Это цитата сообщения DaraNight Оригинальное сообщение

"Утро" (с)

[500x411]
Две головы соприкоснулись на одной подушке.
Он открыл глаза. Сощурился от яркого света, закрыл, открыл снова. Птицы. Странные существа. И чего они так распелись, будто весна? Что-то отчаянное слышится в их сбивчатом чириканье. Они стучат клювами по жести подоконника, добирая последние крошки, топча друг друга морщинистыми красными лапами; оставляют на снегу вилочки следов...
Понедельник. Через час - на работу. Как-то мутно гудит голова, и с подушки лезет в рот каштановый локон. Блестящий, коричневый локон, легший знаком вопроса на махровую шероховатость подушки. Желтые полосы на потолке. Пора делать ремонт. Или переезжать, к чертовой матери. Перетащить все свои книжки и будильники в новое логово. Только и одиночество привязчиво переедет следом, и снова поселится за спинкой кровати, вылезая по ночам и шлепая босыми ногами на кухню - окунуть ледяные пальцы в воду в банке на окне,- отравить его питье, и вселить в него с утра неистовую тоску. Опять так же стоять с утра в ванной и бриться, пытаясь разглядеть попавшую ресницу... Все будет то же.
Вчера закончился кофе, значит, завтрака не будет. И в холодильнике шаром покати. И на службе суета третью неделю: ждут какую-то комиссию. Вымотало все...
Поехать бы к морю. Лечь на березовую, колышущуюся гладь, смотреть в яркое небо до слез, с белыми ватными клочками. В середине ноября - это роскошь.
Какое солнечное утро. Странно. Вчера был такой снегопад... такая непогода. А как было здорово и легко. И почему на самый погожий день выпадает самое поганое настроение в году?
Эта девочка рядом... вчера он зачем-то притащил ее сюда, и это не казалось странным, и было очень нормальным, как... запивать столовский обед - котлету и гречку - компотом из сухофруктов. Как крутить велосипедные педали поочередно, а не одновременно. Как моргать.
А сегодня... это прекрасное, юное женское тело - инородное тело в его постели.
А вчера... Она так смеялась, прикрывая рот ладошкой, так откровенно хотела остаться. Как блестели перед этим ее глазки в темноте кафешного закутка, щурились и дразнили, такие наивные в своей показной искушенности. И эти ее детские пушистые брови, хмурившиеся, когда она улыбалась, отчего ее лицо приобретало притворно - жалостливое, лукавое выражение. Как все сошлось вчера! Сплелось в единую сеть застывшего момента: и эта вечерняя расслабленность выходного дня; и запахи кофе, шоколада, кожаных сидений, сигар, дамских духов, которые перебивала струя ее свежего зимнего аромата. И приглушенный, будто закадровый говорок парочек... И этот мандариновый душок ее шампуня, когда он ткнулся, уже в такси, носом в ее пушистую макушку. Хмурый ночной водитель, и шарик мороженного, выпавший из вафельного рожка в грязь, и молния на ее куртке, долго не хотевшая застегиваться, и шлепанье по жидкому снегу до ее дома, поскальзываясь и хватая друг друга за рукава под взрывы хохота - вчера это все было так забавно... как дико и глупо сейчас, при свете дня, под цензурой трезвого утреннего рассудка.
Он повернулся набок. Тихо затрезвонил будильник в мобильном. Она зашевелилась, завздыхала, закрывая переносицу тоненьким запястьем. Сам не зная зачем, он притворился спящим, когда она заморгала и, всхлипнув спросонья, повернулась к нему.

Вчера он так и не ответил ей на вопрос, который она задала как будто мимоходом, нарочито игривым тоном, как бы перестраховываясь, чтобы можно было в случае не того, не желанного ответа, свести все к шутке, спасти положение. Но именно этот тон выдал ее с головой: она спрашивала серьезно, и ответа ждала серьезно, замерев, вместе с этой жалкой улыбкой, усиленно поддерживаемой на лице и безнадежно соскальзывающей вниз уголками губ. Вместе со взглядом раненной лани. Замерла и ждала ответа. Но ответа не последовало. Никакого. Теперь это уже не важно, да и глупо было спрашивать об этом в момент, когда мужчина удовлетворен, расслаблен, и не ждет удара в спину. Хотя какой удар! Так, неприятный пинок, не более, это было видно по растерянному выражению его лица: «Ну вот, такой кайф обломала!». Господи! Какой дурой она была... Эти вчерашние смешки, накручивание волос на палец, покусывание соломки от коктейля... Эти задушевные разговоры в постели... После всего. Но об этом не хочется думать вовсе. Если б оказаться сейчас где-нибудь далеко, а ему на тумбочке оставить таблетку, стирающую память!
Он прав - она ребенок. У нее даже мысли сейчас детские, мышление сказочными категориями.
Раньше она плакала, видя его в школьной раздевалке. Об этом, конечно, никто не знал. Подруги приставали, но она осталась верна той своей тайне. И когда он ушел в вольную взрослую жизнь, а ей пришлось еще четыре года доучиваться в опустевших без него стенах, она ходила к метро по вечерам, дожидалась его возвращения из института, и невидимой тенью шла за ним почти до самого дома. Без этой ежевечерней «пилюли» она не могла спать, мучаясь по воскресеньям, ожидая понедельника.
Потом как-то незаметно постройнели тощие ножки; на улице ей в след стали оборачиваться взрослые парни. Отгуляли выпуск. Забылась школьная любовь. Появились другие заботы, дела и любви...
А вчера вот... Он подсел за ее столик,- такой же, как полдесятка других свободных, которые он почему не выбрал. И то, что он ее не узнал, она поняла через пять минут общения, когда он на все ее намеки ответил веселой, вопросительной улыбкой, причина которой была не в желании ее подразнить, как она вначале подумала, а действительно его уверенность, что он видит эту девушку впервые. Сколько раз его взгляд проскальзывал по ней, не задевая, как по стене, она рассказывать не стала. Только после, когда она сидела в постели, в тусклом свете ночника, положив голову на обнятые колени и глядя на огромную луну в незаштореном окне, а он, откинувшись на подушку, гладил тяжелой, уставшей рукой ее спину, очерчивая пальцем тонкие позвонки, она рассказывала ему о том детском горе, когда он ушел, о матери, зачем-то об учебе, о новых подругах, о том, что ходит на каток, и у нее там даже есть поклонник, который дарит ей все время какие-то ромашки, которые она совсем не любит, но бедняга думает, что ей нравится и надеется на что-то... Смеялась, вздыхала, откидываясь к нему и прижимаясь тщедушным тельцем. Снова садилась, стаскивала с него одеяло, говоря: «Не спи! Не спи!»... А потом спросила: «Ты меня любишь?». После минутной тишины она повернула голову. Он растянул губы, сказал: «Поздно. Давай спать», и выключил лампу.
Она смотрела на него, понимая, что он притворяется. И он знал, что она знает об этом притворстве, но упорно заставлял ресницы не дрожать, а она ни слова не сказала. Подумав, поцеловать ли его в нос, и решив, что не стоит, она встала, молча оделась, и не оглядываясь вышла.
Он поднялся через десять минут. Как следует потянулся, разогрел мышцы. И пошел на кухню, решив для разнообразия заварить чай.