Мешочек со скарбом на длинной палке, перекинутой через плечо - символ Путешествия, мелькавший в каждом втором мультике из тех, что крутили в телевизорах начала девяностых. Оставив рушащиеся стены и тщетные попытки предотвратить катастрофу, я покинул место, что было мне домом целых шесть лет. Под рухнувшим сводом осталось столь многое, что я и сам на себя не похож теперь. Но это ничего, ведь все зеркала тоже разбиты.
Под протяжный вой инстинкта самосохранения из-под груды камней потихоньку выползают все структурные дефекты, да с жалобным лязгом отваливаются поврежденные элементы механизма, ржавые детали и просто изначально нерабочие элементы. В отличие от тех, кто в вопросах самоидентификации съел не одну дюжину лохматых собак, с недоверием жую свой кусок и наивно щупаю взглядом, чем бы это дело запить. Внутри - пожар и пляски чертей, в большинстве своем предпочитающих In Extremo в хорошие дни, KMFDM - в плохие. Внутри - разнотравье да белый яд во спасение. Я не против. Не существует иной скрижали, что прочила бы парный танец как основу мироздания, чем та, которую я сам повесил у изголовья того ложа, что нынче и за месяц не выкопать из-под камней.
Полно плакаться о несбывшемся, пора в путь. Оставив позади каменный остов стылого муравейника, пронизанного набухшими венами подземки и бесконечными артериями проводов, по которым день и ночь текут вязкие потоки рутины вперемешку с отчаянием, ухожу все дальше в леса, путая следы и не оглядываясь ни на миг. По едва заметным тропам, проваливаясь по колено в горьковато-упругий снег, все дальше от липких объятий и суррогатного тепла тяжело дышащего города. Привал, костер, горячий терпкий чай - и снова в путь. Моя цель лежит в окаёме крутых берегов у болотистой старицы, в девственной глуши оцепеневшего бора.
Скованная льдом, некогда стремительно несущая свои воды прочь из этих мест, среди дремлющих древ возлежит в царственном забвении молчаливая ныне река. Добравшись до заветных берегов, чувствую ее еле заметное могучее дыхание и будто слышу, как подергиваются плавники уснувших на дне рыб, и как ветер шепчет им колыбельную, играя пожелтевшей травой на обрывистом яре. Это место священно, и сегодня мне придется потревожить его мертвенный покой, расписать сонный наст алым росчерком и неистовым звоном клинков разорвать тишину, дабы почтить память серебристой красавицы.
Прощание с этой зимой свершится не сегодня и не завтра, но оно неизбежно выведет меня на новый виток.
Я провожаю ее стремительным танцем, отворяя душу чистому и злому пламени. Гнев царит там, где раньше была вера. Разгон, выпад, разворот! Ярость ласкает изломанные уста. Скольжение, перекат, прыжок! Высекая звонкие искры сверкающими лезвиями из хрустальной шкуры замерзшей реки, кружусь в вихре ледяной крошки. На выдохе замираю посреди пустынной арены, раскинув руки.
Вдох.
Морозный воздух заполняет легкие, освежая и очищая полыхающее нутро. Шипя, остывают подрагивающие клинки. Нагой и опустошенный, стою в центре исполосованного зеркала, в котором отражается небо. Под моими ногами, по ту сторону застывшей глади, обращенная ко мне бледным ликом фигура медленно опускается в бездонное лоно стылых вод.
Об этом танце в огне не узнает ни одна живая душа.
Об этой смерти во льдах не сложат ни одной песни.
О рождении этом будут молча хранить память вековые деревья да ветер из северных краев.
Я вернусь сюда еще не раз, испытывая на прочность запорошенное снегом зеркало небес, до прихода безучастной и пустой весны, чтобы на исходе холодов увидеть, как лопнет шкура могучей реки. Вдоль набирающего ход течения пойду по крутому берегу, а потом... А потом наши пути разойдутся. До поры, а может и вовсе навеки.