Восьмая серия.

Ичиго сидел на берегу озера и нервно курил, делая вид, что не видит догнавшего его приятеля.
- Курить вредно! – возвестил Бьякуя и, отобрав у Куросаки сигарету, глубоко затянулся. Ичи усмехнулся.
- Вредно связывать свою жизнь с придурками. А все остальное – ерунда! – рыжик задумчиво смотрел на воду. На мгновение показалась чешуйчатая спина и плавник старого карпа. – Вот почему мы не рыбы? Плаваешь себе спокойно, икру осеменяешь... И пофигу тебе, чья это икра! И никто тебе нервы мотать не будет! Любовь, ревность... Мы в жопе, Кучики, мы в жопе мира!
- Ты когда убегал, ты с собой, случайно, выпить ничего не прихватил?
- Нет...
- Я тоже. И денег нет. После таких слов надо выпить.
- Ой, ко мне же тетя приезжала... из России (откуда у Куросаки русская тетя история глубокомысленно умалчивает, но можете считать ее доброй феей похмелья)... Я припрятал бутылочку водки. Правда, дома.
- Запремся у тебя в комнате и будем напиваться практически на виду у твоего отца и наших супругов? – удивился Кучики.
- И при этом надо будет папе сказать, что жизнь – дерьмо, а с такими уродами – тем более! Тогда стоит им попытаться до нас добраться, папахен порвет их на много маленьких идиотиков... – у Ичи мстительно загорелись глаза.
- А мне нравится ход твоих мыслей! – воодушевился Бьякуся, быстро прикидывая, до каких чертей доводит русская водовка японских синигами. Черти оказались крайне кавайные и любящие пиво (которое, кстати, прислал Ичи дядя из Баварии. Куросаки, расплодились, мать их!), что очень порадовало не менее кавайного и тоже любящего пиво, но тщательно это скрывающего, брюнета.
Итак, вооружившись чувством собственного достоинства, несчастными заплаканными глазками, нервной дрожью губ и, конечно же, замаскированной под четыре упаковки бумажных платочков закусью и догонкой, коварные мстители направились домой к Ичиго. Не ожидавшие подвоха Ренджи и Урохара обрадованно следили за их вялым возвращением, при этом Абараи все еще прижимал лед к в кровь расцарапанной щеке, а Кеске прикидывал, как бы пробраться в дом. Однако стоило двери с грохотом захлопнуться, как оба мужчины пришли в ужас. Да и было от чего! Голоса, усиленные очередным прослушивающим устройством, обрекали их на мучительную смерть от рук Куросаки-старшего, причем, похоже, через повешенье за яйца...
О да, отец Ичиго помнил тот страшный день, когда его сын, таща за собой царапающегося, брыкающегося и тщательно сопротивляющегося Кеске, решительно подошел к нему.
- Папа, я люблю этого идиота, а этот идиот любит меня. Я уже совершеннолетний и поэтому все, что ты можешь – меня придушить пока не поздно. Но тогда я не отвечаю за поведение Хары, а заодно за поведение Бьякуи, Рукии и Карин. Ну, и Ренджи, естественно, куда ж он попрет против семейства Кучики? Так что, если тебе нечего сказать, – а тебе нечего сказать!!!! – я выхожу замуж.
- Ээээ... – глубокомысленно изрек он, с ужасом и тоской глядя на сына. Впрочем, за его спиной действительно маячила солидная группа поддержки, и все, что он мог сделать, - пообещать оторвать другу голову, если он хоть раз обидет его ребенка! (Впервые причисляя Ичи к разряду детей вслух и открыто, он даже пустил было скупую мужскую слезу, но быстро потерял самоконтроль и забился в истерике, которая помаленьку утихала только на – или в? – гостеприимной груди лейтенанта Рангику.
А когда Кучики – Бьякуя, к которому он относился даже лучше, чем к собственному сыну (во многом из-за Рукии)! – робко попросил его стать шафером на их с Абараи свадьбе... Только двойной удар в виде Орихиме и Мацумото сумел вывести его из депрессии.
С тех пор Куросаки-старший с нетерпением ждал, когда же хоть один из его зятьев сделает хотя бы одну весомую глупость, чтобы отомстить за попранную (по его мнению, естественно) честь детей. И, похоже, час расплаты наконец-то настал...
- Я добровольно связал свою жизнь с подонком!!! Папа!!! Папа, ну, почему ты мне сразу не сказал, что эта похотливая скотина исковеркает всю мою жизнь!!! Это... это... это... Он мне изменяет! Он волочится за мужиками! И не только за мужиками!!! Папа... Уууууу... – уткнувшись лицом в широкую грудь остолбеневшего папахена, дабы он не успел заметить, что его вот-вот пропрет на ржач, Ичи затрясся. Разумеется, от хохота, но отец-то решил, что от слез!
- Да!.. Эти дегенераты! Они превратили наши жизни в сплошной кошмар! Уже не знаешь, куда деваться от их необоснованных подозрений... А сами-то, сами! Быки-осеменители! Уууууу... – подхватил Бьякуя, утыкаясь в ту же самую мужественную и многострадальную грудь, но только с другой стороны.
Глаза Куросаки-старшего наливались кровью. Тихо пробормотав что-то вроде «Пальцы, значит, рубили раньше... Я им сейчас пообрубаю... Пальцы...», он похлопал коварных детишек по спинам, неожиданно показавшимся ему такими худенькими и тоненькими, и отстранился.
- Так, дети, вам надо успокоиться, а мне надо подумать (и выпить!). Так что давайте, шуруйте в комнату и отдыхайте. Если что – я тут. Не бойтесь, я их к вам не подпущу! – зловеще возвестил он. Старательно шмыгая носами, Ичи и Бьякуся скрылись в комнате рыжика и злорадненько захихикали.
- Интересно, что будет дальше... – хлопал в ладоши Ичиго, выбирая наилучшую точку обзора (естественно, окно одно, но ему-то какое дело? Угол, все решает угол... Он всегда это знал!). Наконец, определившись, он подвинул поудобнее стол и извлек из-под кровати громадную, литра на три, бутыль «Столичной». Бьякуя даже на минуту дар речи потерял и рот в изумлении открыл, что могло бы, будь рядом с ним супруг, быть воспринято совершенно иначе...
- Куросаки, ты мой кумир! Я тобой восхищаюсь! – пробормотал брюнет, с благоговейным трепетом коснувшись сосуда, нежно хранимого приятелем на черный день. И тут внимание его привлекли мольбы о пощаде и грозные вопли, доносящиеся с улицы. Быстро заняв место рядом с Ичиго, Кучики уставился на нечто, происходящее внизу. А посмотреть действительно было на что...