Так весело, отчаянно

16 век, Англия, здание Визенгамота, суд Святой Инквизиции

- Подсудимая, встаньте. Джейн Миона Теччер, вы обвиняетесь в предательстве, шпионаже, разглашении государственной тайны и самое ужасное – в ереси. Признаете ли вы себя виновной?
Слова как занесенный меч правосудия. Холодный, безличный. Ни гнева, ни страсти. Воплощенная справедливость.
- Признаю, ваша честь.
Абсолютно спокойный голос. Ни страха, ни злости. Воплощенная вина. Вина без раскаянья, вина без сожаления о сделанном.
- Господин прокурор, вы можете начать.
- Ваша честь, уважаемые члены Трибунала, господа, сегодня перед судом предстал человек, чья вина не поддается адекватной оценке. Действия, совершенные им, сами по себе ужасны и отвратительны. Однако последствия, которые они повлекли за собой, делают их совершенно беспрецедентными. Всем нам известно, что в результате предательства Джейн Теччер мы потеряли ту, чье имя всегда будет для нас символом душевной чистоты и стойкости. Ту, кто многие годы поддерживал в мире надежду на победу Сил Света. Жертвой её преступления пала Оливия Уайт…
Рука с платком патетическим жестом взлетает к глазам. Зал замирает в потрясенном и почтительном молчании.
- Тем отвратительнее совершенное предательство. Эта девушка не просто перешла на сторону Тьмы, она обрекла на смерть ту, кто считал её лучшей подругой. Она оплатила её жизнью низкую и отвратительную сделку… Получив за свое преступление награду столь постыдную, что мы не решаемся произнести здесь вслух…
Голос прокурора поднимается до крика. Зрители внимают. Они возмущены, о да, возмущены. Но и заинтересованы. Перед их глазами разворачивается некое подобие античной драмы. Десятки глаз устремлены на девушку, сидящую на скамье подсудимых. Любопытство сродни жажде вампира. Десятки зрачков впитывают, всасывают рыжие спутанные волосы (не потому, что она не причесалась, просто, сколько не расчесывай, они опять свиваются медными кольцами), бледное усталое лицо, правильное, изящное, но похожее на трагическую маску. Глаз не видно за завесой бронзовых ресниц в обрамлении густых теней. Но все знают, что они зеленовато-серые, как нефрит, и непроницаемы, как этот камень.
- … Оливия, мы все называли её Оливия, даже те, кто почти не был знаком с ней. Потому что она была так близка всем нам. Она была нашим идеалом, примером для подражания, она была нам всем сестрой и подругой… Разве Оливия могла остаться в стороне? Нет! Узнав о предательстве Теччер, она попыталась исправить это страшное преступление. Можем ли мы хоть на миг представить себе, что она поступила бы иначе? Нет! Ибо тогда она не была бы Оливией Уайт, той Оливией, которую мы все знали и любили…
Подсудимая не смотрит на прокурора, она не смотрит в зал. Возможно, она даже не слушает. Зачем? Она знает эту историю не хуже них. Она сама рассказывала ее им, рассказывала добровольно и подробно. Добровольно, потому что иначе все равно не получится. Подробно, потому что они должны были ей поверить. Поверить подробностям, поверить грязным и отвратительным деталям её предательства.
- На совести этого человека три жизни! Она заслуживает самого сурового наказания, какое только допускает закон. Погибшие люди не должны остаться не отомщенными! От имени всего мира, я требую вынести Джейн Теччер смертный приговор!
На несколько секунд в зале повисает мертвое молчание. Потрясенное молчание. Это было сильно, очень сильно. На этом можно было бы и закончить, но это еще не все. К сожалению.
- Подсудимая, желаете ли вы сказать что-то в свою защиту, прежде чем начнется допрос свидетелей?
- Мне нечего сказать, ваша честь.
- В таком случае для дачи показаний вызывается первый свидетель. Джон Теччер, поднимите руку и повторяйте за мной…
У них одинаковые глаза. Серо-зеленые. У Джона чуть светлее, у Джейн – темнее. Смотреть в зрачки друг другу все равно, что смотреть в зеркало. Можно узнать мысли, чувства, прочитать воспоминания. Они всегда понимали друг друга с полу взгляда. Поэтому сейчас она не смотрит на него. Она не видела его глаз уже много недель. С того самого дня, когда смотрела на рыжие волосы, разметавшиеся по груди мертвеца. Слушала рыдания, в которых раз за разом повторялось имя той, кто никогда не ответит. С того дня, когда они прощались с Оливией.
- Да, господин прокурор, после того как закончилось заседание Комитета, и было принято решение о проведении новых походов против еретиков, здание Визенгамота покинули только два человека.
- Мы знаем, что одной из них была Оливия Уайт. А кто был вторым?
- Моя… То есть, Джейн Теччер. Она была очень сильно взволнована, сказала, что у неё есть срочное дело и ушла. Она была…
- Спокойнее, спокойнее, мистер Теччер. Мы все здесь понимаем ваши чувства, но нам жизненно важно установить истину. Скажите, такое случалось раньше? Я имею в виду, что она отправлялась куда-то сразу после заседаний Святой Инквизиции?
- Да, несколько раз…
Несколько раз. Четыре раза если быть точным. Но едва ли он может сейчас быть точным. Неважно. Все неважно. А может быть, он и не помнит точно сколько. Это для нее каждый из этих случаев был окрашен в свой цвет. Цвет подозрений, цвет ревности, цвет страха. Это для нее каждая минута живет в памяти как долг, как боль. Для других это ничего не значит. Они могут смотреть спокойно и улыбаться порочными нежно-розовыми губами.
– Ричард Блэк, в отношении вас приговор уже вынесен, сегодня вы присутствуете здесь как свидетель. Поднимите руку и повторяйте…
Правду, одну только правду, и ничего кроме правды. Этот рот способен произнести хоть слово правды? Он ведь тоже прошел школу лжи, школу предательства, и учили его куда лучше. Он может хитрить и изворачиваться пред лицом смерти. Ну же, покажи, на что ты способен…
- Мистер Блэк, при каких обстоятельствах вы встречались с подсудимой?
- Мы повстречались при луне и довольно сильном ветре… Но вот были ли при этом обстоятельства, сказать не могу.
- Не паясничайте!
- А вы не задавайте дурацких вопросов.
- Еще одно подобное высказывание, и вы будете наказаны за неуважение к суду. Отвечайте на вопрос и оставьте ваши комментарии при себе. Сообщала ли вам подсудимая во время ваших свиданий какие-либо сведения, являющиеся государственной тайной или подтверждающие её принадлежность к еретикам?
- О, некоторые люди исключительно разговорчивы в постели…
Впервые взгляд цвета нефрита отрывается от плиток, устилающих пол под ногами. И встречается с жемчужными зрачками. Насмешливыми, холодными, но единственными, которые еще хочется видеть в этой комнате. Два взгляда словно протягивают через всю комнату тонкую, несокрушимо прочную нить.
Пауза. Они смотрят друг на друга, остальные смотрят на них. В тишине стаей летучих мышей мечутся полу мысли, полу эмоции. Она любила так сильно? Она заплатила такую цену за… любовь? Она пожертвовала жизнью друзей, жизнью праведной христианки за ТАКУЮ возможность? Странно. Немыслимо. Ужасно.
Это нельзя оправдать.
Это нельзя осудить.
Это выше человеческого понимания.

~*~*~*~
- Они решили отравить мои последние часы, заперев в одной камере с Теччер. Я должен был бы подать жалобу в Комитет по защите прав человека…
- Боюсь, ты вне юрисдикции комитета, права ЧЕЛОВЕКА к тебе никакого отношения не имеют.
- О, на пороге смерти у Теччер прорезалось чувство юмора. Но какое убогое.
- Наверное, от тебя заразилась. Интересно, это передается воздушно-капельным путем? И вообще, чем ты недоволен? Только что ты в присутствии трех сотен человек рассказывал, чем мы занимались.
- Ну не мог же я испортить тот праздник ереси, что ты задумала. Мое чувство гражданской ответственности…
- Чувство ответственности у Блэка?
- Конечно, чувство ответственности у нас семейная черта, мы ни за что не хотим отвечать…
Молчание. Старательно избегающие друг друга взгляды. Усталость. Безразличие. Камера маленькая, не больше трех метров в поперечнике, но эти два человека все равно ухитряются быть далеко, очень далеко друг от друга. В разных мирах. Всегда в разных мирах пресекающихся только в одной точке. В точке имеющей имя. Так они жили, так им предстоит умереть.
Они не смотрят друг на друга. Им незачем, они и так слишком хорошо знают лица друг друга. Они знают друг друга столько лет, что достаточно опустить веки, и память рисует портрет собеседника с точностью, недоступной реальности. Не то лицо, которое можно увидеть на фотографии, отражающей один единственный миг изменчивого бытия. А те черты, которые остаются всегда. Ты есть ты. Лицо человека, с которым знаком всю жизнь, но ничего о нем не знаешь.
- Зачем ты это сделала?
- Что сделала, Блэк?
- Рассказала им…
- У меня не было выхода.
Смех. Холодный. Невеселый.
- Зато у тебя есть чувство стиля. Представляешь, что будут писать эти инквизиторы. Роковая страсть Джейн Теччер. Вау, и мой портрет на первой странице. Твой они вряд ли решатся написать, боюсь, пергамент покоробится.
- О, заткнись…
Еще несколько минут тишины. Благословенной тишины, в которой можно на мгновение забыть о человеке, сидящем напротив. Можно? Можно попробовать. Не будить в памяти воспоминания, предназначенные другой. Украденные грезы. Чужую любовь.
- Хотел бы я знать, что сказала бы в такой ситуации Уайт… Её дорогая подруга - предательница и убийца… И лжесвидетель для полноты картины.
- Она бы поняла.
- Сомневаюсь. Она была туповата. Поверь мне, я хорошо её знал… Слишком хорошо.

~*~*~*~
- У них чувство стиля как у тебя, Теччер. Мы умрем вместе. Разве это не романтично?
Высокая куча хвороста и дров. В отдалении за веревочным ограждением густая толпа. Ближе нельзя, пламя будет высоким, кто-нибудь может пострадать. Неважно. Две фигуры, спина к спине стоящие на помосте над будущим костром видны всем. Медные и платиновые волосы, два профиля, словно вычеканенных в металле.
- Отстань, Блэк! За десять минут до смерти я хотела бы подумать о чем-нибудь более важном, чем твое нытье.
- О чем-нибудь более важном? Неужели в твоей жизни есть что-то более важное, чем я? Ах да, понимаю, Великая Оливия Уайт…
Показалось, или в ясном, чистом даже на этом пронизывающем ледяном ветру голосе прозвучала злость? Показалось. Звякает цепь, прикрепленная к высокому столбу. Скованные одной цепью. Такими их видят зрители, такими их запомнят. Это красиво.
- Так ты не ответила мне, зачем ты это сделала? Зачем тебе лавры Уайт? Ты её любила?
- Ты не поймешь…
Гневное фырканье. Ветер подхватывает белокурую гриву и бросает в лицо рыжеволосой девушке. Пепельные пряди закрывают глаза, щекочут губы и скулы, их запах раздражает. Еще сильнее раздражает холодный голос, исходящий недобрым весельем. Ничего, все равно слишком далеко, никто не услышит…
- Отчего же, я как раз понимаю. Ты жертвуешь жизнью ради человека, которому на это наплевать, потому что она мертва уже почти полгода… Потому что она была так слепа и эгоистична, что не нашла ничего лучшего, как кинуться под стрелы, не для того, чтобы спасти тех, кого она по глупости своей предала, а для того, чтобы искупить вину в собственных глазах… Ты это знала?
- Знала, Блэк, я следила за вами, я видела вас в том заброшенном доме, где вы встречались…
Плохо говорить с человеком, не видя его лица. Плохо говорить, стоя спиной к спине. Плохо говорить, касаясь плеча плечом, но, не имея возможности протянуть к нему руку…
- Тогда ты знаешь, что жертвуешь жизнью ради человека, который этого не стоит. Ради мелкой эгоистки, которая была настолько самовлюбленна и избалована, что готова была ради удовлетворения своих желаний пойти на предательство… Которая была настолько глупа, что не могла держать язык за зубами, хотя она знала, зачем я встречаюсь с ней… И теперь ты берешь на себя её вину, чтобы оставить незапятнанным её имя… Она не стоит этого, поверь.
Поверить? Во что? В чужую любовь, которая искупает все?
- Может быть, и так Блэк, может быть… А может быть, и нет… Может быть, я сделала это чтобы понять, ТЫ стоишь этого?
- Я…
- Я же говорила, ты не поймешь… Отклонись назад и вправо…
Двое людей у позорного столба синхронно прогибаются, стараясь развернуться друг к другу настолько, насколько позволяет сковывающая их цепь. Словно фигура старинного причудливого танца. Менуэт на эшафоте. Теперь, до боли вывернув плечи и шею, они могут видеть лица друг друга. Маленькая радость, непонятная никому другому.
Последняя радость.
- Ты сказал…
- Я сказал, что, может быть, хотел умереть вместе с тобой. Может быть… Это будет скоро, уже несут факел…
Кроткий судорожный всхлип…
- Не бойся, я видел, как это делается, мы не сгорим заживо, костер сложен так, чтобы мы задохнулись в дыму. Не бойся, я с тобой…


Спустя много, много лет забудутся лица тех, кто был предан. Редко, редко будут вспоминать имена убитых. Уснет гнев, затихнет усталая ненависть.
Но поцелуй на эшафоте все еще будут вспоминать.
Будут баллады и предания о том, что искупает все, даже убийство, даже предательство. Так весело, отчаянно творятся легенды о великой любви…