[показать]По самой своей природе лютеранская церковь, церковь неизмененного Аугсбургского исповедания, является конфессиональной церковью в строгом понимании этого слова, и лишь в таком качестве она может существовать. Таков однозначный урок американской церковной истории.

Сегодня в Америке не было бы лютеранства, если бы лютеранам не хватило мужества явить миру, и в особенности христианскому миру, skandalon конфессиональной церкви. Из Священного Писания они знали, что сердечной веры не бывает без исповедания уст. Они научились от Лютера тому, что вера приходит от слышания, через проповедь чистого Евангелия, и что Церковь живет Словом Божьим, которое проповедуется во всей истине и чистоте, и Таинствами, которые совершаются согласно установлению Господа Христа. Вопреки всем религиозным и нерелигиозным обычаям того времени, они не стыдились идентифицировать себя с великими догмами ортодоксальной Церкви всех времен, с учениями лютеранских исповеданий, поскольку распознали в них истинное толкование Священного Писания как безошибочного (untrüglich) Слова Божьего.

Тем самым американское лютеранство стало загадкой для окружающих. Ибо если не считать немногочисленных остатков старых реформатских церквей, американский протестантизм не знает, что такое догматическое христианство. Только благодаря этой «негибкой» (как называет ее мир), этой твердой и четкой позиции лютеранство сумело сохранить себя. Не существовало лютеранства, восприимчивого к влиянию мира, его широты взглядов, либерализма и модернизма. Да, некоторые лютеране стали либералами. Но они перестали быть лютеранами.

На самом деле, точно так же все обстояло и в Европе. Люди, подобные Сёдерблому и Гарнаку, внешне походили на лютеран лишь в силу некоей ностальгии, которую Европа испытывала по лютеранской церкви. Что такое лютеранство без подлинного Воплощения, без чудес, которыми сопровождалась жизнь Богочеловека во плоти, без Реального Присутствия Тела и Крови Христовых, без бани Возрождения? Нет никакого иного лютеранства, кроме «ортодоксального». Все остальное может быть прекрасным сплавом гуманизма и христианства, но это не лютеранство. Об этом необходимо помнить даже тогда, когда мы со всеобъемлющей любовью собираем под свои знамена всех, кто причисляет себя к церкви Аугсбургского исповедания. Наша церковь не сжигает еретиков на кострах и не судит чужую совесть. Однако она придает большое значение чистоте учения и должна заботиться о ее сохранении. Лютеранская церковь, которая не делает этого, церковь, которая не учит и не побуждает к этому своих пасторов, церковь, которая более не оберегает своих членов от ложного учения, уже не является лютеранской.

Между этим догматическим характером (dogmatischen Charakter) лютеранской церкви и тем фактом, что в современном мире она неизменно становится инородным телом, есть прямая связь. Кстати сказать, так было всегда с тех самых пор, как Лютер разошелся с Эразмом Роттердамским. Великие истины лютеранского богословия — начиная с учения о человеке и его греховности, которое идет вразрез со всей натуралистической антропологией, до учения об оправдании, которое означает конец всей натуралистической морали, — навлекали на себя насмешки мира, и особенно много насмешек вызывали учения о Христе и спасении, о Церкви и Таинствах. Но эта чужеродность по отношению к миру (Weltfremdheit) является свойством истинной Церкви; эта непостижимость для рассудка является отличительной чертой истинного Евангелия.

Однако при всем этом лютеранская теология и проповедь способны оказывать глубокое влияние на целые народы и эпохи. Вполне возможно, что они повлияют на совершенно иные группы и классы людей, нежели прежде. Описание влияния лютеранства на народы, которое Вернер Элерт дает в своем сочинении Morphologie des Luthertums, иногда называют историей о том, чем лютеранская церковь могла бы быть. Но кто может утверждать, что влияние лютеранского богословия на значительные части человечества навсегда осталось в прошлом? Здесь перед лютеранской церковью встают огромные задачи — задачи, за осуществление которых следует браться без всяких иллюзий, но с надеждой, даже если всякая надежда, казалось бы, уже потеряна. Однако мы никогда не сможем сделать это в том виде, как представлял себе один далекий духовный потомок старины Шмукера, некий мирянин, автор статьи в журнале American Lutheran за октябрь 1949 года (с. 22), который надеялся, что богословы дадут «этому больному старому миру… новое „неизмененное Аугсбургское исповедание“, написанное языком 1949 года и применяющее эти великие фундаментальные истины к общественным, политическим и богословским проблемам нашего времени подобно тому, как тот великий исторический документ применял те же самые истины к общественным, политическим и богословским проблемам шестнадцатого столетия». С учетом богатого опыта, который Церковь приобрела, сталкиваясь с многочисленными «новыми неизмененными» исповеданиями, ей следует крепко держаться старого исповедания, оставив проповедникам задачу применять это учение к насущным вопросам времени. Это не означает, как нас часто упрекают, что мы пытаемся «вернуть к жизни» богословов шестнадцатого и семнадцатого веков. Это означает, что мы возвращаемся к вечным истинам Евангелия, которые в те времена люди еще знали, но которые с тех пор были забыты.

— Hermann Sasse. Letters Addressed To Lutheran Pastors X:6