Когда долго живешь с человеком, то не замечаешь главного и существенного в его отношении к тебе. Заметны только детали, из которых состоит это существенное.

Так, нельзя рассматривать величественный храм, касаясь кончиком носа одного из его кирпичей. В таком положении чрезвычайно затруднительно схватить общее этого храма. В лучшем случае увидеть, кроме этого кирпича, еще пару других соседних - и только. Поэтому мне стоило многих трудов и лет кропотливого наблюдения, чтобы вынести общее заключение, что жена очень меня любит. С деталями ее отношения ко мне приходилось сталкиваться и раньше, но я все никак не мог собрать их в одно стройное целое. А некоторые детали, надо сознаться, были глубоко трогательны.

Однажды жена лежала на диване и читала, а я возился в это время с крахмальной сорочкой, ворот которой с ослиным упрямством отказался сойтись на моей шее.

«Сойдись, проклятое белье, - бормотал я просящим голосом. - Ну, что тебе стоит сойтись, чтоб ты пропало!»

Сорочка, очевидно, не привыкла к брани и попрекам, потому что обиделась, сдавила мое горло, а когда я, задыхаясь, дернул ворот, петля для запонки лопнула.

«Чтоб ты лопнула! - разозлился я. - Впрочем, ты уже сделала это. Теперь, чтобы досадить тебе, придется снова зашить петлю».

Я подошел к жене.

- Катя! Зашей мне эту петлю.

Жена, не поднимая от книги головы, ласково пробормотала:

- Нет, я этого не сделаю.

- Как не сделаешь?

- Да так. Зашей сам.

- Милая! Но ведь я не могу, а ты можешь.

- Да, - сказала она грустно. - Вот именно, поэтому ты и должен сам сделать это. Конечно, я могла бы зашить эту петлю. Но ведь я не долговечна! Вдруг я умру, ты останешься одинок - и что же! Ничего не умеющий, избалованный, беспомощный перед какой-то лопнувшей петлей - будешь ты плакать и говорить: «Зачем, зачем я не привыкал раньше к этому?…» Вот почему я и хочу, чтобы ты сам делал это.

Я залился слезами и упал перед женой на колени.

- О, как ты добра! Ты даже заглядываешь за пределы того ужасного, неслыханного случая, когда ты покинешь этот мир! Чем отблагодарю я тебя за эту любовь и заботливость?!

Жена вздохнула, снова взялась за, а я сел в уголку и, достав иголк у, стал тихонько зашивать сорочку. К вечеру все было исправлено.

Не забуду я и другого случая, который еще с большей ясностью характеризует это кроткое, любящее, до смешного заботливое существо.

Я получил от одного из своих друзей подарок ко дню рождения: бриллиантовую булавку для галстука.

Когда я показал булавку жене, она испуганно вы-хватила ее из моих рук и воскликнула:

- Нет! Ты не будешь ее носить, ни за что не будешь!

Я побледнел.

- Господи! Что случилось?! Почему я не буду ее носить?

- Нет, нет! Ни за что. Твоей жизни будет грозить вечная опасность! Эта булавка на твоей груди - слишком большой соблазн для уличных разбойников. Они подсмотрят, подстерегут тебя вечером на улице и отнимут булавку, а тебя убьют.

- А что же мне… с ней делать? - прошептал я обескураженно.

- Я уже придумала! - радостно и мелодично засмеялась жена. - Я отдам ее переделать в брошку. Это к моему синему платью так пойдет!

Я задрожал от ужаса.

- Милая! Но ведь… они могут убить тебя!

Лицо ее засияло решительностью.

- Пусть! Лишь бы ты был жив, мой единственный, мой любимый. А я - что уж… Мое здоровье и так слабое… я кашляю…

Я залился слезами и бросился к ней в объятия. «Не прошли еще времена христианских мучениц», - подумал я.

Я видел ее заботливость о себе повсюду.

Она сквозила во всякой мелочи. Всякий пустяк был пронизан трогательной памятью обо мне, во всем и везде первое было - ее мысль о том, чтобы доставить мне какое-нибудь невинное удовольствие и радость.

Однажды я зашел к ней в спальню, и первое, что бросилось мне в глаза, - был мужской цил

- Смотри-ка, - удивился я. - Чей это цилиндр?

Она протянула мне обе руки.

- Твой это цилиндр, мой милый!

- Что ты говоришь! Я же всегда ношу мягкие шляпы…

- А теперь - я хотела сделать тебе сюрприз и купила цил Ты ведь будешь его носить, как подарок маленькой жены, не правда ли?

- Спасибо, милая… Только постой! Ведь он, кажется, подержанный! Ну конечно же подержанный.

Она положила голову на мое плечо и застенчиво прошептала:

- Прости меня… Но мне, с одной стороны, хотелось сделать тебе подарок, а с другой стороны, новые цилиндры так дороги! Я и купила по случаю.

Я взглянул на подкладку.

- Почему здесь инициалы Б. Я., когда мои инициалы - А. А.?

- Неужели ты не догадался?… Это я поставила инициалы двух слов: «люблю тебя».

Я сжал ее в своих объятиях и залился слезами.

- II -

- Нет, ты не будешь пить это вино!

- Почему же, дорогая Катя? Один стаканчик…

- Ни за что… Тебе это вредно. Вино сокращает жизнь. А я вовсе не хочу остаться одинокой вдовой на белом свете. Пересядь на это место!

- Зачем?

- Там окно открыто. Тебя может продуть.

- О, я считаю сквозняк предрассудком!

- Не говори так… Я смертельно боюсь за тебя.

- Спасибо, мое счастье. Передай-ка мне еще кусочек пирога…

- Ни-ни… И не воображай. Мучное ведет к ожирению, к тучности, а это страшно отражается на здоровье. Что я буду без тебя делать?

Я вынимал папиросу.

- Брось папиросу! Сейчас же брось. Разве ты забыл, что у тебя легкие плохие?

- Да одна п…

- Ни крошки! Ты куда? Гулять? Нет, милостивый государь! Извольте надевать осеннее пальто. В летнем и не думайте.

Я заливался слезами и осыпал ее руки поцелуями.

- Ты - Монблан доброты!

Она застенчиво смеялась.

- Глупенький… Уж и Монблан… Вечно преувеличит!

Часто задавал я себе вопрос: «Чем и когда я отблагодарю ее? Чем докажу я, что в моей груди помещается сердце, действительно понимающее толк в доброте и человечности и способное откликнуться на все светлое, хорошее».

Однажды, во время прогулки, я подумал: «Отчего у нас никогда не случится пожар или не нападут разбойники? Пусть бы она увидела, как я, спасший ее, сам, с улыбкой любви на устах, сгорел бы дотла или с перерезанным горлом корчился бы у ее ног, шепча дорогое имя».

Но другая мысль, здравая и практическая, налетела на свою пылкую безрассудную подругу, смяла ее под себя, повергла в прах и, победив, разлилась по утомленному непосильной работой мозгу. «Ты дурак и эгоист, - сказала мне победительница. - Кому нужно твое перерезанное горло и языки пламени. Ты умрешь, и хорошо… Но после тебя останется бедная, бесприютная вдова, нуждающаяся, обремененная копеечными заботами…»

- Нашел! - громко сказал я сам себе. - Я за-страхую свою жизнь в ее пользу!

И в тот же день все было сделано. Страховое общество выдало мне полис, который я, с радостным, восторженным лицом, преподнес жене…

Через три дня я убедился, что полис этот и вся моя жизнь - жалкая песчинка по сравнению с тем океаном любви и заботливости, в котором я начал плавать.

Раньше ее отношение и хлопоты о моих удовольствиях были мне по пояс, потом они повысились и достигали груди, а теперь это был сплошной бушующий океан доброты, иногда с головой покрывавший меня своими теплыми волнами, иногда исступленный. Это была какая-то вакханалия заботливости, бурный и мощный взрыв судорожного стремления украсить мою жизнь, сделать ее сплошным праздником.

- Радость моя! - ласково говорила она, смотря мне в глаза. - Ну, чего ты хочешь? Скажи… Может быть, вина хочешь?

- Да я уже пил сегодня, - нерешительно возражал я.

- Ты мало выпил… Что значит какие-то полторы бутылки? Если тебе это нравится - нелепо отказываться… Да, совсем забыла, - ведь я приготовила тебе сюрприз: купила ящик сигар - крепких-прекрепких!…

Я чувствую себя в раю.

Я объедаюсь тяжелыми пирогами, часами просиживаю у открытых окон, и сквозной ветер ласково обдувает меня… Малейшая моя привычка и желание раздувается в целую гору.

Я люблю теплую ванну - мне готовят такую, что я из нее выскакиваю красный, как индеец. Я раньше всегда отказывался от теплого пальто, предпочитая гулять в осеннем. Теперь со мной не только не спорят, но даже иногда снабжают летним.

- Какова нынче погода? - спрашиваю я у жены.

- Тепло, милый. Если хочешь - без пальто.

- Спасибо. А что это такое - беленькое с неба падает? Неужели снег?

- Ну уж и снег! Он совсем теплый.

Однажды я выпил стакан вина и закашлялся.

- Грудь болит, - сказал я.

- Попробуй покурить сигару, - ласково гладя меня по плечу, сказала жена. - Может, пройдет.

Я залился слезами благодарности и бросился в ее объятия.

Как тепло на любящей груди…

Женитесь, господа, женитесь.