Настроение сейчас - дипрессия

Бедная Коломбина, безмозглая кукла, повисла в воздухе. Ее атласные туфельки почти не касаются земли, а ловкий кукловод знай тянет за тоненькие ниточки, и марионетка то всплеснет ручками, то согнется в поклоне; то заплачет, то рассмеется.
Я теперь все время размышляю об одном и том же: что означали сказанные им слова; каким тоном он их произнес; как он на меня посмотрел; отчего он на меня вовсе не смотрел. О, как полна моя жизнь сильными чувствами и впечатлениями!
К примеру, вчера он обронил: "У тебя глаза жестокого ребенка". Я потом долго думала, хорошо это или плохо - жестокий ребенок. Вероятно, с его точки зрения хорошо. Или плохо?
Я читала, что старые мужчины (а он очень старый, он знал Каракозова, которого повесили целых тридцать пять лет назад) испытывают жгучее сладострастие к молоденьким девушкам. Но он вовсе не сладострастен. Он холоден и равнодушен. После того первого, грозового слияния, когда за окнами выгибались атакованные ураганом деревья, он велел остаться мне всего однажды. Это было позавчера.
Без слов, одними жестами он приказал скинуть одежду, лечь на медвежью шкуру и не шевелиться. Накрыл мое лицо белой венецианской маской - мертвой, застывшей личиной. Через узкие прорези мне было видно только светлеющий в полумраке потолок.
Я лежала так долго, без движения. Было очень тихо, только едва слышно потрескивал пламень свечей. Я думала: он смотрит на меня, беззащитную, лишенную всех покровов и даже лица. Это не я, это безымянная женская плоть, просто гуттаперчевая кукла.
Что я испытывала?
Любопытство. Да, любопытство и сладкое замирание неизвестности. Что он сделает? Каким будет первое прикосновение? Прильнет поцелуем? Или ударит кнутом? Обожжет горячими каплями свечного воска? Я бы приняла от него все, что угодно, но время шло, а ничего не происходило.
Мне стало холодно, кожа покрылась мурашками. Я жалобно произнесла: "Где же вы? Я замерзла". Ни звука в ответ. Тогда я сдернула маску и села.
В спальне никого не было, и это открытие повергло меня в трепет. Он исчез!
От этого необъяснимого исчезновения мое сердце забилось сильнее, чем от любых, даже самых пылких объятий.
Я долго думала о том, что может означать эта выходка. Целую ночь и целый день терзалась в поисках ответа. Что он хотел мне сказать? Какие чувства ко мне он испытывает? Несомненно, это страсть. Только не жаркая, а ледяная, как полярное солнце. Но оттого не менее обжигающая.
Пишу в дневник только теперь, потому что внезапно поняла смысл свершившегося. В первый раз он овладел всего лишь моим телом. Во второй раз он овладел моей душой. Инициация завершилась.
Теперь я его вещь. Его собственность, вроде брелка или перчатки. Как Офелия.
Меж ними ничего нет, в этом я уверена. То есть, девочка, конечно, в него влюблена, но ему она нужна только как медиум. Не представляю мужчину, который воспылал бы страстью к этой сомнамбуле. На ее прозрачном личике вечно блуждает странная невинная улыбка, глаза смотрят ласково, но отстраненно. Она почти не раскрывает рта - разве что во время сеансов. Но уж зато в минуты общения с Иным Миром Офелия совершенно преображается. Кажется, что где-то внутри ее хрупкого тельца загорается яркая лампа. Пьеро говорит, что она, в сущности, полупомешанная, что ее следовало бы поместить в лечебницу, что она живет будто во сне. Не знаю. Мне так наоборот кажется, что она оживает и становится собой только во время медиумирования.

Каждый раз, когда она принимала ванну, я снова забирал досками окно. Мне не хотелось оставлять окно постоянно забранным. Все проходило нормально. Как-то, было уже очень поздно (одиннадцать), я отклеил пластырь сразу, как она вошла. Было очень ветрено, прямо настоящая буря. Когда мы спустились в гостиную (я перестал называть эту комнату залой, уж очень она меня дразнила за это), ей захотелось там побыть немного, руки у нее были связаны, так что ничего такого не могло случиться; я включил электрокамин (она мне говорила, что искусственный огонь в камине - верх безвкусицы, надо, чтоб настоящие поленья и настоящий огонь, как я потом и сделал). Мы посидели немного, она - на ковре перед камином, сушила волосы, а я просто смотрел на нее. На ней были свободные брюки - я их купил, и она выглядела очень привлекательно, вся в черном, только маленький красный шарфик, и волосы распущены. Перед тем как их вымыть, она целый день ходила с двумя косами; самое большое удовольствие для меня было каждый день смотреть, какую она прическу сделает. И вот она сидела у огня с распущенными волосами, а я это больше всего любил.
Через некоторое время она поднялась и стала ходить по комнате. Движения какие-то беспокойные. И только одно слово произносит: "Ску-ука". Снова и снова повторяет. И так странно это слово звучит, и ветер за окном воет и всякое такое.
Вдруг остановилась передо мной:
- Развеселите меня. Сделайте что-нибудь.
Что сделать, - спрашиваю, - может, поснимать вас?
Но она не хотела фотографироваться.
- Не знаю. Ну, спойте, станцуйте что-нибудь.
Что-нибудь придумайте.
Я не умею петь. И танцевать не умею.
- Ну, анекдот расскажите. Какой знаете.
Не знаю никаких анекдотов, говорю.
И правда, ни одного не мог вспомнить.
- Ну, должны же вы знать какие-то анекдоты. Я думала, все мужчины вечно рассказывают друг другу сальные анекдоты.
Даже если бы знал, вам не стал бы рассказывать.
- Почему же?
Они только для мужчин.
- А о чем, по-вашему, женщины меж собой разговаривают? Могу поспорить, я знаю больше анекдотов, чем вы.
Ничего удивительного, говорю.
- О Господи, вы - как ртутный шарик. Никак не поймать.
Отошла от меня и вдруг схватила с кресла подушку, повернулась, поддала ее ногой и - в меня. Ну, я, конечно, удивился, встал с дивана, а она - еще одну, И еще, только промахнулась, сшибла с маленького столика медный чайник.
Эй, полегче, говорю.
- Двигайся, двигайся, о черепаха! (Я думаю, это она из какой-нибудь книжки процитировала.) - Ну, потом стащила с каминной полки фаянсовый кувшин и бросила мне. Мне кажется, она крикнула: "Лови!" - но я не успел, и он разбился о стену.
Потише, говорю.
Но она и второй швырнула. И смеется, смеется. В ней не было тогда никакой злобы, казалось, она просто расшалилась, как ребенок. На стене около окна висела красивая тарелка, зеленая, и на ней - дом деревенский, рельефом. Она и ее стянула со стены и разбила на мелкие кусочки. Не знаю почему, только мне эта тарелка очень нравилась и неприятно было, что она ее разбила. Ну, я крикнул, очень резко, по-настоящему зло:
- А ну прекратить!
А она только руки к лицу подняла, нос мне состроила и язык высунула, грубо так. Прямо как уличный мальчишка.
Я говорю, как вам не стыдно?
А она передразнивает: "Как вам не стыдно?"
Потом говорит:
- Пожалуйста, отойдите на эту сторону комнаты, а то мне не добраться до тех красивых тарелок, что за вами. - Рядом с дверью на стене висели еще две. - Или, может, вы их сами разобьете?
Я говорю, ну ладно, прекратите, хватит уже.
А она вдруг бросилась между мной и диваном и прямо к этим тарелкам. Я встал перед ней, спиной к двери, а она наклонилась и попробовала проскочить у меня под рукой, ну, мне удалось схватить ее за локоть.
Тут у нее настроение вдруг резко изменилось.
И она спокойно так говорит:
- Уберите руки.
Ну, я, конечно, не послушался, подумал, может, она все еще балуется. Но тут она еще раз сказала: "Уберите руки", да злым таким голосом, что я сразу ее отпустил. Она отошла и снова села у камина.
Немного погодя говорит:
- Принесите щетку, я подмету.
Я сделаю это сам, завтра.
- Я хочу здесь прибрать. - Таким это барским тоном, прямо что твоя леди высокородная.
Я сам.
- Это все из-за вас.
Конечно.
- Вы представляете собой совершеннейший пример мещанской глупости. В жизни ничего подобного не встречала.
В самом деле?
- Да, в самом деле. Вы презираете тех, кто принадлежит к высшим кругам, за их снобизм, за высокомерный тон, за напыщенные манеры, верно ведь?

А что вы им противопоставляете? Мелкое тщеславие, любование собой, тем, что не позволяете себе неприличных мыслей, неприличных поступков, неприличного поведения. А вы знаете, что все великое в истории искусства, все прекрасное в жизни фактически либо оказывается тем, что вы считаете неприличным, либо рождено чувствами, с вашей точки зрения совершенно неприличными? Страстью, любовью, ненавистью, истиной. Вам это известно?
Не понимаю, о чем вы тут толкуете.
- Да все вы прекрасно понимаете! Зачем вы постоянно повторяете эти дурацкие слова: неприлично, прилично, правильно, неправильно, должно, не должно? Почему вас все время тревожит, прилично это или неприлично? Вы - словно несчастная старая дева, которая полагает, что супружество - это непотребство и что все на свете - непотребство, кроме чашки слабого чая в душной комнате, забитой старой, пыльной мебелью. Отчего вы лишаете жизни саму жизнь? Губите все прекрасное?
У меня никогда не было ваших возможностей. Вот отчего.
- Вы же можете измениться, вы молоды, у вас теперь есть деньги. Вы можете учиться. А вы что сделали? У вас была мечта, мелкая, маленькая, такие мечты, наверное, бывают у мальчишек, которые занимаются мелким детским грехом по ночам, а теперь вы из кожи вон лезете, стараясь вести себя со мной прилично, только чтобы скрыть от самого себя, что мое пребывание здесь отвратительно, отвратительно, отвратительно...
Вдруг она замолчала. Потом говорит:
- Бесполезно. Вам это все что китайская грамота.
Я понял, говорю, мне не хватает образованности.
Она - чуть не криком:
- Что за тупость! Прямо извращенность какая-то. У вас же есть деньги, и, кстати говоря, вы вовсе не глупы, вы могли бы стать кем угодно. Только вам надо стряхнуть с себя прошлое. Убить в себе воспоминания О тетушке, о доме, где раньше жили, о людях, вас окружающих. Уйти от их влияния. Стать другим человеком.
Лицо ко мне подняла и смотрит сердито, будто все это так просто сделать, да я не хочу.
Ничего себе задачка, говорю.
- Смотрите, вот что можно было бы сделать. Вы могли бы... Могли бы коллекционировать картины. Я бы вам помогла, говорила бы, что и где искать, познакомила бы с людьми, которые рассказали бы вам о том, как собирают произведения искусства. Подумайте, сколько бедных художников нуждаются в вашей помощи. Вы могли бы их спасать, а не уничтожать несчастных бабочек, как какой-нибудь глупый мальчишка. Бабочек коллекционируют и очень умные люди.
- Умные... Что в этом толку? А вот можно ли назвать их людьми?
Что вы этим хотите сказать? - спрашиваю.
- Если вы сами не понимаете, как я могу вам объяснить.
Потом говорит:
- Как-то так получается, что каждый наш разговор кончается поучениями; я начинаю назидать, говорить свысока. Вы всегда ухитряетесь сползти на ступеньку ниже той, на которую шагнула я.
Она иногда вот так меня отчитывала. Конечно, я прощал ей, хотя в тот момент было очень неприятно. Ей нужно было, чтоб я стал совсем другим человеком, я таким в жизни не смог бы стать. Ну вот, например, после того, как она сказала, что я мог бы коллекционировать картины, я всю ночь об этом думал; представлял, как я коллекционирую картины, и у меня огромный дом, и по стенам висят знаменитые картины, и люди приходят на них посмотреть.


[425x567]