[387x275]
Main rating: NC-17
Sub rating: mid
Category: slash
Genre: TPF
Status: finished/full
Author: #Evidence#
Private contact: evidenceFrost@yandex.ru

Warning: HARD-PSY, DEATHFIC

Main term: быть может, кто-то уже читал этот фик и знает меня, но тем не менее...

Sub term: всё, описанное в фике, является лишь плодом больного воображения автора ^_^

Sleeping with Ghosts

Пролог

Стакан с водой медленно выскользнул из рук. Тонкие пальцы ещё ощущали хрупкую твёрдость, но вместе с тем в них уже начала вплетаться пустота. Холодное запотевшее стекло мягко устремилось вниз, рассекая плотный воздух, разрезая тишину и пронзая своей прозрачностью полумрак полупустого, ещё необжитого гостиничного номера. Белый шёлк простыни, смятой и холодной, мерно и тускло светился в приглушённом электрическом свете. Чистая вода играла прозрачностью и оттенками, отбрасывала странные блики на оклеенные светло-голубыми обоями стены от света фар проезжавших за тёмным окном машин. Капли дождя образовали непроходимую стену, падали из вечно-серого, грязного неба. Залетали в комнату сквозь распахнутую створку окна, образовывая на лакированном деревянном подоконнике грязно-серые разводы. По закрытой створке окна из толстого викторианского стекла стекали струи серой холодной воды, и казалось, что то – потоки нескончаемых слёз богов, в этот поздний час решивших проявить милость и оплакать людей, ходивших по холодной земле, едущих домой в машинах, идущих под зонтами по асфальтированным и выложенным брусчаткой мостовым, и смыть своими серыми старческими слезами грехи двоих подростков, один из которых только что уронил стеклянный стакан. Прозрачное, слегка голубоватое стекло накренилось в свежем ночном воздухе, но продолжало свой неотвратимый и неостановимый путь вниз, всё ближе к старому потёртому паркету. Вода, чуть подождав, устремилась ему вслед. Последний отблеск, последний холодный блеск хрустального огня – и ледяная буря. Громкий хлопок. Мелкая стеклянная крошка на старом деревянном полу. Рассыпается. Разлетается во все стороны. Блестя. Играя сполохами отсветов и мелькая своей холодной ломкой прозрачностью. Царапание и скольжение. Будто когти невидимой кошки медленно скребутся по камню. И скрип. И дребезжание. И холодное дрожание кристалликов острого льда. И плеск, еле слышное шипение воды. А затем тишина. И только вода растекается по неровному полу тонкими бесконечными струйками. Убегает из небольшой лужицы посреди комнаты. Словно находившийся в долгом заточении пленник – от своей тюрьмы. И только капли дождя всё также резко отбивали свою дробь по крышам окружающих зданий. И капала вода с подоконника. На тот же старый деревянный пол. И медленно текла, ползла по его неровностям, сметая вместе с собой мелкие пылинки, унося с собой куда-то то, что ещё недавно было общим для находившихся в комнате людей…

Часть 1. Приезд
Глава 1. Мотыльки

Машина медленно лавировала в вечернем трафике, то и дело останавливаясь на светофорах. Двое подростков сидели на заднем сидении порознь и, отвернувшись друг от друга, пристально смотрели в слегка запотевшие окна. Разглядывали незнакомые улицы, старые посеревшие от времени и дождей стены зданий, ручейки воды, змеившейся в прощелинах и выбоинах потёртой брусчатки, крупные пузырьки на лужах, лопавшиеся слишком редко, спешащих куда-то абсолютно незнакомых людей. Вслушивались в шёпот старого города, в его тяжёлое старческое дыхание, спокойствие и размеренность. Столица некогда великой империи, ныне же – лишь сиюминутная эклектика человеческой культуры. Лишь эти старинные кварталы, узкие неровные улицы, осунувшиеся дома, давно ставшие музеями дворцы теперь хранили память и историю той великой страны, великих людей и великого прошлого, на осколках которого ныне существовали совсем другие люди, ездили совсем иные экипажи, проходили иные светские гуляния и бурлила иная жизнь. От прежних времён, времён своих побед, величия, богатства и славы, город сумел сохранить лишь это – воспоминания. А ещё время снизошло до него и ниспослало то, чего не было больше ни у одной столицы – дождь. Уникальный, необычайно громкий и мягкий. Ровный, как цокот копыт лошадей королевской конюшни, везущих по бульварам королевскую карету. Чёткий, как марш солдат Королевского гарнизонного полка перед Букингемским дворцом. Плотный, как вечные туманы и смог, будто пронизывающий своей влагой тело человека и пробирающий прямо до души. Тяжёлый, как старое стёганое ватное одеяло, что некогда подкладывали под свои доспехи имперские рыцари на турнирах. Холодный, как сталь клинков, пронзающих плоть вражеского воина на чужой земле. И кроткий, словно горностай на руках хозяина. В этом дожде была вся сила и вся слабость города, вся его гордость и всё его коварство. Аккуратность и невежественность, тщета воскресения прежних времён и надежда на времена грядущие. На многие метры вперёд тянулись улицы этого прекрасного и ужасного одновременно города. Лондон, столица дождей и туманов, всем своим великолепием встречал своих гостей.
Том нервно дёрнулся и вздрогнул, когда капля воды упала на его похолодевшие пальцы из плохо закрытого окна. Посмотрел на руку и увидел, как грязноватая вода медленно проползла между указательным и средним пальцами левой руки, словно пытаясь найти выход из неведомого лабиринта. Ползла, принося с собой холод и причиняя почти осязаемую боль. Слишком давно ничто не касалось нежной бледноватой кожи в этом месте. Он почти забыл, каково это – чувствовать что-то меж своих пальцев. Ощущать тепло от прикосновения таких же длинных тонких пальцев, чувствовать пульс узких вен под натянутой кожей, осознавать, что сейчас его пальцы переплетаются в странное подобие замка и косички с пальцами самого близкого и дорогого человека. И понимать, что ничто не сможет уже разъединить эти тонкие пальцы. Ничто не сможет их расцепить. Ничто и никогда не будет в силах разорвать эту связь. Но сейчас понимание этого было слишком болезненным. Оно напомнило Тому, что все планы были ошибкой, все мечты и надежды – всего лишь бессмыслицей. Потому что самый близкий ему человек был сейчас невозможно далеко от него, хотя и сидел всего в полуметре от него самого. Том тихо вздохнул, проглотил застрявший в горле комок и слегка отодвинул ладонь. На тёмно-голубых широких, даже мешковатых джинсах, почти на самом колене, виднелось мелкое грязноватое влажное пятнышко. Странно, но сейчас этот еле заметный отпечаток чужого ему города и чуждого дождя был важнее всего. Он молча пристально разглядывал каждое переплетение толстоватых ниток в этом месте, и представлял себе совсем другую ткань. Воспоминания приносили боль, но он не мог пересилить себя и заставить прекратить вспоминать. Словно погружаясь в самое сердце воронки чёрной дыры своей памяти, он не заметил, как задремал. Реальность стала слишком тонкой. Грань, разделявшая её и сновидения, слишком прозрачной. Он полностью погрузился в безмолвие своих снов. Дыхание стало ровным и спокойным, мышцы расслабились, и тело слегка обмякло. А пальцы руки распрямились и мягко легли на колено, скрыв под собой незаметный пыльный след от уже высохшей капли.
Билл же просто смотрел в окно. Он не понимал, что именно потянуло внезапно его в этот чужой город с чужим языком и чужими людьми. Непривычное дорожное движение, тяжёлое свинцовое небо, серые длинные улицы, плотная стена холодного дождя. И сильный ветер, завывания которого были слышны и сквозь звук работающего двигателя. В запотевшем, забрызганном водой и пылью окне он видел лишь тусклые фары встречных машин. И тени, силуэты бредущих в никуда людей. Он попытался сосредоточиться и стал рассматривать вывески, витрины, окна домов, но потоки воды превращали реальность в странное месиво света и тени, столь нереальное, зыбкое и потустороннее, что становилось страшно. Билл понимал, что пробыть в этом незнакомом городе придётся ещё как минимум неделю, и сейчас ему внезапно очень сильно захотелось домой. Захотелось вновь стать маленьким мальчиком, забиравшимся на колени матери и начинавшим, словно котёнок, тереться щекой о её плечо. Хотелось снова ощутить любовь, заботу, нежность и ласку, которых в последнее время так не хватало, а не восторги, обожание и поклонение, которых было в избытке. Хотелось снова стать ребёнком. Не знающим и не подозревающим, что такое шоу-бизнес. Мечта всей жизни сбылась. Но она оказалась излишне жестокой. И в последнее время он начинал жалеть о том, что всё же смог добиться её исполнения. Эта мечта была слишком неправильной. Потому что это была только его мечта. Том же мечтал о другом. Всегда мечтал о другом. Но до недавнего времени Билл даже не представлял, что за мечты у Тома. Билл прислонился лбом к холодному стеклу и принялся рассматривать мокрый асфальт, в котором отражались размытые огоньки фар встречных машин. «Мотыльки» - внезапно промелькнуло в голове Билла. Мотыльки, летящие на огонь. Спасаясь от темноты, они летят к свету. Готовые пожертвовать собственной жизнью, только бы хотя бы на мгновение прикоснуться к свету. Хотя бы на мгновение стать этим светом. И умереть. Вместо того, чтобы жить в темноте…
И они с Томом были этими мотыльками. Их мечты стали их губящим светом. Они были готовы на всё, лишь бы их исполнить. И исполнили. Вот только за исполнение желаний пришлось заплатить слишком большую цену. Билл никогда бы не подумал, что станет таким. Что сможет стать жестоким, грубым, циничным и злым по отношению к Тому. Он не отдавал себе отчёта в собственных действиях, а если и отдавал, то не мог их контролировать. Из «всего лишь хобби» музыка стала полноценной частью жизни. Стала работой. И стала той последней каплей, после которой бокал терпения был переполнен. Том не смог больше терпеть, а Билл не захотел это понять. И сейчас, глядя на расплывчатые блики света в воде, он не мог простить себе этого. И хотя прошло уже достаточно времени для того, чтобы смириться, Билл всё ещё до конца не верил, что всё получилось именно так. Том был на другой стороне сидения, и Биллу оставалось лишь протянуть руку, чтобы коснуться его, но… он не мог этого сделать. Потому что между ними уже не было того, что связывало их раньше. Не было понимания, преданности, близости… Вместо них пришли холодность, отстранённость и жестокость. Они стали будто чужими друг другу. И это причиняло боль. Заставляло страдать. И хотя Том по-прежнему был рядом, Билл чувствовал, что брат на самом деле очень далеко от него. Так далеко, что уже никогда не сможет оттуда вернуться. Или не захочет. От последней мысли Биллу стало крайне плохо. Слёзы сами выступили на глазах, а в горле предательски запершило. Очертания реальности за окном стали ещё более размытыми, свет – ещё более тусклым. Реальность дрожала в глазах, двоилась и рассыпалась в прах. Проваливалась в холодную чёрную тьму. Тонула в бесконечной ночи. Исчезала…
Машина резко остановилась, и это вернуло Билла к реальности. Том уже проснулся, что следовало из его недовольного еле слышного бормотания. Сквозь залитое водой окно Билл увидел тень швейцара, приближавшегося к двери. Братья приехали к гостинице. Билл вышел из машины, не дожидаясь, пока ему откроют дверь, и взглянул наверх. Широкий шпиль здания уходил ввысь и терялся в тёмно-сером небе. С неба падали крупные холодные капли, попадали на лоб, стекали по лицу, шее, проникали под расстёгнутый воротник рубашки и катились вниз по груди. Катились тем же маршрутом, каким всегда следовали влажные и тёплые губы Тома. Билл резко дёрнул головой, будто вытряхивая из головы последние крохи тяжёлого сна, и не дожидаясь Тома, зашагал к дверям отеля. В это время Том, только что вышедший из машины, смотрел в спину уходящему Биллу. Он не увидел, как Билл исчезает в холле и за ним закрывается дверь. В этот момент рукавом куртки он вытирал со своих глаз слёзы…


Глава 2. Белый хлопок на белом шёлке

Свет был погашен, и две тени мягко танцевали в полумраке. Их плавные движения заворожили бы любого зрителя, имевшего счастье наблюдать этот танец двух худых почти одинаковых тел. Резкие, слегка угловатые сгибы локтей, острые кромки граней коленей, и два силуэта голов, слившихся в страстном поцелуе. Длинные волосы обоих то и дело закрывали силуэты лиц, глаза за плотно скрытыми веками не давали отблесков. Эти двое принадлежали только друг другу. И были друг другом в этот момент. Если и была некая красота в выражении любви, то она могла быть только такой. Чувственность, искренность, отречение от всего остального мира, забвение всех страхов и преодоление любых преград – жертва, приносимая одним ради другого.
Билл мягко отстранился от губ Тома, обвил своими пальцами его запястья и аккуратно, но настойчиво потянул вслед за собой к широкой кровати. Том нехотя открыл затуманенные глаза, слегка покачнулся и последовал за братом. Огрубевшие подушечки пальцев вновь едва прикоснулись к нежной коже за ушами, мягко проследовали вниз по шее и поднялись по щекам к полузакрытым глазам. Горячие сухие губы вновь коснулись век, слегка дрогнувших от их жара. Медленно проследовали ниже и, наконец, нашли такие же горячие сухие губы, с которых уже был готов сорваться еле слышный стон. Билл почувствовал край кровати и упал на спину, не отпуская рук Тома. Лёгкий шелест белого тонкого хлопка о белый шёлк был заглушен прерывистым дыханием братьев. Пальцы Билла разжались, и руки Тома обрели долгожданную свободу, пустившись в бесконечный путь по такому же, как у него самого, телу. Обвили, будто плющ – каменные стены, хрупкую шею, медленно проникли под тонкий ошейник, мягко надавили на застёжку, и увлекли его вслед за собой ниже. Затем натолкнулись на верхнюю пуговицу рубашки, и аккуратно, почти воздушно и неосязаемо, расстегнули её, всё больше обнажая дрожащую грудь, и устремились вниз. Новая пуговица – и новая победа. Тонкие пальцы, словно солдаты, брали укрепление за укреплением, постепенно захватывая всю крепость целиком. Бастион за бастионом, башня за башней. Медленно, без спешки и усталости. В уже давно ставшем привычным мягком и спокойном ритме. Наконец, тело Билла стало свободно от рубашки. Мягко поднявшись по бокам на плечи, руки Тома разошлись в разные стороны по таким же тонким угловатым рукам, стягивая хлопок рукавов и освобождая руки. Дважды перевернувшись на кровати, две тени оставили мятый белый хлопок на другой её стороне.
Сны разума порождают чудовищ. Заставляют грешить. Город, всё великолепие и ненасытность которого в этот момент обрели невиданную силу и свободу, безудержную власть, дарил полумрак и отстранённость двум теням на кровати. Город угрюмо смотрел на них сквозь не закрытые шторами окна отблесками фар, шумом подземки, испарениями влажной горьковатой дождевой воды. Город завидовал счастью двух самых совершенных в своём бескрайнем рваном теле существ, обрекая их на неотвратимое страдание. Темнотой неба, мягкостью, прохладностью ветра сквозь мелкие щели в деревянных рамах окон, город баюкал и ласкал их, целовал и обнимал. А они делали то же самое. Только друг с другом.
Пальцы Тома медленно проследовали по животу брата, наткнулись на краешек джинсов, протиснулись под них на пару сантиметров, но, осознав всё бессилие беспрепятственного проникновения к цели, смирились со своей участью, и нехотя устремились к пряжке ремня. Движения тонких пальцев были чёткими и крайне точными. Всего пара мгновений, и широкий кожаный ремень пал жертвой их ненасытности и настырности. Ещё одна маленькая победа в великой и грозной войне…
Пару раз моргнули фонари на улице – перебои с напряжением были частым явлением в этом старом квартале. Но двое подростков не заметили этого мелькания – слишком поглощены они были собой и друг другом, чтобы замечать хоть что-то кроме себя. Тяжёлое, громкое дыхание становилось невыносимо быстрым. То и дело срывавшиеся с сомкнутых в поцелуе губ стоны причиняли почти боль, оглушали, затмевали все звуки города. Плотно закрытые глаза братьев не видели плясок света и теней на стенах номера. Они видели только друг друга. Только себя…
Том медленно начал спускать с Билла джинсы, освобождая тонкие ноги, насколько хватало длины собственных рук. Заставил себя отстранить свои искусанные, начавшие кровоточить губы от таких же опухших и ставших слишком чувствительными губ брата. Заставил себя открыть глаза и посмотреть на слишком знакомое лицо. Рассмотреть каждую едва заметную складочку нежной бархатистой кожи, тёмный макияж вокруг прекрасных, чуть печальных глаз, наклониться лбом к губам и почувствовать прерывистое поверхностное учащённое дыхание. Закрыл глаза и продолжал наслаждаться беспомощностью своего брата в этот момент. Ловил каждое мгновение, упивался им, дорожил. Хотел навсегда запечатлеть в своей памяти. Насладиться. До конца…
Где-то громко крикнула птица. Завыла собака. С чьего-то стола на твёрдый пол упала стеклянная бутылка и разбилась, громко и нагло разорвав тишину. Нажал на клаксон уставший за день таксист. Взвизгнули шины. Нагрелись тормозные диски. Машина резко остановилась. Но было поздно. Тело зазевавшегося пьяного докера, завсегдатая паба, уже летело по воздуху и приземлилось в полутора метрах от переднего бампера жёлтой машины. Раздался плотный шлепок тела о мокрый асфальт. Взметнулся сноп водяных капель. Из карманов заштопанной, ставшей грязно-рыжей от времени робы сбитого посыпалась мелочь, нарушая нереальную тишину плотной завесы ночи. Таксист сжимал руль онемевшими руками. Костяшки пальцев побелели и начинали болеть. Глаза увлажнились и смотрели вперёд, ничего не видя перед собой. Нога ещё со всей силы давила вжатую в пол педаль тормоза. Последняя монета в 5 шиллингов докатилась по мокрому грязному асфальту до канализационного люка, остановилась, немного постояла на ребре, и, всё же решившись, упала в воду решкой вверх. Таксист переводил непонимающий взгляд с монеты на безымянный палец левой руки сбитого им докера, где еле заметно в этой сгустившейся тьме поблескивало кольцо. Раздался женский визг…
Том целовал живот Билла. От каждого прикосновения горячих губ его брат еле слышно стонал, чуть прогибался в спине, запрокидывал голову, вжимался затылком в кровать. Том опускался всё ниже и ниже. Член Билла чуть покачивался в такт прикосновениям губ брата. На самом его кончике тускло блестела с каждой секундой увеличивающаяся капелька смазки. Губы Тома уже перешли на лобок, целуя жесткие тёмные волосы. Билл впервые за ночь громко застонал…
Звук полицейской сирены становился всё громче. Толпа докеров в таких же потрёпанных, выцветших робах, обступила тело мёртвого. Женщина, наконец, перестала кричать и заплакала. Гул сирены затих, полисмены вышли из машины. Вслед за ними приехала машина реанимационной бригады. Санитары вышли из машины и направились к телу. Прощупали пульс, молча помотали головами. Таксист сидел, сжимая руль, и смотрел в пустоту. Костяшки его пальцев посинели…
Том коснулся губами багровой плоти брата. Билл вскрикнул и подался назад. Том всё глубже погружал члён брата в свой пересохший рот. Обвил головку шершавым языком. Чуть прикусил член зубами. Билл не шевелился, лишь слёзы текли из уголков его плотно закрытых глаз. Том продолжал ласкать член брата. Сделал пару сосущих движений. Заглотил член целиком. Билл в последний раз дёрнулся и закричал. Член моментально набух и резко ударил по нёбу. В рот Тома брызнула горячая вязкая струя…
Полисмены защёлкнули наручники на запястьях таксиста, смотревшего в никуда. Толпа зевак уже начала расходиться. Труп, упакованный в пластиковый мешок, уже увезли. Последней мыслью, мелькнувшей в голове таксиста, чью голову пригибала рука полисмена, усаживающего его на заднее сидение машины, была фотография его семилетнего сына, которую он забыл прихватить с приборной доски своей машины. А ещё то, что он так и не попадёт в эту субботу на матч «Арсенала» с «Манчестером»…
Двое подростков лежали, обнявшись, на самом краю нерасправленной двуспальной кровати и спали. Том был в одежде, Билл – нет. Всё, что слышали они сейчас, было лишь едва заметным их дыханием…
Одинокая машина проехала по слабо освещённой улице в этот поздний час. Свет её фар на мгновение выхватил из тьмы счастливые, несколько печальные лица братьев, лежащих в обнимку. А ещё он выхватил смятую белую хлопчатую рубашку, лежащую на другом краю кровати. На короткое мгновение темнота в комнате отпустила в свет кусок белого хлопка, лежащего на белом шёлке…
Ночной город засыпал вместе со своими жителями. Он был убаюкан собственной дневной усталостью. Оглушён собственными звуками. Ослеплён своим светом. Город засыпал. И вся его усталость сейчас растворялась в первых каплях нового дождя. Дождя, смывающего пыль с его мостовых. Приносящего очищение. И уносящего в водослив уже успевшую засохнуть кровь сбитого докера у паба. Розовая вода медленно текла по потрескавшемуся асфальту, падала крупными каплями в водосток, текла по канализационным трубам и попадала в Темзу. А река несла её в океан. Где она перемешивалась с холодной океанской водой. Кровь исчезала. Люди исчезали…
Том проснулся от удушья в гостиничном номере. На часах было 4.47 утра. Холодный пот струился со лба по щекам, попадал в глаза, медленно стекал по шее, попадал на грудь. Том уже собирался снова лечь спать, но внезапно заметил большое пятно свежей крови на своей подушке. Медленно поднёс пальцы к носу. Коснулся верхней губы. Отнял руку. Пальцы были липкими и красными. Времени оставалось мало…


Глава 3. Три желания

Плотные струи прохладной воды упрямо били по коже. Том стоял, закрыв глаза и опёршись руками на голубой кафель. Розовая вода медленно исчезала в отверстии хромированного водостока. Не было больше сил смотреть на неё. Мысли путались в голове, не давая окончательно проснуться. Уже в четвёртый раз за последнюю неделю он видел один и тот же сон – сон, в котором они с братом ещё любили друг друга. Всего лишь любили. Тогда… Ещё любили…
Комок в горле постепенно нарастал, становился плотнее, мешал дышать. Плечи едва заметно вздрогнули, губы задрожали. Из уголка левого глаза начала медленно выкатываться прозрачная капля. Чуть подрожав, она оторвалась от влажной смугловатой кожи, и устремилась вниз. Кроткая вспышка, и, на мгновение ставшее прозрачным, пятнышко в этом розовом море унеслось, поглощённое всезабирающим потоком ещё тёплой крови из носа и прохладной воды. В висках резко и гулко стучало, руки были ватными и почти не чувствовали холода запотевшего кафеля. Ноги предательски дрожали. Том открыл заплаканные глаза, медленно выключил воду, достал из аптечки пару ватных дисков, скатал их в шарики и поглубже засунул в ноздри. Обмотал голубое полотенце вокруг талии и вышел из душа. Пройдя в комнату, он увидел на кровати новую подушку с кристально белой наволочкой. Двадцатки евро, оставленной посреди красного пятна старой подушки, не было. Всё-таки, за работу надо платить, - грустно усмехнулся он. На часах была половина шестого, но спать уже не хотелось. Том спокойно оделся, отбросил подушку к изголовью и устало упал на кровать. Взял с тумбочки пульт, наугад выбрал какой-то канал и закрыл глаза, запрокинув назад голову. Тишина буквально звенела в ушах каждый раз, когда он оставался один. А теперь одиночество стало его постоянным спутником. А вместе с ней – и резкий, неостановимый звон тонкого хрусталя. Сводящий с ума. Почти доводящий до отчаяния. Билл был смыслом всей его жизни. Не только братом, не только самым близким и самым дорогим человеком. Он был его любовью. Пусть неверной, жестокой и теперь уже слишком далёкой. А ещё очень хрупкой. Очень тонкой, грациозной, почти прозрачной. Но – любовью… Тупая боль в голове постепенно пропадала, стук в висках затихал. Всё это приносило некое подобие свободы, приносило облегчение. Пусть не надолго, пусть всего лишь на несколько минут, но позволяло жить. Жить так, как раньше. Так, как всегда. Том уже смирился с неотвратимостью того, что должно было вскоре произойти, но у него ещё оставалась одна мечта, исполнения которой он очень хотел добиться. Мечта всей его жизни. Самая важная мечта.
За окном послышался частый тонкий шорох. Короткие сухие прутья по влажному асфальту. Ещё не намокшие от ночной влаги. Шорох мерно раздавался в этой заполненной только приглушённым звуком работающего телевизора пустоте, и сейчас он казался тонкой нитью между подростком, лежащим с запрокинутой головой на кровати, и просыпающимся, отходящим от и сбрасывающим с себя последние крохи сна городом. Где-то далеко, на стороне гавани, повернулся ключ в замке зажигания, и из выхлопной трубы с рваным рёвом вырвался тяжёлый сероватый дым, смешанный с сажей. На Трафальгарской площади только что коснулся камня своими тонкими лапами без одного пальца серый голубь. Текстильная фабрика дала первый утренний гудок. В окнах домов постепенно поднимались пыльные жалюзи. Необычайно синее, высокое и чистое небо уже начинало еле заметно желтеть в ожидании солнца. Почтальон застегнул замок-молнию своей коричневой кожаной сумки, доверху забитой письмами. Перевесил тонкую длинную ленту через левое плечо, взял пропитанную гуталином щётку, размазал пыль по носкам своих ботинок, надел на голову голубую кепку, чуть наклонив козырёк направо, и медленно отворил старую дубовую дверь почтамта 18-го участка. Вышел, оглядел ещё безлюдные прохладные улицы, влажные от росы и капель ночного дождя стриженые кусты самшита и акации, тяжело вздохнул, почувствовав резкий укол в области сердца, на мгновение покраснел, зажмурил глаза, отдышался, и неловкой неровной походкой зашагал вдоль кривой чугунной ограды.
Билл заметил тонкую полоску рыжего света, крадущуюся по выбеленному чуть потрескавшемуся потолку и голубоватым стенам. Его внезапно пробрал озноб, от чего он резко дёрнул своими плечами, окончательно сбросив с них тонкое одеяло. С силой зажмурил глаза, резко открыл. Увидел знакомую пляску полупрозрачных цветных пятен на фоне голубого хлопка простыни. До боли знакомую. Уже давно он заметил за собой, что очередная бессонная ночь приносит всё больше таких аляповатых красок в его потускневшую реальность. Всё слишком резко стало серым. Мир стал плоским, стал слишком инфернальным. Всё, что раньше имело смысл, теперь стало уже неважным. Билл медленно опустил ноги на прохладный деревянный паркет. Босые ноги чуть липли к лакированному старому дереву. Они еле заметно отражались, размывая очертания реальности ещё больше. В старом, потрескавшемся прохладном лаке чуть заметно отражался весь мир. Странное ощущение какой-то нереальности происходящего не отпускало Билла. Он медленно, словно пробираясь сквозь вязкую пелену, подошёл к окну и раздвинул шторы. Мокрые от ночного дождя крыши еле заметно блестели в восходящем утреннем солнце. Нежно-голубое, прозрачное небо открывало глазам незабываемый вид. Неровные ряды влажных черепичных крыш уходили прямо в горизонт. Две серые, чуть зачернённые сверху фабричные трубы слева устремились вверх, будто став ножками стола этого прекрасного неба. Неоновые вывески справа почти не были видны из-за яркого солнечного света. «Интересно, а видит ли сейчас это Том?» - мелькнул в голове вопрос, но тут же исчез, вернув в реальность принесённой с собой тупой болью. Воспоминания о брате всё ещё причиняли слишком много страданий. Билл чувствовал себя безумно одиноким в такие моменты. Он хотел разделить с Томом все свои страхи, все радости. Но у него больше не было такой возможности. Хотя сейчас их и разделяла всего лишь стена, но душой Том был безумно далеко от Билла…
Разноцветные шатры из тонкого, полупрозрачного полиэтилена чуть подрагивали в тёплом ветре. Привязанные воздушные шарики болтались на тонких нитках у прилавков, всюду ходили радостные семьи с детьми. Дети были одеты в разноцветные яркие костюмы, то и дело смеялись, прыгали от радости, переполнявшей их. Взрослые улыбались, глядя на их маленькое счастье. Откуда-то доносилась весёлая лёгкая музыка, кружились карусели, ярко светило солнце. Два пятилетних близнеца, то и дело толкая друг друга, смеясь и улыбаясь, бегали по посыпанной мелким щебнем дорожке. Лица светились счастьем, громко звучал высокий радостный смех. Лейденская ярмарка была в самом разгаре. Они подбежали к скамейке, на которой сидела худая женщина, устроились рядом с ней, взяли её за руки. Она молча, с лёгкой укоризной посмотрела сперва на одного, потом на другого, потом приветливо улыбнулась, и они пошли по уже вытоптанной в чуть пожелтевшей траве тропинке туда, куда так хотели пойти дети. В дальнем шатре был старый цыган-предсказатель, почти ничего не видящий своими бесцветными блекло-серыми глазами. Они откинули полог и вошли в шатёр. Женщина вышла, оставив сыновей одних с этим худым, будто высохшим со временем стариком. Оба мальчика молча застыли в каком-то странном непонимании, ловя себя на мысли, что больше всего им сейчас хочется убежать отсюда. Их необычайно пугал этот старый незнакомый человек. Но, вместе с тем, и странно притягивал. Старик молча поднялся со своего стула, взял Билла за руку и повёл в темноту за чёрной ширмой. Том, не зная, что ему делать без брата, принялся разглядывать носки своих ботинок. Старый цыган, чуть пожевав губами, еле касаясь, провёл своими сухими пальцами по нежным ладошкам мальчика, стоявшего в нерешительности перед ним.
- Как зовут тебя? – спросил он сухим, чуть скрежещущим голосом у вздрогнувшего от неожиданности близнеца.
- Билл… - ответил мальчик, немного подумав. Ему не был приятен разговор с этим странным человеком.
- У тебя есть мечта, Билл? – уже чуть мягче спросил старик.
- Да, - поколебавшись немного, ответил мальчик. – Я хочу стать знаменитым. Хочу, чтобы обо мне все знали. Чтобы везде и всегда узнавали, что вот он я – Билл.
- Что же, ты будешь знаменит. Даже очень знаменит. А чего хочет твой брат?
- Наверно, того же, - Билл сделал небольшую паузу, и уверенно добавил, - Мы с ним всегда хотим одного и того же…
Старик, всё ещё держа за руку, вывел Билла обратно к Тому. Близнецы молча переглянулись. Том, чуть неуверенно, всё же позволил старику отвести себя в темноту. Всё это время, пока не было Билла, он не знал и не слышал, что же там происходило.
Старик молча взял руку мальчика, провёл по ней пальцами, попросил назвать имя.
- Том, если бы ты мог загадать желание, что бы ты загадал? – спросил старик у заметно волновавшегося ребёнка.
- У меня их три… - дрогнувшим голосом ответил Том и молча опустил свои глаза туда, где должна была быть земля, не видимая в этой темноте.
- Расскажи мне про них, Том, - попросил старик, всё ещё поглаживая своими пальцами вспотевшие ладони ребёнка. Том, чуть вздохнув, ответил:
- Я хочу, чтобы мы с Биллом никогда не расставались. Ещё – чтобы мама и папа помирились и жили вместе. А ещё я хочу, чтобы Билли был счастлив. Его счастье для меня важнее моего…
Том открыл глаза и вынул пропитавшуюся кровью засохшую вату из ноздрей. Медленно поднялся с кровати. Голова больше не кружилась, стук в висках прекратился. Зашёл в ванную, выбросил ватные шарики в корзину, включил воду, не спеша умылся, почистил зубы. Вошёл в комнату, надел повязку, поверх неё – кепку. Посмотрел на часы. 9.12. Время завтрака. Не зашнуровав кроссовки, Том медленно вышел из номера.