Ноет зуб. Тонкой нытью искорёживает челюсть. Форточка открыта и дуновением ветра доносится гнилостный запах опавших яблок и мочевины.
Голова опухла, надулась и уже как будто бы не помещается на подушках. Раскалывается и маленькими иголками впивается в руки. Всё отражается в этих холодных, стальных иголках: падение яблока, удар сочной плоти о крышу, с силой удар в голову, в виски, в скрученную болью челюсть.
Пёс лает вдалеке. Вгрызается своим лаем мне в подкорковую нежную мякоть. Острыми клыками разгрызая-разламывая череп. Кровь кисельным потоком льётся щекотно в уши, за шиворот, на плечи и дальше - в подмышки, впитываясь в простыню, расползаясь большим, тёплым пятном подо мной, всё шире и глубже, пока не начнёт капать с кровати вниз, по капле на пол.
Я ещё жива, и звук от каждой капли бьёт мне в виски, уже заглушая весь шум, заглушая даже тишину. Каждая капля будто тоже стальная, твёрдая, звонкая, сквозная.
Даже когда кончится вся моя кровь, её продолжение ещё будет стучать у меня в голове, в остатках мозга будет пульсировать ритм гибнущего нерва, отсчитывая по секунде-капле время, окутавшее меня своей мрачной паутиной-сгустком - форточкой, ветром с отзвуком электрички и падением яблока.
Капли впитываются не угасающим мозгом, как губкой, растворяя последние ассоциативные связи, мозг разрастается, набухает и из скукоженного заморыша вырастает в гигантский кусок желеобразного студня, пропитанный моей кровью, насквозь, сочащийся ею, хлюпающий и пенящийся алыми расцвечивающими пузырями, которые лопаясь оседают множеством брызг на стенах, комоде и потолке.
От разбрызганной крови на нём отсыревает побелка, смешиваясь друг с другом, они образуют странный узор, барельеф моих страданий и решение моих вопросов в одном-единственном ответе...

22 августа, ночь