Самый первый "побег", отложившийся в моей памяти, я "совершил" в пятилетнем возрасте. Строго говоря, это не было убеганием от чего, или кого - либо, это была экспедиция. С моей, тогдашней, точки зрения. Отправной точкой путешествия стал детский сад, конечной же был аэропорт, с промежуточной остановкой на железнодорожном вокзале.
[more ]

Летняя жара только начинала набирать силу, когда воспительница вывела нашу группу на игровую площадку, дабы мы могди предаться своим играм в песочнице, на качелях, в беготне друг за дружкой. Мой друг, Жека Филимонов, не решился отправиться со мной "за забор", погулять по городу, боялся отцовой порки. Я знал, что Ромка, другой мой товарищ по играм, пошёл бы со мной с радостью, но вот его я не хотел иметь рядом в этом приключении. Поэтому я, скрытый кустами, растущими вдоль забора, нашёл оторванную доску и шагнул "в мир". Я и сейчас помню это будоражащее чувство освобождения, холодящую струйку, сбегающую вниз по позвоночнику. Я перестал быть "чьим-то" для cебя и для всех. Просто мальчуган, может в булочную идёт, или к дружку в соседний двор, мало ли. Никто от меня ничего не ждёт, ничего не требует, никто не окликнет, потому что и имени у меня нет. Его нет у меня и для себя самого, есть просто нечто, идущее по улице, внимание его отдано всему вокруг, и ноги его несут сами. И всё же некий внутренний наблюдатель настороженно прощупывает окрестности в поисках знакомых силуэтов, и он же прокладывает дорогу дворами, в обход пятиэтажки, в которой я живу. Улица Гагарина за перекрёстком уходит вдаль и вниз, к озеру. А мне дорога направо, в сторону центра. Казалось бы, опасно идти по самому бульвару, по сторонам которого по улице идут городские автобусы, но густой кустарник и тени старых деревьев легко скрывают пятилетку. Взрослые, конечно же, опасны, но днём их мало, и при приближении к ним я легко принимаю сосредоточенный вид, походка моя становится целеустремлённой. Не знаю откуда во мне брались все эти умения, они просто были, всегда, сколь глубоко я ни заглядываю в своё прошлое. Мне и сейчас нетрудно выигрывать небольшие психологические "поединки" словом, жестом, взглядом, позой. Причём на инстиктивном уровне, не задумываясь. Будь у меня иной склад характера, я бы мог стать неплохим манипулятором. И мне думается, я помню тот момент, когда я отказался от этого "пути". Или что-то во мне отказалось. С самых "нежных времён" я обладал способностью видеть "потолок" всех людей, с которыми общался. Их внутренние границы. "Потолок" ребёнка я видел в его глазах, в жестикуляции. Взрослыё, в большинстве своём, открывались мне в течении 3- 5 минут разговора. Мне становилось грустно, когда я "постигал" нравящегося мне человека. Родители мои оставались для мена "закрытым". Я не делал этого специально, это понимание приходило само. Мне зачастую и не хотелось этого знания, было ощущение, что я его ворую, что я нечестен с людьми, которые хорошо ко мне относятся. И вот, думается, лет в десять, я стал ставить "блоки". Года через два я потерял это умение. И забыл о нём на долгие годы. К пятидесяти годам вернулась память, и пришло понимание, что умение это никуда не делось, оно укрылось в подсознании, и действует скрытно. Зато за эти годы я вылепил фрагменты "потолка" собственного.., но в большинстве "мест" я всё так же един с космосом.
Экспедиция моя в тот раз продлилась часа четыре. Я прошёл половину города, искупался в большом бассейне на центральной площади, застрял у больших художественных киноафиш рядом с кинотеатром "Джезказган", поглазел на витрины ЦУМа и "Детского Мира", благополучно обошёл дом на улице Вокзальной, в котором жила тетя Пана, и застрял на мосту над железнодорожными путями. Ужасно хотелось пить и кушать, солнце прожарило и высушило меня, но я уже видел вокзал, слышал громовые голоса диспетчеров - Восьмой состав, передвиньтесь на тринадцатый путь!, и менее разборчивые объявления на самом вокзале - На первом перроне объвляется посадка на ...
Подо мной толкались, двигались и лязгали платформы, вагоны, цистерны. Паровозы, оглушительно и тонко свистя белым паром звали куда-то, будили внутри жажду двигаться, видеть новое, а потом ещё более новое, и так без конца. Это неосознанное желание поселилось во мне навсегда.
Заворожённый, я долго стоял на этом мосту, но всё же усталость и жажда погнали меня
обратно в город, благо спасительный дом тёти Панны стоял буквально в трёхстах метрах от моста. С трудом преодолевая каждую ступеньку, я поднялся на второй этаж, и позвонил в дверь. Тётя Панна, открыла мне дверь, и заахала. Оказывается, на ушах уже были все знакомые, а также милиция и больницы.
Хочется сказать здесь несколько слов о тёте Панне, которая и в то время на меня производила сильное впечатление. Высокая, костлявая, с крупными мосластыми руками, крашенными ярко рыжими волосами, с вечной своей смятой в гармошку папиросиной, с резким голосом, эта женщина была сестрой маминого отца, погибшего в 44-м в Румынии. Она работала бухгалтером, и главным моим развлечением в этой квартире было катание на огромных деревянных счётах. Если правильно на них усесться, то несколько шагов гарантированно можно прокатиться. Меня в каждый мой визит пытались научить счёту на них, сложение и отнимание мне дались сразу, но умножение и деление нагоняли на меня тоску... Муж её дочери Нонны (дядя Боря, кажется), был учителем музыки, и когда мне исполнилось то ли восемь, то ли девять лет, он стал приходить к нам домой и учить меня играть на баяне. Думается, "Маленькую Польку" я и сейчас, одной-то рукой точно, сыграю. Он приходил обычно в один из выходных дней, минут пятнадцать прослушивал, как я играю "домашнее задание", показывал что-то новое, и уходил на кухню, где его уже ждал отец. По квартире разносились разговоры, запах жаренного мяса, некие жидкости булькали в стаканах, и, примерно ещё минут через сорок они заходили в мою комнату вдвоём, и дядя Боря отчитывался перед отцом моими успехами. Перед уходом отец совал учителю в руку мятую трёшку, и, чрезвычайно довольные друг другом, они расставались. Отец был чист перед своей совестью, миром, женой и партией - он принимал самое деятельное участие в воспитании потомка . Учитель, сытый и, официально, перед женой, "подшофэ", приносил в дом некий бакшиш... Я, наконец-то, мог идти гулять.
Мдя, завлекла меня загогулина памяти. Но, думается, я буду и в дальнейшем разрешать ей это проделывать...