Часть 2. Просто быть рядом
Глава 1. Точка невозвращения

Пересохшие губы в последний раз поцеловали чуть влажный горячий лоб. Кончик слегка шершавого языка, чуть высунувшись изо рта, медленно облизал их и быстро спрятался обратно. Сердце учащённо билось, дыхание перехватывало. Во рту стоял солоноватый привкус свежего пота и слегка маслянистый – только что проглоченной спермы и тонального крема, смешанного потом с дорогой тушью с лица брата. Том блаженно зажмурил глаза и перевернулся на спину. Сделал глубокий вдох, на мгновение расслабился. Подумал о сигаретах, лежащих на бамбуковом журнальном столике посреди просторного номера на двоих, но быстро решил для себя, что встать с кровати сейчас не в состоянии. Ещё раз глубоко вдохнув, с шумом выпустил воздух, повернулся на правый бок, чуть согнул ноги в коленях, протянул свою левую руку и положил её на плечо Билла, лежащего рядом. Чуть пересилив себя, придвинулся вплотную к брату, мягко, но крепко обнял его, прижал к себе, поцеловал его тонкую шею, закрыл глаза и начал засыпать. Чего ещё можно было желать в этой жизни, если самый дорогой и любимый человек был сейчас рядом? И Том, проваливаясь в глубокий предутренний сон, впервые понял, что такое счастье…
Будущее, казавшееся таким светлым. Будущее, казавшееся таким тонким. Казавшееся далёким и недостижимым, эфемерным и недосягаемым. Казавшееся таким призрачным и неосязаемым, что о его существовании можно было только предполагать, теперь неумолимо приближалось. Будущее… как тёмное шоссе. Как мокрый скользкий асфальт в ночной мгле, отдающий в ночь своё тепло и становящийся ледяно-холодным. Становящийся той самой плоскостью жизни, что всё время пытался найти, вечно видя её перед глазами. Становящийся той сценой, где люди-актёры играют свои никчёмные роли пред очами истории. Сметаемые, уносимые прочь, в забвение и неизвестность, оставляющие по себе лишь лёгкую, зыбкую и легко разрушаемую память, тени актёров прошлого всё ещё играют свой единственный спектакль на развалинах театра времени. Подчас не осознавая, что их единственная премьера при любой игре закончится смертью. Так есть ли смысл срывать аплодисменты, если итог будет один даже при игре, пропитанной фальшью? Стоит ли так сильно стараться быть замеченным, стремиться в основной состав, на главную роль, если всё равно через пару мгновений грохот оваций сменится похоронным маршем? Не проще ли быть всего лишь декорацией, статистом в этом нескончаемом людском потоке, бредущем в никуда? В потоке людей, едущих каждое утро на давно уже наскучившую работу? В потоке людей, каждый вечер засыпающих в душных вагонах метро и возвращающихся домой, чтобы открыть очередную бутылку пива и устало развалиться перед телевизором в старом кресле, закинуть ногу на ногу и незаметно дремать, слегка притоптывая ногами в домашних тапочках в такт неслышимой, но звучащей вселенской музыке?
Будущее, казавшееся таким далёким. Асфальт, казавшийся таким твёрдым. И дорожное полотно, казавшееся бесконечным… Всё это в один миг стало столь близким, столь хрупким и близким, столь заметным и созерцаемым, что становилось страшно от осознания собственной бессильности перед луноликими очами неостановимо приближающегося времени. Времени, смотрящего на тебя сквозь зашторенные окна. Времени, наливающем тебе воду в стакан. Времени, чей застывший след на мгновение запечатлён на тонких страницах газет, в смехе твоих ещё вчера маленьких, а сегодня уже ставших матерями и отцами детей, в скрипе несмазанных ставен старого фермерского дома, в пыли и выцветших красках старинных портретов в гостиной, в плавных формах изгибов тел, будто изваянных мастерами китайского фарфора. В ежедневных утренних пробежках. Во встречах с одинаковыми людьми. В скрипе авторучки по странному химическому составу, по традиции называемому бумагой…
Будущее… Чьё приближение сейчас незримыми руками сдавливает твоё горло, мешая дышать. Будущее, чьи шаги каждый раз слышны в произносимом вслух твоём имени. Чьи шаги видны в улыбках дорогого тебе человека. Чьё приближение заметно в никогда не лгущих зеркалах, в мелких, едва заметных морщинах на ещё вчера молодом лице. В дрожании некогда крепкого и сильного голоса. В ослабевающей хватке рукопожатия. В слегка затуманенном, словно от водки с апельсиновым соком, взгляде. Во всём. Будущее…
Нескончаемая вереница машин, оглушая звуками своих двигателей, удушая смрадом выхлопов, неслась мимо идущего по мостовой подростка, уставшего бороться с самим собой и неумолимо надвигавшимся на него временем. Том шёл, засунув руки в карманы своих джинсов, смотрел себе под ноги, не поднимая головы. Белые выпущенные шнурки, ставшие уже почти чёрными от пыли этого безудержного и всепоглощающего города, болтались, тянулись по серому асфальту, оставляя еле заметные змеящиеся следы чуть стёртой пыли там, где они касались мостовой. Том шёл не разбирая дороги, не смотря на этот плотный поток спешащих куда-то людей, будто в отместку не смотрящих на него. Шаг за шагом, секунда за секундой, между землёй и небом, постепенно уходил в никуда. Миновав Южный мост, почему-то повернул направо, спустился по покрытой лишайником и мхом лестнице, подошёл к грязной, вяло текущей, словно уснувшей воде и посмотрел в неё. В ней он видел не себя. В ней он видел Билла, по которому безумно скучал. Увидел брата, смеющегося и улыбающегося. Увидел брата, поющего специально для него, одного его, свою любимую Reden, и почему-то увидел себя. Увидел себя смотрящим будто издалека. На Билла, сидящего на самом краю сцены. На себя, склонившего голову к акустической гитаре. На Георга, поднявшего глаза в потолок на только что погасшие софиты. На Густава, в последний раз проводящего щёточками по твердому натянутому пластику своих барабанов. А ещё увидел себя стоящим перед грязной студёной водой, склонившим к ней свою голову в чёрной кепке, и плачущим. Слеза за слезой – в тёмную холодную воду. Слеза за слезой – лишь оставляющие рваный неровный след на масляной поверхности воды. Том тихо поднял голову и посмотрел на скрытое полудымкой солнце. Сейчас оно уже не сияло так ярко, как утром, когда он выходил из отеля. Сейчас оно скорее было похоже на тусклую ртутную лампочку в давно немытом фонаре на крыльце его дома. Отбрасывающую в реальность не свет, а лишь полуотсветы. Делающую окружающее пространство более размытым от этого грязного желтоватого свечения. И несколько мотыльков, растерянно кружащих около этого фонаря. Обманутых его мерцанием, не дающим им не тепла, ни света. Таких же мотыльков, как он сам…
Среди тёмной ночи, не включая дальнего света, машина на предельной скорости неслась посередине дороги. Лишь холод вокруг, лишь мрачная вязкая темнота и холодное свечение звёзд. Нога до упора вжата в педаль газа. И перед глазами – лишь мелькание разделительной полосы. Белые металлизированные штрихи сменялись светлыми. Дорога. В никуда. Дорога в будущее. И лишь в этой скорости, лишь в этом мелькании можно было распознать неминуемый его приход. Рваный ритм смены полос, холодное пустое небо, и огни огромного города слева. Сияющее мерцание электричества и звёзд. Перемешивалось. Сливалось. Становилось одним целым. И не было видно, где кончается земля и начинается небо. Они сливались в этой непроглядной темноте, сжимаясь в тонкую полоску мерцающих точек. На мгновение ослепивший глаза свет. И жёсткий удар металла о металл, сокрушающий всё. Треск разбитого стекла. И тишина. И лишь холодное звёздное небо. И лишь тусклый, едва заметный блеск далёких фонарей. За 420 футов от указателя «Добро пожаловать в Лондон»…
Том коснулся рукой ржавых грязных перил, чуть подался вперёд. Зажмурил глаза, открыл их. Ничего. Только битые бутылки, жестяные банки и грязный ил на дне. И отражение его лица. Отражение его печали…
Лишь дойдя до финала последнего акта этой странной пьесы, понимаешь всю её ценность и тщету попыток. Лишь представ пред лицом своего величайшего из великих зрителей, начинаешь понимать всю сложность и противоречивость своего положения. Ты – всего лишь актёр. И неважно, как и что ты играл. Неважно, хотел ли играть. Неважно, сыграл ли. Только овации – всего лишь мгновение, лишь ничтожная плата за твою игру. Всего лишь ничто по сравнению с величием и глубиной трагизма пьесы. Вот-вот затихнут последние вялые аплодисменты зрителя, и ты уйдёшь прочь с этой сцены. Спектакль окончен, всем пора по домам. И будь ты хоть трижды велик, тебе не дадут шанс сыграть пьесу вновь. Театр одного актёра. Театр лишь одной игры. Театр для себя. Театр для забвения…
Молча смотря в эту грязную воду, Том тихо что-то напевал себе под нос. Он немного стеснялся своего голоса, немного стеснялся петь. Но здесь, в чужом городе, посреди чужих людей, он сам был всем чужим. Абсолютно чужим. И абсолютно всем…
Почему лишь дойдя до последней ступени, ты начинаешь задумываться о пройденном тобой пути? Почему лишь преддверие скорого ухода может заставить тебя начать ценить жизнь, начать её любить? Научиться нельзя, можно лишь попытаться успеть. Лишь дойдя до своей точки невозвращения, придя туда, откуда нет возврата, ты оглянешься на пройденный тобою путь и поймёшь всю его ценность. И лишь тогда ты будешь действительно велик, действительно трагичен. Финал. Аплодисменты стихли. Последний хлопок застыл в этой вязкой тишине, прошёлся эхом по пыльным стенам, и затерялся нигде. Занавес начал опускаться. И лишь время ещё помнило сыгранную роль, роль для одного. Но не для себя…


Глава 2. Это навсегда

Полотенце медленно соскользнуло на прохладный кафельный пол, замерло, застыло. Билл, в последний раз бросив взгляд в зеркало, медленно вышел из ванной. Лунная дорожка на блестящем полу. Медленно, осторожно ступая, Билл прошёл в комнату. Том спал, раскинув руки в стороны, посередине кровати. На его лице застыла блаженная полуулыбка. Билл, чуть помедлив, аккуратно, чтобы не разбудить брата, забрался на кровать и лёг рядом. Прижался к Тому, положил ему на грудь свою голову. Слушал ровный стук сердца, ощущал теплоту еле заметного дыхания. Чувствовал, как мерно и плавно чуть поднимается и опускается грудь. Не удержавшись, слегка прикусил кончиками зубов левый сосок брата. Том, что-то недовольно прошептав, повернулся на правый бок и обнял Билла. Рука Билла медленно прошлась по пояснице брата, пробежала по ряду выступающих рёбер и замерла на плече. Пальцы, чуть помедлив, опустились на узкое, почти детское плечо. Почувствовали тепло мягкой бархатистой кожи. Почувствовали жизнь в беге родной крови по тонким венам. Билл зарылся головой в плечо Тома. И, уже проваливаясь во всё более сгущавшуюся пелену сна, он успел подумать, что это навсегда…
Мягкий, раскатистый шум моря доносился сквозь настежь раскрытое окно. Солнце уже начинало появляться на горизонте, окрашивая прозрачную чистоту неба в рыжеватые тона. На стенах плясали, переливаясь, одинокие пятна света, скрещиваясь, рисуя странные узоры. Свежий воздух, мягкое дыхание бриза, очень заметное в этой тишине раннего утра, казалось оглушающим. Полутьма, висящая над тёмной голубой поверхностью воды, медленно растворялась в чистом воздухе, унося с собой остатки этой спокойной ночи. Том сидел на подоконнике и смотрел в уходящую ночь. Тёмная вода медленно накатывала на песчаный берег. В ней отражалась небывало большая луна, небосклон был усыпан мелкими яркими звёздами. Вода рябила мелкими волнами, Том дрожал от ночной прохлады ей в такт. Обнял колени своими руками, положив подбородок на руки. Между указательным и средним пальцами медленно тлела сигарета. Тонкая нить сероватого дыма плавно поднималась вверх, скручиваясь в замысловатую аморфную спираль. Кончик сигареты еле заметно алел в полупрозрачной темноте. А над головой тускло мерцали звёзды…
Алое пятно сигареты совершило плавное падение в темноте. Рассыпалось снопом мелких ярких искр по белому песку. Погасло, оставив лишь быстро затухающий уголёк воспоминания о своём свете и тепле. Навсегда исчезло, принеся в эту странную уходящую в никуда ночь частицу спокойствия и чуть усилив рассыпающуюся тьму. Том повернул голову и посмотрел на середину комнаты. На широкой кровати, чуть прикрытый одеялом, спал на животе Билл. Плечи чуть дрожали в ритме слегка учащённого дыхания. Том медленно слез с подоконника, присел на край кровати, аккуратно накрыл брата простынёй. Встал, надел шорты, перетянул дреды резинкой и вышел из номера.
Прохлада морского бриза мягко окутала худые ноги. Остывший за ночь песок чуть холодил босые ступни. Мелкие песчинки хрустели между пальцев, ноги то и дело утопали в песке, мешая идти. Том сел на берегу, положил руки на колени. Закрыл глаза и просто слушал. Слушал мерный шум океана, тихий скрип стволов высоких пальм, звук намокающего песка, шипение солёной пены. Крики чаек вдалеке. Биение собственного сердца. Открыл глаза и смотрел. В бесконечную искрящуюся тёмно-голубую даль, сливающуюся с тёмно-синим небом. В слабое мерцание искрящихся точек и их отражения в воде. На начинающий светлеть небосвод. На появление золотистой полоски в воде. Сидел и слушал ветер. Тихий, едва заметный шёпот. Ощущал слабое покалывание кожи от мелких солёных брызг и солёного бриза. Вздохнув, Том медленно встал и направился к отелю. Тихо прошёл холл, поднялся наверх, отворил дверь номера, крадучись добрался до кровати. Молча присел на её край, смахнул со ступней песок, стянул с себя шорты и лёг, обняв брата. Билл, не проснувшись, слегка поморщился и устроился поудобнее. Том положил свою руку на плечо брата, слегка прикоснулся губами к его щеке и закрыл глаза. Отпуск подходил к концу, и ему было немного грустно возвращаться в прежнюю, ставшую такой обыденной, жизнь. Жизнь из сплошных концертов, репетиций, интервью… Тому очень хотелось бы остаться здесь навсегда. Ведь рядом с ним был Билл. Он просто был рядом…
Мягкий, очень нежный и знакомый голос прорезал пелену сна. Том открыл глаза и увидел самую дорогую своему сердцу улыбку. Билл, опёршись на широко расставленные локти, наклонился и поцеловал его в лоб. Том лежал на спине и просто смотрел в эти светло-карие глаза. Рассматривал каждый тёмный лучик, погружался в бездонную темноту зрачка. Ловил горячее дыхание, наслаждался близостью брата. Не в силах шелохнуться, просто лежал и смотрел. Билл, не выдержав, рассмеялся, ещё раз поцеловал его в лоб и соскочил с кровати. Подошёл к открытому окну, взял из пачки, лежащей на журнальном столике, сигарету. Чуть повертел её в руках. Положил обратно в пачку, снова улыбнулся всё ещё лежащему Тому, надел сланцы и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. На стоящем на тумбочке будильнике красные цифры показывали 10.17. Том нехотя сел на кровати. Босые ступни ощутили теплоту деревянного пола, нагретого солнечными лучами. Встал, чуть покачиваясь. Кружилась голова, в висках заметно стучало. Почувствовал странную влагу в носу и на верхней губе. Посмотрел вниз. Увидел, как небольшая красная капля плавно падает, разбивается и расплывается по деревянному полу. За ней следом – другая. Так же медленно и плавно. Третья, четвёртая, пятая… словно в тумане. Будто в странном сне. Как в замедленной съёмке в кино – капля за каплей падала, увеличивая вязкое красное пятно на лакированном дереве. Стало страшно. Пульсация в висках становилась всё отчётливее и громче. Дыхание сбилось, на лбу выступила испарина. По спине пронёсся неприятный холодок. Ноги моментально стали ватными. Том стоял и, не в силах оторваться, смотрел на постепенно увеличивающееся пятно крови на полу. Постепенно реальность стала затухать, расплываться, терять очертания. В глазах резко потемнело. Тело обмякло и расслабилось. Последним, что Том ещё помнил, был стремительно приближающийся пол номера и яркое пятно собственной крови, постепенно окутывающее всю реальность…
Постепенно мир обрёл привычные очертания. Бесконечная плоскость пола, как и была должна, оканчивалась стеной. Странное коричневатое пятно перед глазами, наконец, обрело форму. Мелкие трещинки полностью покрывали поверхность тонкого слоя запёкшейся крови, местами мелкие кусочки отшелушились и лежали чуть в стороне мелкой кровяной крошкой. Том с трудом поднялся на ноги, посмотрел на часы. 11.03. Почти час пролежал на полу без сознания. Подошёл к окну, глотнул свежего воздуха. Увидел знакомый силуэт в чёрных шортах и бежевой майке, сидящий за столиком кафе на берегу. Увидел чистую голубизну неба и зеленоватую – воды. Сделал несколько глубоких вдохов, с силой зажмурил глаза. Тупая боль в голове постепенно исчезала. Том, ещё раз бросив взгляд на сидящего на берегу Билла, медленно, чуть пошатываясь, побрёл в душ. Включил холодную воду, простоял под сильной струёй до появления дрожи во всём теле. Боль исчезла окончательно. Головокружение стало практически незаметным. Выключил воду и встал перед зеркалом. Мешки под глазами стали слишком заметными. Сами глаза покраснели и чуть слезились. Щёки впали, губы стали практически бесцветными. Хмурое незнакомое лицо, смотревшее на него с зеркала, казалось до боли знакомым и незнакомым одновременно. Собрав все силы в кулак, Том натянуто улыбнулся. Улыбка самому себе вышла до невозможности фальшивой. Оставив все попытки обмануть кого бы то ни было, Том обречённо вышел из душа. Сел на край кровати, тупо уставился в пол. Пытался проследить паутинку трещин в небольшой лужице собственной запёкшейся крови. Почувствовав, что реальность стала снова размываться, встал, прошёл в ванную, взял из аптечки аспирин и проглотил 5 таблеток, не запивая. Горьковатый привкус во рту почему-то сразу привёл в чувство. Том натянул на голое тело свои пляжные шорты, сел на подоконнике, взял сигарету, закурил. Горьковатый привкус во рту ещё больше усилился. Том загасил сигарету в пепельнице, схватил лежавшую на спинке кресла футболку, надел сланцы и, на ходу натягивая мятую футболку, вышел из номера. Встретив в коридоре горничную, он молча протянул ей двадцатку и махнул рукой в сторону номера. Горничная так же молча спрятала двадцатку в карман передника, подкатила свою тележку к двери их с Биллом номера, чуть погремела ключами и скрылась внутри. Том спустился вниз, чуть помедлил на веранде, ловя носом свежий солёный воздух, и направился к столику, за которым его ожидал Билл…
Коридор был типичным для радиологических отделений больниц. Жёсткие пластиковые сидения вдоль стен, сами стены оклеены серыми картонными обоями, обшиты пластиковыми панелями «под дерево». Минимум персонала и полная конфиденциальность, за которую приходилось платить довольно высокую цену. Биллу и родителям Том сказал, что уехал делать рекламу новой серии гитар Gibson. Странно, но за всю неделю его отсутствия, они так и не засомневались в искренности сказанных им слов. За всё время обследования в Ньонской федеральной клинике радиологических исследований Том не испытал сколь-нибудь неприятных ощущений, хотя и немного этого боялся. С детства он не очень любил больницы и врачей. Единственный раз за всё время своего пребывания в Швейцарии он пожалел о принятом решении обследоваться лишь однажды – когда его увлекал в своё узкое нутро аппарат для снятия томограммы мозга. Минуты, проведённые в добровольном заточении, показались вечностью, и лишь почувствовав, что камера осталась позади, Том облегчённо вздохнул. Сейчас же Том нашёл в себе силы лишь молча выйти из кабинета врача, пройти пять метров, упасть на пластиковую скамью, уронить голову на руки и заплакать. Слова врача всё ещё эхом звучали в его ушах. Впервые в жизни Том плакал по-настоящему: не от боли или обиды, а от страха. Ненавидел свой страх. Но и ничего не мог с собой поделать. Вся жизнь в один миг перевернулась с ног на голову, приобрела совершенно иной смысл. Жизнь и любовь. Любовь и смерть. Они неразлучны. И это навсегда…


Глава 3. Сегодня ночью

В гримёрке было прохладно. В стойкий запах кондиционированного воздуха отчётливо вплетался запах свежего пота. Запотевшая бутылка минералки на столе отбрасывала странные светлые пятна на белые стены от мерцания люминесцентных ламп и пляски пузырьков газа в воде. Том сидел в глубоком кресле, закрыв глаза, и учащённо дышал. Недопитая банка Red Bull стояла на столике, рядом лежала нераспечатанная пачка супер-лёгких сигарет, на ней – жёлтая зажигалка. Сквозь стены доносился шум и визг толпы, постепенно расходившейся по домам после концерта. Гитара покоилась на коленях, обе руки были сложены на деке, пальцы едва касались струн. Том слышал шум воды в душе, где сейчас был Билл, слышал частые шаги по коридору за запертой дверью, голоса охранников и рабочего персонала зала. Шум воды в душе стих, и Том представил себе, как руки Билла, сжав полотенце, медленно скользят им по тёплой, разгорячённой концертом и водой, смуглой коже ног, живота, груди, лица… Почти чувствовал прикосновения махрового полотенца к почти своей коже. Открыл глаза, посмотрел в потолок, поставил гитару рядом с креслом и сложил руки на коленях, приготовившись выполнить привычную процедуру вытирания спины своего брата. Дверь душевой открылась, и взгляд, полный обожания, окутал Тома. Билл плавно подошёл, протянул влажное полотенце, сел на колени. Том неспеша провёл полотенцем по тонкой загорелой шее, узким хрупким плечам, выступающему позвоночнику. Раздвинул руки пошире и вытер всю спину Билла, спустился на узкие ягодицы и, слегка надавив, провёл между ними. Билл чуть дёрнулся и качнул головой. Том ухмыльнулся и бросил полотенце на колени брата, уложив на него свои ладони. Чуть подождав, провёл кончиками пальцев по слегка влажной коже живота, спустился по узкой дорожке волос ниже, погладил бёдра. Билл запрокинул голову назад, закрыл глаза и прерывисто задышал. Руки Тома всё ближе и ближе начали подбираться к возбуждённому члену Билла, слегка касаясь его. Не выдержав, Билл повернулся и впился горячими губами в губы Тома. Попытался проникнуть языком в рот. Том мягко, но настойчиво отстранился, убрал руки. Посмотрел в глаза Биллу, помотал головой. Билл молча встал и начал одеваться, стоя к Тому спиной. Движения были быстрыми и резкими, показными. Насквозь пропитанными какой-то детской обидой. Том поднялся с кресла. В глазах резко потемнело, комната поплыла. Чуть постояв, нетвёрдой походкой Том направился в душ. Закрыл дверь, щёлкнул замком. Разделся, включил воду, встал под горячую струю. Время текло безумно медленно. Страшно хотелось поскорее уехать в гостиницу и лечь спать. В горле стоял неприятный комок, дыхание было сдавленным. Вода снова стала розовой от капающей из носа крови. Том покачнулся и опёрся о стену. Бешеный стук в висках не прекращался. Слёзы сами собой брызнули из глаз. Том закрыл лицо руками, размазывая по нему свою кровь, смешанную со слезами. Прошло несколько минут. Слёзы иссякли, кровь перестала капать. Том выключил воду, быстро вытерся, оделся. Вышел в гримёрку, взял со стола воду, сделал несколько глотков, чтобы убить горечь во рту. Билла уже не было. Тяжело вздохнув, вышел и направился к служебному выходу. Лимузин стоял перед открытой дверью. Билл сидел у дальнего окна и набирал смс. Том лениво упал на сидение. Машина тронулась. За тонированным окном проплывал одинаковый вечерний город. Одинаковые неоновые витрины, светящиеся окна, потоки машин, люди… Том бросил короткий взгляд на брата. Билл, отвернувшись от него, смотрел в окно. Машина остановилась на светофоре, и на несколько мгновений Том поймал в размытом, еле видном отражении полный упрёка и обиды взгляд брата.
Электронный бит резко и достаточно больно ударил по ушам, когда двое подростков вошли в помещение клуба. Жёсткая, размытая и отстранённая мелодика транса смешивалась с латинскими ритмами и d’n’b. Яркие вспышки цветомузыки и стробоскопов делали реальность похожей на рваное воспроизведение кадров неудачно смонтированной киноплёнки. Светло-серая футболка Тома казалась неестественно белой в ультрафиолете. Мелькание стробоскопических вспышек словно останавливало жизнь и движения толпы на танц-поле. Глаза постепенно привыкли к резкой смене темноты и света, пульсация в висках стала более терпимой. Том пошёл вслед за Биллом, оказавшимся в двадцати футах впереди. Плавно лавируя между изгибающимися подобно змеям парами и отдельными людьми с незнакомыми незапоминающимися лицами, близнецы протиснулись к лестнице, ведущей на второй этаж в вип-зал. Из левого угла внезапно появилась фигура Георга, приветливо замахавшего близнецам. Билл быстро направился туда, словно пытаясь как можно быстрее оказаться в собственном, знакомом маленьком мирке. Том ощутил чьё-то прерывистое дыхание над левым ухом, и почти тут же на правое плечо опустилась тяжёлая тёплая ладонь.
- Рад тебя видеть, Дэвид, - не поворачивая головы, сухо сказал Том, и почти сразу почувствовал короткое прикосновение горячих губ к своему левому виску как раз под краем чёрной повязки. В воздухе пронёсся стойкий запах нового аромата от Armani, смешанный с ментоловым привкусом «Февральской ночи». Левое плечо Тома уткнулось в твёрдую грудь Дэвида, низ футболки колыхнулся, и живот мгновенно обдало жаром от прикосновения горячей сухой ладони. Том резко повернул голову налево, встретился взглядом с глазами Йоста, и рука моментально исчезла из-под его футболки, а правое плечо обрело долгожданную свободу. Однако полностью освободиться от объятий продюсера не получилось. Приобняв Тома за талию, на сей раз поверх футболки, Дэвид настойчиво увлекал его к отгороженному от прохода и находящемуся в приятной тени столику в левом углу. Билл уже сидел за столом, о чём-то весело беседуя с Густавом. Георг разговаривал с кем-то по телефону. Дэвид мягко подтолкнул Тома к кожаному дивану, сам сев напротив. Билл бросил короткий взгляд на брата и снова сосредоточился на Густаве. Том взял со стола бокал виски-колы, поднёс к губам, сделал два больших глотка. Дэвид, не отрываясь, смотрел на него. Билл отчего-то громко засмеялся, взял свой бокал и залпом выпил почти половину. Том достал мобильник, набрал смс, отправил и спрятал телефон обратно. Через несколько секунд Дэвид начал шарить по карманам джинсов в поисках своего телефона. Достав его и прочитав послание, он недоумённо переводил глаза с Тома на экран телефона и обратно на экран, где тускло светились лишь два слова: «Сегодня ночью.»
Смесь запахов алкоголя и ментолового драже сильно ударяла в нос. Губы опухли, во рту был чужой горячий и влажный язык. Крепкие сильные руки быстро обнажали худое, почти мальчишеское тело. Голова отказывалась что-либо думать. Тело, лежащее на кровати, не подчинялось. Том чувствовал, как руки Дэвида расстёгивают ремень его джинсов, торопливо увлекают их вниз вместе с боксерами. Через мгновение те же руки перевернули его на живот, прошлись по худой спине, чуть задержались на пояснице, на несколько секунд, длившихся целую вечность, оторвались от изнывающего желанием тела, и вновь прикоснулись опять, принеся с этим прикосновением взрыв ледяной боли. Два пальца Дэвида, смазанные чем-то холодным, резко проникли в Тома, затуманивая мозг. С губ сорвался громкий стон. Миг свободы и резкое, грубое, полное животной похоти погружение чего-то чужеродного внутрь тела. Том с силой зажмурил глаза, почувствовав быстрые сильные толчки внутри себя. Его член, плотно зажатый тяжестью навалившегося на него Дэвида между кроватью и животом, тёрся о простынь. Волна наслаждения всё сильнее накатывала, унося с собой остатки разума. Приятное наслаждение внизу живота постепенно нарастало. Том слышал громкое, чуть сиплое дыхание рядом со своим правым ухом, ощущал впившиеся в свои плечи ногти, что, в принципе, должно было бы причинять ему боль. Вот только сейчас он не чувствовал никакой боли, хотя и мечтал, буквально молил о ней. Лишь какую-то пустоту и отчуждённость. Что-то горячее волнообразно заполняло Тома. Дэвид, издав громкий стон, обессилено навалился на него всем телом. От его тяжести член Тома ещё сильнее вжался в кровать. Глаза на пару секунд заволокла пелена, и Том почувствовал, как его собственная сперма заливает белую простынь…
Том тихо отворил дверь гостиничного номера, вошёл, аккуратно положил ключи на стеклянную полку. Стараясь не шуметь, он вошёл в комнату, разделся и лёг на кровать. В воздухе стоял запах табака и дешёвого мартини. Немного посмотрев в потолок, Том повернулся на правый бок, протянул руку, нашёл край одеяла и потянул его на себя. Билл, что-то проворчав во сне, повернулся к нему лицом и небрежно обнял. Прекрасное лицо было без косметики, веки сомкнуты, в уголках губ блестели следы выпитого алкоголя. Том нежно поцеловал брата в лоб, прижал к себе. Запустил пальцы в чёрные волосы, провёл ими по нежной коже спины. Поправил одеяло, положил свою голову на подушку, закрыл глаза. Несколько минут вслушивался в ночную тишину и ровное дыхание брата. Постепенно успокоился и расслабился. Билл чуть дёрнул головой и прислонился лбом к его воспалённым губам. Том улыбнулся, ещё раз поцеловал брата, и уснул.
Тучи на минуту рассеялись, и полная луна прочертила ровную дорожку сквозь неплотно сомкнутые шторы посередине кровати, как раз там, где сейчас спали, прижавшись друг к другу, два близнеца.