В нынешнем мире многие являются твердыми приверженцами того или иного бренда. Они отказываются довольствоваться чем-либо меньшим, нежели первый, высший сорт. К примеру, люди, предпочитающие технику фирмы Sony, либо покупают продукт этой фирмы, который соответствует их запросам, либо дождутся, пока эта фирма выпустит нужный им продукт. Иногда мы также подходим к выбору автомобиля (хотя в моем случае желания настолько превосходят финансовые возможности, что мне остается только мечтать о недостижимом). После одного из моих привычно критических постов в этом блоге я получил электронное письмо с вопросом: «А что вообще может сделать тебя счастливым?» Намек был на то, что мои стандарты неразумно высоки, а мои критерии правильного неоправданно жестки, а потому богослужебная практика лютеранской церкви никогда не сможет меня удовлетворить.

Ну, прежде всего, удовлетворять или делать счастливым нужно отнюдь не МЕНЯ. Любая радость, которую я испытываю от верного применения наших исповедания в контексте воскресного богослужения проистекает из того, что мы делаем все, что можем, для Его славы. Да будет слава не нам, но Его имени. Лучше всего мы прославляем Его святое имя, когда то, чем мы занимаемся в воскресное утро, является отражение нашего верного исповедания Евангелия и пребывание в присутствии Бога, Который продолжает говорить и действовать благодатно через Свое Слово, и Который дарует нам благословения Креста и пустой могилы для прощения грехов, вечной жизни и спасения. Работа Духа Святого заключается в том, чтобы соединить все это вместе, чтобы мы — своими сердцами, умами, голосами и руками — могли с верой и верно откликнуться на то, что Христос продолжает давать нам, производить в нас и изливать на нас, какими бы недостойными мы ни были.

Во-вторых, у меня нет какого-то совершенного идеала, к которому каждый должен был бы стремиться, — ни в архитектуре, ни в литургике, ни в музыке. Я стремлюсь лишь к тому — не больше и не меньше, — что ожидают и предполагают наши исповедания: богослужения с наилучшими возможными гимнами, обрядами и чинопоследованиями, в которых отражался бы подлинный смысл того, о чем мы говорим и молимся, а также благочестие, глубоко укорененное в Святой Вечере нашего Господа и формируемое им. Мы делаем это в контексте церковного года, делаем настолько хорошо, насколько мы способны, насколько нам позволяют место, ресурсы и физические возможности. Я не могу указать вам на одну самую лучшую страницу — мне придется сослаться на несколько; не могу выбрать один сборник гимнов — лишь на два-три, которые наша Церковь признала ортодоксальными и верными; не могу отдать предпочтение одному виду или стилю гимнов — но отдаю должное всему богатству и разнообразию гимнографии, которую мы унаследовали от предков, и в которое мы внесли собственный вклад, поскольку каждое новое поколение поет новую песню. Я не требую единообразия в каждом жесте и не ожидаю, чтобы Церковь воскресным утром шагала к алтарю в ногу. Однако я ожидаю знания литургии и внимательного к ней отношения, желания сохранить ее и ее дух (особенно когда мы выходим за пределы канонического минимума). У меня нет набора стандартных облачений, которые следует носить, однако я отказываюсь считать личный вкус достаточным основанием для издевательства над традициями церковных одежд.

В-третьих, я вовсе не намерен играть роль тайной литургической полиции, однако меня печалит тот факт, что во многих местах такая полиция была бы как нельзя кстати. Пасторы лениво, небрежно и слишком беспечно относятся к тому, что они делают и как выглядят в алтаре. Миряне усвоили эту дурную привычку и относятся к Дому Божьему, как к зрительному залу кинотеатра (жуют, пьют, обмениваются смс-ками, отвечают на звонки, разговаривают, встают, когда захотят, и даже попросту выходят, когда им наскучит происходящее в церкви). У меня нет ни права, ни желания выслеживать таких нерадивых пасторов и прихожан, но я хочу призвать нас всех к верности, прилежанию и сознательной набожности, которая приличествует тому, что мы исповедуем и чему учим.

Я не настаиваю на необходимости хора или духового органа, но зачастую спрашиваю себя, не являются ли все наши уважительные причины, по которым мы не можем собрать хор или приобрести достойный инструмент, чтобы вести прихожан в пении, всего лишь дымовой завесой, за которой скрывается наше равнодушие к Дому Господнему и неготовность отдавать Ему все, на что мы способны. Если что-то не является обязательным, это, конечно же, не стоит отбрасывать прочь как заведомо недостижимое или экзотическое — разве что мы готовы разделить чувствования Иуды Искариота, который пожалел тратить на Господа драгоценное масло, сославшись на то, что этим деньгам можно найти более достойное применение.

Наконец, хотелось бы надеяться и думать, что я вправе ожидать от лютеран, где бы они ни собирались, на каком бы языке ни говорили, в какой бы обстановке ни совершали богослужение, чтобы они следовали порядку и образцу Литургии, чтобы каждый лютеранин чувствовал себя в этом собрании как дома и мог узнать знакомый ритм и образ. Ибо это не слабость, а вернейшее знамение нашей силы, если мы полностью единодушны в богослужении, даже при том, что в любом отдельно взятом месте у нас существуют свои отличия и особенности, которыми мы дорожим и гордимся.

Хотелось бы, чтобы лютеранские алтари оставались местом, предназначенным для причастников-лютеран, и чтобы братья не шипели и не топали ногами, словно разоблачив великое заблуждение или ересь, когда пастор делает для кого-то исключение из соображений пастырского попечения и верности Богу. Однако я умоляю тех, кто допускает такие исключения, чтобы это происходило в исключительных случаях, а не постоянно, чтобы общение Стола Господнего не превратилось в обыденное, повседневное, наскучившее дело благодаря допущению к Вечере тех, кто не верует, не проповедует и не исповедует в единомыслии и единодушии с нами. Я хотел бы, чтобы лютеранские кафедры были предназначены исключительно для лютеранских пасторов и лютеранских проповедей (проповедей, в которых верно разделяются Закон и Евангелия, которые указывают на Таинство, живых и прочувствованных). Невнимание к проповеди Слова и расхлябанное отношение к делу проповеди продолжают причинять немалый вред слушателям, которые уже не уверены в том, во что лютеране верят, что они проповедуют и исповедуют.

Все это не ради меня. Я не президент Синода, не президент Округа, не советник, не папа и не епископ (если только для паствы, которая поручена моему попечению здесь, в Кларксвилле) — не меня нужно радовать или ублажать, но Господа, Который ожидает от нас хотя бы того, чтобы мы всерьез относились к тому, что мы исповедуем и чему учим, и как мы воплощаем на практике это верное исповедание и провозглашаем неизменность этой вечной истины через средства благодати и богослужение. Если мы поступаем так, наши различия не разделят нас, и наше единство расцветет… и я уверен, что наши общины будут расти.

— Ларри Питерс