Сергей Довлатов
русский писатель и журналист, умер в 1990 году в возрасте 48 лет в Нью-Йорке
От хорошей жизни писателями не становятся
Мой армянский дедушка был знаменит весьма суровым нравом. Даже на Кавказе его считали безумно вспыльчивым человеком. От любой мелочи дед приходил в ярость и страшным голосом кричал: "Абанамат!" Мама и ее сестры очень боялись дедушку. Таинственное слово "абанамат" приводило их в ужас. Значения этого слова мать так и не узнала до преклонных лет. Она рассказывала мне про деда. Четко выговаривала его любимое слово "абанамат", похожее на заклинание. Говорила, что не знает его смысла. А затем я вырос. Окончил школу. Поступил в университет. И лишь тогда вдруг понял, как расшифровать это слово.
Бог дал мне то, о чем я всю жизнь просил. Он сделал меня рядовым литератором. Став им, я убедился, что претендую на большее. Но было поздно. У Бога добавки не просят.
Семья — не ячейка государства. Семья — это государство и есть. Борьба за власть, экономические, творческие и культурные проблемы. Эксплуатация, мечты о свободе, революционные настроения. И тому подобное. Вот это и есть семья.
Можно, рассуждая о гидатопироморфизме, быть при этом круглым дураком. И наоборот, разглагольствуя о жареных грибах, быть весьма умным человеком.
Талант — это как похоть. Трудно утаить. Еще труднее — симулировать.
Все талантливые люди пишут разно, все бездарные люди пишут одинаково и даже одним почерком.
Уж лучше отсебятина, чем отъеготина.
Окружающие любят не честных, а добрых. Не смелых, а чутких. Не принципиальных, а снисходительных. Иначе говоря — беспринципных.
Легко не красть. Тем более — не убивать. Легко не вожделеть жены своего ближнего. Куда труднее — не судить. Может быть, это и есть самое трудное в христианстве. Именно потому, что греховность тут неощутима. Подумаешь — не суди! А между тем, "не суди" — это целая философия.
Комплексы есть у всех нормальных людей, их нет только у дегенератов и лыжников.
После коммунистов я больше всего ненавижу антикоммунистов.
Бродский перенес тяжелую операцию на сердце. Я навестил его в госпитале. Должен сказать, что Бродский меня и в нормальной обстановке подавляет. А тут я совсем растерялся. Лежит Иосиф — бледный, чуть живой. Кругом аппаратура, провода и циферблаты. И вот я произнес что-то совсем неуместное:— Вы тут болеете, и зря. А Евтушенко между тем выступает против колхозов...Действительно, что-то подобное имело место. Выступление Евтушенко на московском писательском съезде было довольно решительным. Вот я и сказал:— Евтушенко выступил против колхозов...Бродский еле слышно ответил:— Если он против, я — за.
Шемякина я знал еще по Ленинграду. Через десять лет мы повстречались в Америке. Шемякин говорит:— Какой же вы огромный! Я ответил:— Охотно меняю свой рост на ваши заработки...
Нормально идти в гости, когда зовут. Ужасно идти в гости, когда не зовут. Однако самое лучшее — это когда зовут, а ты не идешь
Алкоголизм — излечим, пьянство — нет.
Мы не лучше коренных американцев. И уж, конечно, не умнее. Мы всего лишь побывали на конечной остановке уходящего троллейбуса.
Заговорили мы в одной эмигрантской компании про наших детей. Кто-то сказал:— Наши дети становятся американцами. Они не читают по-русски. Это ужасно. Они не читают Достоевского. Как они смогут жить без Достоевского? На что художник Бахчанян заметил:— Пушкин жил, и ничего.
Самый короткий рассказ: "Стройная шатенка в кофточке от "Гуччи" заявила полной блондинке в кофточке от "Лорда Тейлора": — Надька, сука ты позорная!"
Деньги у меня, скажем, быстро кончаются, одиночество — никогда.
Возраст у меня такой, что покупая обувь, я каждый раз задумываюсь: "Не в этих ли штиблетах меня будут хоронить?"
Ирония — любимое, а главное, единственное оружие беззащитных.
Джаз — это мы сами в лучшие наши часы.
Важнее справедливости – только милосердие
Кто страдает, тот не грешит.
Когда выяснилось, что опухоль моя — не злокачественная, жена сказала: "Рак пятится назад."
Не думал я, что самым трудным будет преодоление жизни как таковой.
Самое большое несчастье моей жизни — гибель Анны Карениной!
Непоправима только смерть.