I am Deranged

Всё началось с того, что пришел красный закат, и тяжелая штора словно налилась кровью. Огромный багровый глаз, следящий за мной из стены.

Проклятая паранойя.

Страшно. Мысли кишат в моем мозгу, как паразиты; я, кажется, забыл, когда в последний раз вставал с растерзанной ночной агонией постели без дикой, убивающей, высасывающей головной боли.

Беги, беги, уходи. Гори этим огнем.
Багровый глаз смеется надо мной.

Время ощутимо враждебно: оно словно выталкивает меня. Я обнаруживаю себя посреди коридора, хотя секунду назад, кажется, стоял на ледяной плитке в ванной и оцепенело смотрел в единственное уцелевшее зеркало.

Ее глаза.

Я сижу на полу в душевой, я слушаю размеренный стук капель, я, кажется, умираю и воскресаю тысячу раз за одно мгновение. Я чувствую, как где-то внизу зарождается гул, зарождается и нарастает; черная туча насекомых поднимается всё выше и выше, сюда, ко мне, в мои глаза, под мою кожу. Ужас идет. Он рядом.
Я вскакиваю и обнаруживаю, что вовсе не в душевой, а на кухне: передо мной гора посуды, а из крана течет вода. Я хватаюсь за край стола, я опускаюсь на колени, я обхватываю ножку стола руками, обнимаю ее, прислоняюсь лбом: я готов застыть так навеки, только чтобы время больше не выталкивало меня, чтобы меня не преследовало оно, ее глаза, ее руки, чтобы глаз не следил за мной, чтобы…

Нет.
Забери меня туда, шепчу я. Покажи мне еще раз. Покажи хотя бы долю секунду.
Покажи мне ее.

Я видел внешность, теперь я вижу внутренность. Если б я был маленькой девочкой, то меня бы стошнило. Мозг её красивой, почти правильной окружностью украсил белую стену. Но отверстие ровное, а сзади... может, стреляли разрывными. Аааа... ну почему здесь нет ни одного мусорного бака, хоть чего-нибудь, где можно спрятаться. В следующий раз не буду оставлять его в машине. Что здесь? Револьвер, патроны есть, слава богу... Но где же. Эти окна закрыты. Чердак. Да, кажется, там есть подходящая щель. Только, потянет ли ястреб такие расстояния? Хотя, здесь метров 30...

-Не стесняйтесь, - говорит Роберт. Роберт, Джек, Джон… иностранные имена всплывают в моем мозгу мгновенно, и я радуюсь каждому из них, как ребенок конфете.
Забери свою конфетку, дрянь, говорит мне багровый глаз. Живи счастливо. Ты ее забыл.
- Заткнись. Я ее вспомню.
Роберт кивает мне на белый халат и снова поворачивается к пульту управления. Всё вокруг стерильное, серебристо-белое, холодное. Я вспоминаю собственную квартиру и не могу воспроизвести элементарного: где кухня, где коридор. Алые и коричневые пятна, бесформенные куски субстанции – вместо мебели. Глаз – вместо окна. Гул под ванной. Там что-то было, под полом, там что-то живет…
- Проходите, - нажав последнюю кнопку, Роберт открывает новый отсек.

Я оборачиваюсь и вижу - среди этого воплощенного порядка и разума, этих приборов и моделей – глаз. Глаз подмигивает мне. Я усмехаюсь.
Я ее вспомню.

Прочитав написанное, Ингстре скомкал, отшвырнул листок и уткнулся головой в скрещенные на столе руки. Спина его судорожно подёргивалась, словно каждый вздох был чем-то невыносимым. Ингстре стиснул зубы, ногти его впивались в тонкую кожу ладоней. Если бы рядом был бластер... Нет! Нельзя... Ингстре отогнал эти мысли последним усилием воли. Он выпрямился, уставился в безразличную стену своими заполненными отчаянием карими глазами, прикрытыми опухшими, налитыми кровью веками. Ему казалось, будто его одновременно затягивает внутрь и выворачивает наизнанку. Ему хотелось отрицать всё: отрицать вселенную, отрицать страну, отрицать любимую, отрицать себя, самому стать отрицанием, чтобы, наконец, отречься от всех этих мыслей. Схема, не понятная даже ему самому. Он взглянул на руки. Кто-то когда-то сказал ему: «Чтобы понять, спишь ты или же нет, посмотри на свои руки. Тогда ты всё поймёшь и решишь, что делать дальше». Ингстре смотрел. И не раз. И не только во сне. Но ничего не менялось.

Она говорит со мной.
Я вижу ее, точнее, вижу ее смутный силуэт – и дорисовываю по памяти. Она говорит со мной. Она рассказывает.

Я просто не знаю. Безысходность, и ничего больше. «Что мне делать с этим пониманием?». Беспросветное отчаяние, тупое гниение, необратимая смерть. А ведь самое-то смешное, что жить хочется. Жалобный скулёж, но ведь это так! И тут всем своим идиотизмом наталкиваешься на другую проблему. Нож поперёк горла, однако: а зачем жить? Как жить? На кой чёрт и кому это надо? Где-то там тлеет какая-то надежда, какая-то жадность, какое-то идиотское упрямство и неисправимо местами смердящий эгоизм. Да большая часть этого не то, что не стоит внимания. Она должна быть под корень истреблена и вышвырнута вон! Что остаётся? Сантименты, одни сантименты. На фиг они нужны?

Дэнни. Ее имя. Я вспоминаю первые дни после возвращения – когда я сходил с ума в той бесформенной, оплывшей-расплывающейся комнате, как разбил зеркало, как с размаху упал на колени в осколки – только чтобы прекратить, только чтобы видом собственной крови заглушить желание разорвать чужую плоть. Чтобы хоть как-то, в доступной мне ничтожной мере приблизиться к ней.
Дэнни, расскажи мне об этом. Расскажи.

Эти грёбанные приступы агрессии меня доконают.
Как в детстве, только в тогда я могла крушить и убивать, а сейчас это непозволительная роскошь...
Всё внутри так и содрогается, каждая мышца хочет что-нибудь уничтожить.
Разрывает изнутри, так хочется содрать с себя кожу, выброситься, разбиться или размозжить кому-нибудь череп....
Не могу не могу не могу
Нет сил контролировать это.... аррррррррр......

Еще, еще. Я задыхаюсь; ее имя – я, она – я, она течет по моим венам, она во мне, она везде, Дэнни…

Асфальт изредка вздрагивал под натиском стальных баков, креплений и неопределённого рода булыжников. Облупившаяся краска на кирпичной кладке упивалась россыпью кровавых брызг, то и дело орошавших окрестности. Дрель расслабленно жужжала, временами повизгивая явно от восторга. И ей вторил металлический гул, жаждущий воздуха. Бессмысленный, бесцельный, как и вся её сущность... Пропитанный болью и ржавчиной крик.
Какое-то время она точно была в сознании. Только, уже поздно. Слишком.

Дай мне, Дэнни, дай мне еще, я хочу, я хочу эту эстетику ужаса, эту эстетику безумия, подари мне всех этих Робертов и Джеков, я расстреляю их из бластера, я убью их психиатров, я даже роботов убью, я реализую все порождения твоего сознания, я, Дэнни, я, я создан для этого, я читал тебя, я прочитал всё от корки до корки, я вижу тебя, я вижу тебя, не дай ему прекратить, не дай нажать на кнопку, Дэнни, Дэнни, говори со мной, я готов туда, к тебе, я готов, только говори со мной, Дэнни, я…

Мне надо подарить лопату. Не важно, какую. Всё равно не станет удобнее. Руками, зубами, лопатой. С какой-то точки зрения, это даже каннибализм. Обычное самопожирательство.
Снова стекаю по стенке ванной. И, кажется, здесь совсем ничего не изменилось. Снова я, снова она, снова мы вдвоём. И какая-то громадная, детская обида на всё человечество. Ну что тут сказать, я сам виноват, что полез в их песочницу. Одиночество всегда было наилучшим решением.
Все окна открыты, даже где-то горит свет. Не то, чтобы я больше не прячусь. Просто уже, честное слово, так глубоко на всё наплевать.
Я пристрастился к шприцам. Пристрастился к боли. Мои вены всё красивее опутывают предплечье. Даже не надо искать, куда тыкать. Вот ты и получил своё. Хватит страдать, берись за голову или что-нибудь, что ещё чувствует, и наслаждайся. Получив удовольствие единожды, больше никогда не испытываешь ничего подобного. Забавно, как я ещё не умер от передоза.

Говори со мной.


- Послушайте, - Роберт складывает ладони домиком. – Она – всего лишь человек.
- Нет.
- Она пишет не только о том, что нравится вам.

Нравится?
Я готов стать ничтожнейшей из кровавых брызг на ржавом полу из ее истории, только чтобы…

- Она выкладывает логи из ICQ… пишет о своей жизни… рассуждает о негативе и позитиве, да, в конце концов, даже описанное вами иногда приобретает совершенно другую форму – адаптированную к ее жизни.

Меня мучает один вопрос. Точнее, много, но все на одну тему.
Почему?
Почему я не могу сделать что-либо нормально.
Почему я не могу поступать как все.
Почему я не могу писать/рисовать/обучаться как все нормальные люди.
Почему меня вообще нельзя чему-либо научить.
Почему я такая бесконтрольная.
Почему я такая глупая.
Почему я такая эгоистичная.
Почему у меня ничего не получается.
Наверно, моё место среди украшения для стен.

- Нет.
- Нам удалось стимулировать вашу память настолько, чтобы вы увидели ее?
- Нет.

Но я ее помню. Помню ее слова. Помню.
Я больше никогда не забуду ее.

Я подхожу к дому. Я снова не понимаю, как мне удается открыть дверь. Всё вокруг двоится и множится, время густеет и пружинит, выталкивает меня назад. Глаз снисходительно смотрит на меня из стены. Осколки хрустят под ногами.
Всё как раньше.

Я страдал от того, что забыл ее.
Теперь я страдаю от того, что ее помню.

Я вхожу в ванную и сразу же слышу гул. Непрерывное жужжание миллиардов насекомых; кажется, паразиты из мозга отвечают им.
Но я знаю, что нужно делать.

Я аккуратно опускаюсь на колени. Пару секунд гляжу на проклятую идеально белую плитку. Ванная была идеальна с самого начала. Всё - здесь. Всё идеальное - здесь.
Дэнни.
Я беру в руки насадку для душа. Я примеряюсь. Я чувствую спиной взгляд. Беспокойный взгляд. Не нравится?
Пошел ты, думаю я. Пошел ты.

Я ударяю по плитке, она – конечно, она был вафельной, вафельно-карамельной – ломается, и я падаю. Падаю, задыхаясь от счастья, прямо в гущу черных насекомых, а там, наверху, справа, слева, отовсюду вопит от боли лопнувший наконец багровый глаз…

Говори со мной, Дэнни. Я пришел к тебе.





Dennie (00:23:53 4/12/2008)
да, ты помогла породить это чудовище


Dennie (00:24:00 4/12/2008)
и теперь он не успокоится


Dennie (00:24:48 4/12/2008)
как ему успокоиться теперь, когда у него появился смысл