Если Святая Троица действительно так свята, как говорит об этом догмат о Троице, если первородный грех действительно так пагубен, как говорит об этом августиновская традиция в богословии, если Христос действительно так необходим нам, как говорит об этом христологическая догматика, то единственный способ говорить об оправдании, оставаясь верным католической традиции в ее лучших проявлениях, — это проповедовать оправдание верой.

Этими словами Ярослав Пеликан описывает Реформацию не как случайную засветку на радаре церковной истории и не как ужасное отклонение от некогда прямого пути, но как подлинное выражение католичества. В это время года лютеране часто говорят о своем славном наследии или о реформе и обновлении так, словно наша история началась в этот день 1517 года. Лютер решительно возражал бы против характеристики Реформации как сектантского движения. Лютера привело бы в ярость предположение, что он подвизался за некие экзотические убеждения, оставив историческую христианскую веру и теологию. Но именно такое понимание Реформации сегодня хотят выражать некоторые лютеране. Мы ведем себя так, словно наша история началась с молотка и гвоздей и с церковной двери, и что прежде этого мгновения на протяжении 15 столетий не происходило ровным счетом ничего. Иногда мы еще более ограниченны и считаем началом подлинной истории Церкви еще более поздние даты (к примеру, 1839 год, когда из Саксонии в Америку отплыли несколько кораблей).

В дореформационном богословии бок о бок уживались несколько подходов к толкованию праведности Бога и акта оправдания. Они колебались в широких пределах от чисто морализаторской точки зрения, которая приравнивала оправдание к нравственному обновлению, до крайне юридической точки зрения, которая рассматривала оправдание как "чистое вменение праведности", для которого Христос вроде как и не был нужен. Между этими крайностями было много промежуточных позиций, и хотя в позднем номинализме некоторые точки зрения занимали господствующее положение, даже говорить о том, что в этот период существовало единое учение об оправдании, невозможно.

Джон Генри Ньюман был прав, когда сказал, что богословие развивается, но в результате этого развития получается искаженное богословие. В то время, когда были посеяны семена Реформации, учение об оправдании развивалось — и это были не просто разные способы объяснения одной и той же истины о деяниях Христа, но в полном смысле слова разные богословия, которые соперничали друг с другом и даже противоречили друг другу. То, что произошло во время Реформации, было не началом чего-то нового, но возвращением на прямую дорогу, возрождением древней католической истины. Евангелическое понимание оправдания было не отклонением, но возвращением того, что было некогда утрачено или погребено под наносами прочих истин и немалого количества лжи.

И тем более трагичной была реакция Рима, последовашая с той стороны, которой Реформаторы придавали наибольшее значение, — послания и учения Церкви. Его нужно было реформировать в соответствии со Словом Божьим; в противном случае никакие нравственные усовершенствования не могли бы решить основополагающую проблему. Реакция Рима последовала в виде богословских постановлений Тридентского собора и Римского катехизиса, основанного на этих постановлениях. В своих решениях Тридентский собор отдал предпочтение формуле оправдания верой и делами, которая была лишь одним из вариантов понимания оправдания среди средневековых богословов и древних отцов, и придал этой формуле официальный статус. Когда Реформаторы обрушились на эту догму с критикой, отстаивая оправдание одной лишь верой — учение, которое также исповедовали некоторые средневековые богословы и древние отцы, — Рим ответил тем, что канонизировал одно толкование, предпочтя его всем прочим. То, что прежде было позволительно (оправдание верой и делами), отныне стало обязательным. А другое, что также прежде было позволительно (оправдание одной лишь верой), отныне оказалось под запретом. Осудив протестантскую Реформацию, Тридентский собор осудил часть своей собственной католической традиции.

Как указывает в своем фундаментальном сочинении "Послушные бунтари" Ярослав Пеликан, это было не отвержение еретиков, но отрицание собственной католической сущности, которая была сердцем Реформации. Однако лютеране рискуют впасть в точно то же самое заблуждение, если отвергнуть свою католическую сущности и забудут о столетиях церковной жизни и мысли, которые предшествовали трагической необходимости Великой Реформации. Если нам хватает смелости требовать от Рима признать католическую природу нашего вероисповедания, мы должны позволить, чтобы другие, в свою очередь, побуждали нас смотреть дальше шестнадцатого столетия.

Поистине, оба варианта — оправдание одной лишь верой и оправдание верой и делами — не могли далее сосуществовать. Это были противоречащие друг другу толкования, которе ослабляли Церковь и ее свидетельство миру. Однако в разрешении этого конфликта правом голоса должно обладать Писание, а не благочестивые мнения богословов, независимо от их древности или красноречия. Именно на этом настаивал Лютер. Пусть противоречащие друг другу идеи будут озвучены в ходе дебатов, и пусть глас Божьего Слова вынесет вердикт. Ни собор, ни папа, ни богословы, но Писание должно определить, что достоверно, что надежно, и что истинно. Лютер не скрывал своих убеждений, но проповедовал их, и Риму следовало бы поступить так же. Вместо этого произошел разрыв и раскол, и теперь каждый противоборствующий лагерь претендует на правоту.

Лютеране слишком свыклись со своей лютеранскостью и говорят о Реформации так, словно это был величайший момент в истории. Это был трагический момент, однако необходимый. И Реформация всегда останется трагедией в той же степени, в какой она была необходимостью. Рим свыкся со своей контрреформацией и потому отсек часть своей собственной католической веры и сущности — и даже предал ее анафеме. И в каких бы осторожных выражениях "Совместная декларация по поводу учения об оправдании" ни пыталась примирить две эти стороны, лютеранство никогда не сможет смириться с тем, что оправдание благодатью через веру считают теологуменом, а Рим никогда не сможет вычеркнуть из истории свое отрицание этого учения. И потому мы вежливо ходим на цыпочках вокруг ключевого вопроса: является ли оправдание благодатью через веру непререкаемой библейской истиной, или же Христос пришел, чтобы умереть ради оправдания верой и делами?

И потому мы празднуем еще одну Реформацию. Лютеране должны узнать и полюбить свою историю до 1517 года, а Рим должен узнать и и с радостью принять реформу, основанную на Евангелии — единственном светильнике, способном пролить свет на путаницу взаимно противоречащих идей о том, как мы оправдываемся перед Богом. Способны ли мы благодарить Бога за Реформацию, не смотря при этом свысока на тех, у кого Лютер принял эстафету? Способны ли мы проповедовать истину Реформации не просто как одно из допустимых толкований, но как ключевую истину, как учение, на котором стоит или падает вся Церковь? "Католическая же вера заключается в том..." — такими словами должны начинаться проповеди в День Реформации, а равно и любые разговоры о том, чтобы вытащить протестантизм из бездны относительности, а Рим — из отрицания того, чему учит Писание...

— Пастор Ларри Питерс