Так грустно. Детство столько всего уносит с собой. Первый ремень, первый друг, первый деликатес, первый поход к врачу, первый анекдот, перая игра на денди, первая игра на компьютере, первый класс, первый концерт, первый питомец, первая любовь, первый поцелуй... Всё так безвозвратно исчезает в памяти. В моей - еще и с двухкратной скоростью.

Я помню, как познакомилась с Ляйсанкой. Как меня чуть не изнасиловал любопытный старикашка. Даже двое старикашек. Как мы таскали с Алинкой \"тыблочки\" и забирались на дерево дружбы. Алинка иногда брала с собой соль. Ну или потом бегала за ней. Ей было не в падлу. С Алинкой мы были вообще больные на голову. Она мне рассказывала всякие пошлости. Мы играли в знаменитостей, которые были врачами-извращенцами. Я ей рассказывала о том, что каждая трещина на земле - это рана Земли, и мы обязаны запихивать в них камешки, чтобы Земле было не больно. Алина после моих проповедей послушно положила в ямку камень. В дождь мне разрешали ходить к кому-нибудь в гости. Чаще всего подворачивалась Алинка. Играть у нее в Барби было сущим наказанием. Так как дело происходило на ее территории, дом был у ее Барби просто шикарным. А я как лох мостилась на кресле и вообще вела бомжарский образ жизни. Тогда Алинин брат, Рустам, подходил и говорил:"Смотрите, какая Алина богатая, не то что Катя". У ее семьи вообще бзик был по этой теме. Алине, помнится, было очень стыдно за них. Ее мама толкала нам трусы со словами "Ну вы же богатые - купите!". Как-то весь дом ополчился против тети Зои из-за россказней о каких-то ужасных злодеяний, вплоть до уличения в колдовстве и сглазе. Они убежали в садик и прятались за кабинкой "Осторожно!Высокое напряжение". А я бегала, как партизан, и смотрела, как изменялась обстановка у подъезда. У Алины в квартире всегда пахло маслом.

Алине нравился мальчик Руслан. Я его ни разу не видела, но почему-то тоже была от него без ума. И мы сидели под столом у Алинки в зале, накрывшись с голвой пледами, и спрашивали друг у друга "А ты любишь Руслана?". Потом тетя Зоя приносила нам под стол поесть, и мы воимя Руслана ели на скорость, совершенно не чавкая. Однажды, моя бабушка выдала нам бутылки с водой с дырками на крышках, раздела до трусов и выперла гулять. Вода в бутылках была ледяная. В одних трусах, к тому же, гулять нам было очень стыдно. Поэтому спрятались за свалившуюся горку в детсаде и надеялись, что Руслан нас не увидит.

Оксану постоянно таскали на лечебную физкультуру, а в восемь вечера укладывали спать. Она всегда была англоязычной русалочкой. Алина - русскоязычной. Я - француженка (как сейчас помню, звали меня Ротозеечкой). Ляйсан, соответственно, немецкой русалкой. Помню монаха в красных штанах, жмурки на перилах, догони-пока-я-на-земле. Как мы с Оксанкой хотели бегать по утрам. Как мы составляли двустишия, которые должны были стать одним большим стихом.

Ляйсанку почему-то любила Гузель. Меня это всегда бесило. Потому что Гузель красиво рисовала и рисовала Ляйсанке красивых бумажных кукол. Ну ничего. Моя бабушка рисовала еще круче. Как-то при помощи Гузели мы сделали во дворе из снега Белль. Очень красивую. Помню как застряла в сугробе и не могла долго выбраться. А застряла всего по колени. Ногу вытащила, а ботинки потом пришлось откапывать. Один раз, уже на Камчатке, свалилась в сугроб по самое горло. Тогда даже страшно было.

Помню, что на край стадиона почему-то ходить было страшно. Там, где стоят качели. И воровать там яблоки было страшно. Как-то я подарила Ляйсанке книжку, которую больше всех любила. Помню, как мы устраивали Ляйсанке день рожденья. Хотя его у нее не было. Мы сорвали все цветы в парке. Устраивали дождь из цветов, сплели венок, и вообще отрывались как могли. А потом вышел в стельку пьяный Пончик. Мы притихли. Стало дико страшно, что влетит. Уже приготовились бежать. А он такой:"Играйте, девочки, играйте!". И ушел. В песке мы устраивали целые песчаные города. Песочница во дворе всегда воняла кошачей мочой. В Кумертау много кошек. Но воняла она по другим причинам. Как-то мне довелось увидеть по каким. Маленькая девочка очень хотела писить. Без лишних церемоний она встала посреди двора и села писить. Мы, кстати, любили залазить на лестницу-турникет напротив третьего подъезда и играть в титаник. Бабушка ушла в огород. А мне очень хотелось в туалет. Просто нестерпимо. Но идти за дома мне было очень лень. Тем более, при особых усилиях вроде как все было терпимо. Ну залезла я на этот лестниценикет - играть в титаник - как че-то меня сильно рассмешила Алинка. Я расхохоталась и обписилась. Было очень стыдно, но я ничего не могла поделать. Так и стояла, смеялась, писила...

Помню, как во дворе стояла лошадь с телегой. Так хотелось подойти погладить. Но я боялась, что она меня укусит или лягнет. Егор начал кидать в нее камешки. Она дергалась, а увернуться не могла. Мне было ее так жалко.

Очень любила сидеть со старушками на скамейке перед домом. Так грустно сейчас без нее. И без гигантской березы. И без половины старушек. Мы сидели и грызли семечки. А на улице темно - хоть глаз выколи. Совершенно не помню, о чем говорили старушки, но я очень любила эти посиделки. В основном с баб Леной. Иногда с Алинкой и еще какими-нибудь бездомными. Максимум, что мы высиживали, это до часу ночи. Боялись очень выходить за пределы освещения фонаря. Там ведь сидят кучей цыгане. С мешками. Бабушка выходила и кричала:"Катюююууушааа! Ну сколько можно?". А баб Лена говорила:"Да лааадно. Пусть посидит". Помню, как с баб Леной ходили продавать семечки. Дай, бог, ей здоровья. Люблю их всех.

Баб Нина почти всегда сидела на балконе. Когда шел дождь, она кричала нам:"Дождик,дождик, пуще! Дам тебе я гущи!". Ее уже нет. Ее дочка, по-моему, там больше не живет. С каждым разом я приезжаю, и дом становится всё чужее и чужее. В квартирах, в которых жили мои знакомые и друзья, дивут чужие люди. Нет деда Васи. Нет баб Тони. Нет баб Веры. Всё уже не так. Всё уже не то.