злата и Круцио, наверное, спят сейчас вместе, а Трагик слоняется по дому, как неприкаянный призрак, оставляя за собой лужицы крови… Знаешь, мне он нравится, - Малефик улыбнулся. Я тоже улыбнулся – кто бы сомневался. – Мишель… не припомню, чтобы она спала, но не думаю, что ей это удается…Но ты же знаешь, какая она – вроде есть, а вроде нет. По крайней мере, я ее редко вижу. Рауль, вероятно, сидит, закопавшись в книжках. Ты бы видел, как он много читает… Его объем знаний – потрясающ. Ты думаешь, многие в Совете знали легенду о Стеклянных Богах? Да единицы. А он ведь числился в Совете всего-ничего. Мой учитель… Мой наставник. Мой создатель. Я так рад, что он создал меня. Подумать только, я был бы давно мертв… Я не хочу умирать, - его голос опустился до шепота, а матовые глаза неожиданно заблестели. Что это, я увижу, как он плачет? Я начал судорожно вспоминать и не вспомнил ни единой слезинки в этих глазах. Он всегда казался мне таким сильным, абсолютно холодным и бесчувственным, потому что все его эмоции – не больше, чем игра. Его страсть, его злость, его любопытство – ложь. То, что выдают Узы крови, не отражается на его лице, если он сам этого не захочет. Поэтому я точно знал, что он плачет, потому что хочет плакать, но поверить в это было труднее, чем осознать.
Я обнял его как можно крепче. Я мог бы что-нибудь сказать, но слова тут лишние. Он и без того чувствует меня слишком хорошо.
- Подумать только… - продолжал он, - а ведь они могли бы убить меня… тогда… Но ведь не убили. Не знаю, что заставило меня тогда жить. Мое тело почти восстановилось, но сколько лет я провел в одиночестве… Все это время Рауль мог бы быть рядом, учить меня, возможно, даже любить… Как любит тебя твой учитель. Вы с Ромео… У вас все не так. Рауль мною гордится – я знаю, что гордится, - но он скорее мой покровитель, чем равный. Я так и не смог сломать этот барьер. Я никогда не пробовал его крови, хотя она и течет во мне, но я не знаю, какая она на вкус. А я хотел бы… быть ближе к нему. Конечно, никто из вас не знает этого, но я люблю его, наверное, даже больше, чем тебя… прости.
- За что? – Теперь уже я пытался заглянуть в его глаза. То, что я увидел, мне не понравилось, ибо я видел – боль. – Только что ты утешал меня, потому что мне было грустно… А теперь сам плачешь оттого, что твой учитель гораздо дальше от тебя, чем тебе бы хотелось. Не забывай, что нас с тобой связывают Узы, а с ним – нет. Почему бы тебе просто не поговорить с ним?
- Поговорить? Что я ему скажу?
- Правду. Думаешь, он не поймет? Он видел достаточно, чтобы, может, и не понять, но принять это. Откуда ему знать о том, что ты на самом деле чувствуешь к нему? Ты лжец и лицедей. В тебе нельзя быть уверенным. Ты хочешь его крови? Просить – твое право. Он дал тебе так много, почему ты думаешь, что он откажет в такой малости? Возможно… ему тоже одиноко. Мы все здесь так или иначе связаны, но он отдален от нас. Он приходит и уходит, как кошка, которая гуляет сама по себе, как ему вздумается. Но, возможно, он хотел бы быть частью нашей семьи, а не ее другом. И из всех нас именно ты ему ближе всех, его дитя, его создание.
- Ты серьезно так думаешь или издеваешься?
- ?!!… Я тебе часто вру?
Он помолчал. А потом ужасно робко отстранился и сказал:
- Я… пойду?
- Конечно, иди, - я секунду поколебался, а потом поцеловал его в щеку. – Надеюсь еще тебя увидеть… В противном случае – мне будет тебя не хватать.
- Я знаю, - он улыбнулся, а потом вышел. Я слышал его осторожные шаги по ступенькам.
Когда Инститорис проснулся, он застал меня в необычно меланхоличном настроении. Я принес бутылку вина и стакан – умом я понимаю, что пить вино из стакана – более чем дурной тон, но мне всегда было на это плевать – и медленно цедил его, глядя в потолок. Было так тихо и необычно уютно, что не хотелось даже двигаться лишний раз, чтобы не спугнуть эту великолепную застывшую тишину.
Инститорис всегда понимал меня, как никто – я очень ценю в нем это. Поэтому он тихонько встал, сел рядом со мной, так близко, что мы соприкасались плечами, и застыл.
- А я бы на твоем месте пошел и принял душ. Когда я просыпался… когда я еще мог просыпаться, мне первым делом хотелось постоять под струями воды.
- Да, пожалуй, это хорошая идея. – Он поколебался, выдержав паузу. - Составишь мне компанию?
Я поперхнулся. Ощущение мирной тишины развалилось.
- Извини, - Инститорис мило покраснел.
- Думаю… я не против.
Мне тоже хотелось воды. Спускаясь по лестнице, я внушал себе, что когда ты мертв – в этом нет ничего такого. Вообще в отношениях с себе подобными не остается запретов, которые действуют на людей. Но если себе я еще мог это внушить, то как на это посмотрят остальные?
А… неважно.
Вода была горячей, и я постепенно согрелся. Я стоял спиной к Инститорису, но все равно его присутствие меня смущало. Впрочем, он стоял так же молча, как и я, и в общем-то ни капли мне не мешал.
До тех пор, как прохладные ладони не опустились на мою спину. Я вздрогнул так явственно, что он отшатнулся, но рук не убрал.
- Ты… такой теплый, - едва слышно прошептал он. Я обернулся. Краска залила его лицо, делая скульптурные скулы похожими на яблоки. – Почти как живой.
Я приложил ладони к груди и понял, что он прав. Горячая вода приблизила меня к состоянию жизни… Но для меня это не имело никакого смысла – я не помню, как это – быть живым.
Зато помнил он. Наверное, в его жизни было что-то, о чем ему приятно вспоминать. У меня была Мария… Но я помню ее только умалишенной шлюхой, а потом – умирающим неудачным экспериментом… Не уверен, что успел полюбить ее за этот срок так, как она того заслуживала. Я умер ради нее, но ее судьба все равно была трагична… Интересно, я хотя бы отомстил? Как же давно я не вспоминал об этом. Не жалел. Не задумывался.
Мне вдруг захотелось, чтобы на месте Инститориса сейчас была женщина. Обычная, живая, наверное, красивая… Я был бы для нее прекрасным мифом, сексуальным вампиром из дамских романов. Она бы откидывала мокрые волосы с загорелого лица, так непохожего на лица бессмертных, и дразнила бы меня, запрокидывая голову и уговаривая: «Возьми меня, ну чего тебе стоит, я твоя…» Я совершенно явственно почувствовал вкус ее крови и тепло ее бедер… Она была ужасно похожа на живую Мишель, яркую, эмоциональную, совсем не ту холодную красавицу, которой она стала после смерти.
Я потряс головой, стряхивая наваждение. Что скажет мне Ромео, если я притащу к нему в дом живую девушку и вздумаю принять с ней душ? Нет, конечно, он ничего не скажет, он поймет – по-своему, хотя он и страдает комплексом Лолиты, но готов принять мои вкусы насчет женщин. Но, наверное, я упаду в его глазах.
Инститорис странным образом объединял в себе черты тех, о ком я думал в этот момент. Его тело, покрытое шрамами, хотя и не такими глубокими, как у Малефика, было теплым, а кожа темнее, чем у большинства из нас. Наверное, при жизни он был очень смуглым. Ромео он напоминал безграничной лояльностью к моим капризам. Цвет их глаз можно было сравнить с серебром и золотом – два абсолютно разных металла, но есть у них нечто общее, выделяющее их из ряда остальных.
Пока я об этом размышлял, как-то незаметно мы соприкоснулись, и случайно упущенные капельки крови окрасили воду в розовый цвет. Потом это стали не капельки, а струйки, а вода стала совсем горячей и, наверное, будь я жив, причиняла бы мне беспокойство. Ванная наполнилась плотным паром, и я едва различал очертания округлого плеча в десяти сантиметрах от моего лица.
Мы молча вытерлись. Молча оделись. Молча вышли на улицу. Говорить не хотелось вообще, да и нечего было сказать – мы уже сделали все, что должны были, слова ни к чему. Создать Узы крови – это все равно что заключить контракт, обещая друг другу верность, честность, доверие…
Мне хотелось к морю. Как жаль, что этот город так далеко от прибрежной черты, тогда он был бы самым лучшим городом, какой может создать мое воображение…
Ноги понесли к кладбищу, которое мне в свое время показал Малефик. Это было его любимое место, и я полюбил его тоже. В самом конце, за оградой начинался обрыв, откуда открывался великолепный вид на ночной город. Запахи, звуки, сами звезды – все в этом месте было не таким, как везде, удивительным и восторженным. Это было наше с ним место, но сейчас я хотел показать его Инститорису.
Мы свернули за последнюю оградку, и он издал восхищенный вздох.
- Как красиво!..
Ночь и в самом деле была потрясающая. Легкий туман, подсвеченный уличными фонарями, окошками полуночников и автомобильными фарами, окрашивал горизонт в разные оттенки оранжевого и желтого. Яркие, цветные пятна рекламы вплетали в ровные ряды фонарей свой особенный колорит. Зеленые, синие, алые пятна вклинивались совершенно неожиданно то тут, то там, и мне всегда казалось, что реклама существует именно ради этого, а коммерческие цели – просто повод.
Мы уселись рядом прямо на земле. Конечно, вероятность встретить тут людей в такое время практически нулевая, но мне этого и не хотелось. Чье-то присутствие могло бы разрушить очарование этой странной ночи. Я был просто, искренне счастлив, но все равно в душе меня грызла какая-то червоточинка, подчеркивающая, как скоротечно это счастье и как следует ловить каждый его момент, пока оно не пропало.
Конечно, сюда могли забрести какие-нибудь романтически настроенные придурки или юные смертные, боготворящие смерть и ночь, вроде тех, с которыми общался Трагик при жизни, но это вряд ли – после полуночи замирает общественный транспорт, и мало у кого из них могут быть силы, время и желание ходить пешком. Хотя я люблю.
Ах, мой затуманенный разум… Оборотень свалился на меня, как снег на голову.
Кто его знает, что понадобилось зверю на ночном кладбище – вряд ли он мог учуять нас, даже с его звериным нюхом почуять вампира дальше чем за пять метров очень сложно. Может, он не брезговал падалью, а может, шел за нами с самого начала…
К счастью, обошлось. На мне была та самая куртка, во внутреннем кармане которой я носил серебряные спицы. Не бог весть какое оружие против такой огромной туши, но, думаю, это хотя бы больно…
Получеловеческая морда оказалась в метре от меня, и я, подчиняясь неожиданному импульсу, подался ей навстречу, воткнув в правый глаз спицу, наспех выхваченную из кармана. Того времени, что зверь занимался выковыриванием спицы из головы, нам хватило, чтобы исчезнуть из поля его зрения.
Вампир вообще может двигаться очень быстро, и тут Инститорис даже превосходил меня – он обучен пользоваться своими способностями по всем правилам, а мне нечасто приходилось бегать. Я держал его за руку так крепко, как будто от этого зависела моя жизнь. Только переступив порог дома моего наставника, я позволил себе упасть и отдышаться.
Неожиданно ворвавшись, мы создали столько шума, что нас встречали всем семейством. Первым, конечно же, был Ромео, и не только потому, что гостиная с пианино находится сразу за прихожей.
- Что стряслось?! – Воскликнул он и зачем-то кинулся меня поднимать. Я обнял его, свободной рукой притянул к себе Инститориса и сжал их обоих, пытаясь справиться с шоком. Ромео быстро привел меня в чувство: погладил по спине, что-то сказал – не помню, что, но звучало убедительно – и буквально в пять минут убедил меня усесться на кухне и рассказать, что случилось.
Случилось-то, если подумать, всего на секунд двадцать, но я испугался так, что даже сейчас мое сердце продолжает биться достаточно ощутимо, чтобы я его слышал. Мне налили вина, кто-то даже принес плед, потому что меня била дрожь. Инститорис был в куда лучшем состоянии, думаю, он просто не успел испугаться. Боже мой, вот теперь я понимал, почему оборотни так пугали старших. Я даже не подозревал, что эти твари настолько огромные и жуткие. Ужасное смешение человеческих и звериных черт производило чудовищное впечатление.
- Скажите мне вот что, - начал я, когда немного пришел в себя, - оборотни, они ведь полулюди, полуволки, верно?
- Нет, с чего ты взял? – Удивился Рауль. Мне бросилось в глаза, что воротничок обычно безупречной рубашки немного испачкан кровью. Я нашел взглядом Малефика – он сидел в другом конце помещения, но и его рубашка была испорчена, а блеск в глазах сдавал его с поличным лучше всякой рубашки. И вообще оба они выглядели взбудораженными. – Оборотень может быть любым зверем. Как правило, это волк, тигр, медведь, лев, любой достаточно крупный и сильный хищник. Конечно, встречаются и более экзотические варианты. Когда ничего подходящего под рукой нет – сойдет и собака…
- Стоп. Ты хочешь сказать… что их делают из… животных?
- Ну да, - Рауль явно удивился. – Похоже, ты слишком мало знаешь об оборотнях. Как-то не ожидал этого… Создание оборотня – тоже Ритуал, но совсем иной, не столь жестокий, как наш, и куда проще. Его проведение, в общем-то, не такая уж тайна. Мало кто становится оборотнем по собственному желанию. Живут они мало, и вся их жизнь – борьба двух душ, заключенных в одно деформированное тело. Обычно зверь просыпается ночью, когда человека клонит ко сну, но это совсем необязательно. Оба они должны время от времени спать, а уж расписание у каждого оборотня свое. Когда один спит – второй безраздельно властвует над телом. Они могут спать оба или оба бодрствовать – это целиком зависит от их внутренних отношений. Но сам понимаешь, человеку и зверю трудно понять друг друга до конца, поэтому чаще всего их симбиоз основан на конкуренции. Иногда они норовят выжить друг друга из тела, обычно это заканчивается суицидом или серьезными ранениями, которые тело наносит само себе в стремлении выгнать лишнюю сущность.
- Это ужасно, - прошептал Круцио. Я полностью поддерживал его точку зрения. Я даже не думал раньше, что такое на самом деле оборотень, просто не интересовался этим… А теперь меня трясло, когда я вспоминал искаженное лицо – лицо ли? – того существа, с которым я столкнулся… Кажется, глаза его были человеческими, и в глазах была мука. Наверное, он был медведем, трудно сказать точно… Но не волком - это наверняка. Слишком большое, приземистое тело, свалявшийся коричневый мех, как будто рваный – с большими проплешинами бледной кожи. Меня передернуло. Тем не менее тварь вызывала сочувствие… Не думаю, что большое удовольствие – делить свое тело с медведем.
- Если… Если эти звери подчиняются Секте, - мысли с трудом складывались в слова, - боюсь… у нас большие проблемы.
- Дошло наконец-то, - саркастично прокомментировал Ромео, но его лицо было скорее встревоженным. Я давно уже не чувствовал себя ребенком, которого он может обнять, защитить и утешить, и сейчас словно вернулся в детство, которого у меня все равно что не было, ведь я его не помню… Детством моим были воспоминания о тех днях, когда я еще мог его ненавидеть.
Ромео и в самом деле взял меня под опеку. Заставил переодеться, расчесал волосы и уложил на одеяла на полу лаборатории, где мы когда-то спали. Точнее, спал только я, что он там делал – черт его знает.
Я даже развеселился, вспомнив о том, как он водил меня за нос.
Во всяком случае, он угадал – здесь мне было гораздо спокойнее. Подвальное помещение всегда казалось мне чем-то вроде бункера, куда ни за что не проникнет никто посторонний. Я закутался в клетчатый плед, и, хотя чувствовал себя даже не нормально, а хорошо, на всякий случай продолжал дрожать и делал максимально несчастный вид, потому что хотелось быть слабым и беззащитным, чтобы кто-то мог меня поддержать.
Ромео несколько раз зашел и вышел, словно раздумывая, но в конце концов улегся рядом. Теперь я совсем без труда мог представить, что вернулся на пять лет назад и мы по-прежнему спим вместе. Я обнял его, и как было бы замечательно, если бы я мог уснуть… Ромео явно чувствовал себя неловко, но отстранять меня не стал.
- Можно тебя… попросить об одолжении?
- Да? – Он вздернул брови. Как знакомо мне это выражение на его лице.
- Я хочу… - я подумал, как бы поточнее выразиться, - хочу, чтобы ты выпил из меня почти все.
- ???
Я уже сказал, что хотел, добавить было нечего.
- Зачем? О чем ты говоришь? Ты себя точно нормально чувствуешь? – Брови сошлись на переносице – теперь это уже не удивление, а беспокойство.
- Ну… понимаешь… я бы очень хотел уснуть. Я никак не смирюсь, что не могу больше спать, я устал… Мне хотелось бы просто побыть без сознания. Хотя бы этот день. Это, конечно, не сон, но я смогу отдохнуть…
- Как тебе вообще такая глупость в голову пришла?
- Недавно Малефик сделал так, - признался я, - случайно. Но мне очень полегчало, правда.
Он помолчал. Я внимательно следил за его лицом. Его то и дело тянуло покусывать губы, но каждый раз он спохватывался.
- Ты уверен, что ты этого хочешь? Это долго. Сначала вести тебя в бессознательное, потом пробудить…
- Если ты не хочешь, я пойму.
Я пошел с козырных карт. Теперь ему уже некуда будет деться. Отказать мне – значит признать, что все, что между нами было, - в прошлом. Господи, неужели и вампиры ему нравятся только юные, новообращенные? Интересно, он пристает к Трагику, Круцио, как ко мне раньше? Ну, к Круцио точно нет – иначе Злата его не простит, а ее он любит как родную дочь. А у Трагика можно будет и спросить… Потом.
Я ужасно хотел уйти в небытие. Даже если бы он послал меня, можно было бы попросить Малефика или еще кого-нибудь, это не имело решающего значения.
Ромео взял мою руку и аккуратно прокусил вены, так, как он делает всегда – не роняя ни капельки крови. На секунду я испытал ужасное разочарование – мне хотелось, чтобы он был ближе, когда я закрою глаза и уйду. Чтобы он мог подхватить меня и аккуратно уложить на спину. А он отодвинулся еще дальше, касаясь меня только губами и кончиками пальцев.
Но мне сразу стало все равно. Это его дело. И потом, мне слишком хотелось отдаться чувству, как жизнь вытекает из меня, и я наконец-то засыпаю.
Когда я почти провалился в темноту, он вдруг остановился. Я слишком долго не двигался, и, вероятно, он решил, что я уже потерял сознание. Я хотел открыть глаза и сказать об этом, но двигаться было лень… Тем не менее мозг и нервная система еще функционировали.
Ромео отпустил мою руку, бережно уложил на пол, укрыл пледом и положил мою голову себе на колени. Я молчал. Вообще не подавал признаков жизни. Для меня, по крайней мере, это значило, что не все потеряно. Он любит меня, как и прежде, просто мы так долго не виделись и так отдалились, что уже не могли доверять друг другу, как раньше. Я и сам не заметил, как Малефик занял его место моего вечного спутника, а ведь еще у меня были Инститорис, Трагик, Круцио, с которыми я постоянно возился, о которых заботился – мне это доставляло искреннюю радость. А Ромео в это время «добивал оставшиеся клавиши пианино», как сказал Малефик, и, наверное, чувствовал себя одиноким… Дьявол. Я даже не могу назвать себя эгоистом, так как не замечал, что творю. Я просто идиот.
Но совести у меня не хватило даже на то, чтобы сказать ему об этом. Поэтому я изображал бесчувственный труп, а он гладил мои волосы и, кажется, даже плакал, не уверен – все-таки я был на грани и воспринимал мир не очень отчетливо.