Воспоминания о Алексее Дмитриевиче Лебедеве его внука Лебедева Алексея Борисовича.
моего отца

Я родился в 1946 году в селе Табынск, где мой дед Алексей Дмитриевич работал на витаминном заводе. Бабушка Лидия Семёновна очень плохо видела, работать была не в состоянии и вела домашнее хозяйство. Когда я подрос, то была какая-то помощь от меня. Когда же я был маленький, я помню, приглашали соседскую девушку помыть пол, или посидеть со мной, когда бабушка уезжала в Уфу лечить глаза. Завод помещался в церкви. В алтаре был машинный зал по переработке овощей, которые поставлял совхоз (в основном, моркови и капусты, что ещё я не знаю, по крайней мере в качестве отходов производства работникам, имевшим скотину раздавали морковный и капустный жмых, остальную массу жмыха возвращали в совхоз на корм скота). По середине церкви стоял большой стол, на котором производили упаковку витаминных таблеток. По сторонам от стола, вдоль стен стояли станки, которые эти таблетки прессовали. Производили витамин "А" из моркови и витамин "С" с глюкозой, что ещё, я не знаю. Помню, что в каком-то разговоре дед пошутил, что "… давно мечтал работать в церкви, и вот, Бог сподобил!". У церкви вход был через большую колокольню. Ни первом этаже у входа помещались какие-то помещения вроде слесарки или кладовок, между которыми была дверка на лестницу, ведшую наверх в звонницу, в которой помещалась дедушкина лаборатория. На месте колоколов были стены с небольшими окнами, вдоль стен вытяжные шкафы и лабораторные столы, посередине стол, вокруг которого могли сесть восемь человек. В лаборатории кроме деда работали ещё три женщины.
Для заводского управления перед входом в церковь через дорогу был построен небольшой деревянный дом, в котором в качестве секретаря работала, финка по национальности, Маргарита Николаевна Сакурова (видимо, фамилия по мужу). Она была за мужем за очень умелым человеком, которого все постоянно хвалили за качество работы и отзывчивость. Официально он, видимо, числился слесарем. Он для меня изготовил кроватку с решеткой со всех сторон, потом выковал для меня два маленьких топорика. Когда спросили: "Зачем два?", - ответил: "Топорик может потеряться!". – Первый топорик я потерял в сугробе (и весной его так и не нашли) через несколько минут после того, как его насадили. Пришлось насаживать второй. С вторым я обращался уже гораздо более бережно, он у меня сохранялся до семидесятых годов. Следующей работой, которую он сделал для нас была решетчатая рама для курятника со сложным чередованием ромбических, прямоугольных и в форме "домика" стёкол. Я помню, как пытался разгадать, и так и не смог, как соединяются (и очень прочно) эти планочки-перегородочки. Даже через три года нигде не было ни щелочки. Были ли они антропософами, я не знаю, но помню, что оба были ссыльными, старыми знакомыми бабушки и "были выписаны на завод" дедом (он пригласил их приехать и работать на заводе) после их освобождения. После реабилитации они переехали в Ленинград и получили квартиру в новом доме пятиэтажке на Космонавтов. Мы с бабушкой посещали Маргариту Николаевну. У неё была дочь Люда. Муж её к тому времени умер.
Маргарита Николаевна рассказывала, что она в 20-е годы была в группе инициаторов, которые во главе с Васильевой ходили к министру просвещения Луначарскому и агитировали его открыть Вальдорфские школу и детский сад. Правительство тогда находилось ещё в Петрограде. Им выделили две баржи стройматериалов, "одну с лесом, вторую с камнем". Когда они пришли на набережную, где стояли баржи и предъявили накладные, матросы набросились на них: они уже долго простаивают, нужно скорее разгружать. Они отправились собирать родителей, искать подводы (им также выделили участок для застройки, кажется, на Крестовском острове). Когда они все в полной готовности вернулись к баржам, те уже разгружались солдатами Н.К.В.Д., чекисты попросту захватили материалы, которые пошли на строительство "Большого дома". Когда инициативная группа обратилась снова в правительство, там ответили, что материалы выделены, место предоставлено, всё остальное их не касается, посоветовали обратиться с жалобой на самоуправство в руководство Н.К.В.Д., но "вальдорфцы" на это не решились.
К этому хочу добавить, что много лет спустя познакомился с некой Марией Николаевной, которая училась в "Лесной деревенской школе" под Жуковском, которую открыл Луначарский для детей сотрудников правительства и высшего партийного аппарата. Она была дочерью "сотрудника Луначарского, который хорошо знал Ленина". В школе, как она говорила, были отобраны лучшие учителя московских гимназий и преподавались всяческие искусства, ремёсла, несколько языков. Из другого источника я узнал, что после войны (не знаю когда) школа была реорганизована в школу для детей с отсталой психикой, и там продолжалось обучение музыке, живописи, ремёслам и т.д.
Я не знаю, когда дедушка с бабушкой приехали в Табынск. Помню момент, когда моя мама, Наталия Алексеевна, приводя в порядок избушку, которую снимал дед (как мне потом сказали, она проконопатила стены и, после того, как перебрали печку, побелила её), нарисовала на печке двух "жарптиц". Следующий эпизод произошел, когда мне как раз исполнился год. Все говорят, что я этого помнить не могу, мне кто-нибудь рассказал, но я до сих пор отчётливо помню, как, выйдя из избушки, меня поставили на травку (был конец Апреля). Из дома напротив вышла старушка в сером клетчатом платочке и тёмно-сером, видимо, ватнике (или пальто). Она выпустила в травку цыплят. Я вырвал руку и пошел к ней, наклонился к цыплятам и попытался одного схватить. Меня схватили, стали кричать, что я пошел, мне говорили, что это цыплята, они живые, их нельзя трогать, а то можно их задавить… Я четко помню мысль (была обида), "что ж, я не понимаю что ли, что это цыплята? Я же осторожно, только погладить хотел!". Я вспомнил это, когда мне было около пяти лет и пошел посмотреть прежнее место жительства (всего через примерно пять домов по деревенской улице) и не мог никак узнать, который из двух стареньких домиков был нашим. Один из них совсем развалился, видимо это и был наш. Домик напротив, откуда выносили цыплят в тот день, был угловой, ошибиться было нельзя. Ширина улицы была всего метра четыре, а я помнил, как будто там было очень далеко.
Позже (не помню точно когда) деду удалось купить собственный домик, примерно 6х4м. С "русской печкой" посередине, с участком, который был разделен на "огород" и "сад". Мы жили уже "давно" в новом доме, когда (мне было уже наверно четыре года) мама привезла к родителям знакомиться своего мужа художника Крутикова Бориса Борисовича, который меня усыновил. Мне сказали, что это мой папа, и я его так всегда и называл. В тот год у нас перекрыли крышу новым лубом, папа обшил дом фанерой и покрасил масляной краской. На чердаке он сделал аккуратную комнатку-"студию" (стены тоже обшил фанерой), где они с мамой и жили остаток лета. Больше они не приезжали.
Ещё одно очень раннее воспоминание. Это было уже на новом месте. Не помню, где и как я спал до этого, мне потом говорили, что я жил в люльке (квадратная примерно 80х80 сантиметров люлька довольно долго лежала на чердаке). В дом принесли кроватку с решетками из белых палочек со всех четырёх сторон. Её осматривали и хвалили заводского слесаря, какая она красивая и прочная. Меня поместили в неё и ушли. Я упирался головой и обеими руками в решетку в изголовье, а ногами в боковые решетки, по очереди пробуя реечки, мне нравилось, как они пружинят под нажимом ноги. Вдруг одна с треском сломалась. На шум прибежал дед, покачал головой и сказал что-то в том духе, что сглазили. Кроватку унесли в ремонт. Видимо через день её принесли отремонтированную. Я тотчас же начал пытаться выломать реечку снова, это не получалось, я повернулся поперек кровати, но я был меньше, чем ширина кровати, и без упора головой, упираясь одними руками в противоположную решетку, я не создавал достаточного нажима, тогда я снова упёрся головой и обеими руками в решетку в изголовьи, а ногами в палочку в боковой решетки. Я возился и, видимо, пыхтел, но ничего не получалось. Тут подошел дед и, серьёзно посмотрев, погрозил пальцем, сказав: "Так делать нехорошо!", - Мне стало стыдно. Это было моё первое ощущение стыда.
Директора завода я не помню, помню только, что он тоже был из ссыльных. Дед ввёл на заводе "сиесту": обеденный перерыв был продолжительным, дед приходил домой сразу после гудка в 12 часов, успевал что-то сделать по дому (например отпилить и наколоть немного дров), пообедать и полчаса полежать на спине "плашмя" после обеда. Потом завод давал два гудка: по первому работники должны были выходить из дома, по второму – приступать к работе. Домой дед возвращался обычно поздно, зимой уходил и возвращался затемно.
Деду на один день рождения подарили ружьё. Он сказал: "В молодости я был заядлым охотником, а теперь оно мне уже не к чему!", - на что был ответ: "В степи много волков, могут придти и в деревню!". Ружьё было сделано из трёхлинейной винтовки (ствол рассверлен под гладкоствольный охотничий патрон 28 калибра), его называли берданкой. Дед показал мне, как он тренировался в юности дома в меткой стрельбе. Это делалось так: в гильзу забивался только пистон, гильза вкладывалась в ружьё, нужно было прицелиться с расстояния метра в три в фитилёчек горящей свечи и выстрелить. При точном прицеливании свеча тухла. После такой "стрельбы" приходилось чистить ружьё и выбивать из гильз израсходованные пистоны. Сначала я не мог (чисто физически) разбирать и собирать затвор и поднимать ружьё. Однажды дед увидел, что я забрался на его кровать и пытаюсь снять ружьё со стенки, и это мне уже удаётся (мне было пять лет). Тогда он сказал: "Ого, ты уже большой и теперь ты будешь учиться стрелять. Ружьё это такой инструмент, который можно использовать только по назначению: им убивают зверей и птиц, а также тренируются в меткости. Убивать тебе ещё слишком рано, а тренироваться уже пора". После этого мы каждый вечер занимались заряжанием патронов. Сначала заряд делали совсем маленький, потом всё больше, через год я стрелял уже полным зарядом. Патроны клались на полочку. Когда дед на следующий день приходил с работы, мы шли на огород и у стены сарая на навозной куче клали ящик от посылки (таких ящиков было довольно много, так как мама часто присылала нам к дням рождения и праздникам грецкие орехи, мандарины, марципановых зайчиков, а дедов брат из Москвы бывало присылал свою старую одежду для переделки для меня), и я расстреливал его, сначала с совсем небольшого расстояния, затем всё с большего, пока от него не оставались одни щепки. Когда я уже попадал с расстояния примерно в 10-15 метров (была поздняя весна) и не падал от отдачи с полным зарядом, дед повёл меня "на охоту" через речку Белую в лес. Там он подстрелил тетерева. Мы вернулись, почистили ружьё и повесили на стенку. Дед сказал: "Без необходимости ружьё трогать нельзя. Если прилетит ястреб, или придут волки я с ними сам разберусь. Тренировки пока прекратим, ты уже немного научился, когда подрастёшь, продолжим, если у тебя будет охота". – Особой охоты у меня не было, стрельба мне немного надоела.
Дед несколько раз ездил в командировки в Москву и Уфу "на совещания к Начальству". Зимой 1952-53 в годах по оркруге Табынска бродило много (говорили о нескольких стаях) волков. Они заходили даже днём в деревню, разорвали несколько собак. Однажды зимой сразу после Нового года (я помню, у нас стояла в углу сосенка) к нам заскочила испуганная соседка. Она шла мимо нашего дома, когда её кто-то потянул (подёргал) за полу. Она в ярости повернулась, думая, что это её нагнал "малец", младший сын, который остался один дома. Перед нею сидела большая волчица. Соседка взревела от страха и бросилась к нам, а волчица кубарем скатилась с пологого обрыва в речку (покрытую толстым снегом) и через две реки и остров галопом, или тогда говорили "намётом", проскакала больше километра до леса.. Это потом поняли по следам. Дед в этот момент находился в Москве в командировке.
Через пару дней после этого случая поздно вечером зашелся яростным лаем наш Тузик. Это был крупный "дворянин" с примесью лягавой, живший круглый год в будке во дворе рядом с входной дверью. Мы с бабушкой вышли в сени, я вытащил тряпки, которыми было проконопачено между брёвнами, рядом с дверью, где была наибольшая щель. При луне всё было хорошо видно. Тузик, скаля зубы, яростно лаял на спокойно сидевших напротив его будки пятерых волков. Я до этого волков не видел и сказал бабушке, что напротив будки сидят такие же овчарки, как у сына дяди Вани (соседа через дом). Бабушка сказала: "Нет, это волки, неси ружьё, нужно спасать Тузика!". - Я ответил, что у нас нет картечи, патроны были заряжены мелкой дробью. – "Неважно, тащи скорее, нужно хотя бы их напугать!". Я принёс ружьё и коробку патронов, зарядил ружьё, выглянул в щель, волки сидели на месте. Я просунул ружьё в щель между брёвнами, теперь я волков не видел, и сказал об этом бабушке, на что она сказала, чтобы я стрелял главное с таким расчётом, чтобы не попасть в Тузика. Я повернул ружьё в сторону волков и выстрелил. Заряд был сильным, а ружьё мне было держать неудобно, поэтому я вместе с ружьём полетел кубарем. Я перезарядил ружьё и выглянул в щель. Волков не было, а там, где они были, стоял Тузик и не менее яростно, чем прежде, лаял в сторону соседей. Мы с бабушкой вышли, успокоили немного собаку и забрали её в дом. На следующий день пришел сосед. У него дома три двухстволки, во дворе две кавказских овчарки (сыновей, хозяев ружей, дома, правда, не было). Он слышал лай собак, потом выстрел, сразу после которого залаяли его собаки и решил, что собаки лают от того, что недалеко стреляли, и поленился выйти во двор. Волки расположились на крыше его "скотного двора" (в ряд четыре клетушки для лошади старшего сына, работавшего в лесхозе, для коровы, кур и овец). Погуляв немного по крыше, волки, убедившись, что собаки им не угрожают, разобрали у тех на виду лубяную крышу овчарни, спустились и перерезали всех овец. Судя по следам, они пытались одну утащить, но с овцой на спине выпрыгнуть так и не сумели, хотя стены были очень невысокие. Собаки лаяли до самого утра, напившиеся крови волки убежали в лес.
Встречать деда на станцию отправился лесник на розвальнях с двумя ружьями. Патроны заряжены были картечью. Со станции выехали перед полуднем, должны были до темна успеть. Возчик беспокоился, что придётся проезжать узкой дорогой через лес. Дед на всякий случай приготовил ружья и рассовал патроны, чтобы было удобно доставать. Даже поупражнялся, прицеливаясь лёжа и с колена. Волки погнались за ними ещё в степи. Дед несколькими выстрелами отогнал их немного, но преследование на расстоянии продолжалось. Возчик погонял лошадь, да и она сама была испугана и бежала ходко. Не доезжая немного до леса увидели, что слева вдоль опушки леса им наперерез бегут несколько волков. Возчик крикнул: "Стреляй через меня!", - Дедушка встал на колени и из двух двустволок выпалил по волкам, причём чуть сам не вылетел из саней. Волки притормозили, и сани успели проскочить у них под носом. Волки ещё некоторое время их преследовали, потом отстали. На следующий день на заводе было большое собрание всех жителей. Было решено, что население села должно отправиться на облаву, кто с ружьями, кто в загон с вилами. Только нельзя было останавливать завод, там остались работать одни женщины. Собрали все верёвки, все красные тряпки для флажков и отправились. Трое суток пропадали в степи и лесу, ночью несколько раз видели близко волчьи глаза, но ни одного волка не убили. Волки сами ушли в сторону Уральского хребта.
В 1955 году ночью обрушился купол церкви, никто практически не пострадал, только два дежурных (электрик и слесарь), закончив свои профилактические работы сидели у упаковочного стола посреди прохода и играли в домино. Их отбросило воздушной волной под прессовочные станки, отделались испугом и лёгкими ушибами. Стол, стоявший между ними подняло и отбросило ко входу, поставило вертикально, так что стол перегородил выход воздуха и воздушная волна была отброшена назад (это всё разбиралось и обсуждалось при мне у нас дома). Приехали следователи и сразу обвинили бывших "врагов народа" директора и инженера. Тогда дед предъявил копии своих докладных записок в министерство о ветхом состоянии здания и необходимости как минимум капитального ремонта кровли, дело закрыли.
Деда пригласили работать на Ленинградский витаминный завод (он открылся после ремонта), но потом не решились его принять на работу (как бывшего ссыльного). Тогда его знакомые из Министерства Пищевой Промышленности помогли ему получить назначение на вновь построенный витаминный завод в городе Йошкар-Ола. Мы переехали туда. Первые два года жили в комнате в общежитии при заводе, затем завод построил два двухэтажных здания и мы получили однокомнатную квартиру. Я учился в школе № 13, которая была напротив ворот дедушкиного завода, в трёх минутах ходьбы от дома. Бабушка регулярно (но не каждый день) устраивала мне следующий "экзамен", похожий на упражнение Р.Штейнера: она говорила: "По твоему тону я чувствую, что ты шел домой с ..(к примеру с Женей), у тебя его интонации". - Я в ответ подтверждал, или отрицал, вспоминая дорогу от школы, и что-то об этом говорил. Потом следовал вопрос о последнем уроке, затем о предпоследнем, и т.д. в сторону к утру. В промежутках между приготовлением разных уроков я мог (почти был обязан) делать ритмические упражнения, или пойти в свою мастерскую и немного построгать. Мне была выделена нижняя часть кладовки размером 80х80 сантиметров, где у меня был "верстак" с тисочками и две полки с посылочными ящиками, набитыми инструментами и материалами. Если я не провинился в школе, не принёс двоек, вовремя выносил ведро и сам подметал комнату, вовремя приходил с прогулки, сходил при необходимости в магазин, я получал право работать в мастерской. Ещё одно было жесткое условие: если я выходил из мастерской хотя бы в туалет, я должен был прибраться так, как будто я полностью закончил работу.
После восьмого класса, когда мне должно было исполниться 16 лет, меня отправили к маме в Ленинград, а к себе бабушка через некоторое время взяла мою сестру Наташу.
После смерти бабушки дед бросил йошкар-алинскую квартиру и переехал в дочери Наталии Алексеевне в Ленинград, где его прописали "без права на жилплощадь". Я в те годы снимал "угол", практически бесплатно у Маргариты Николаевны Сакуровой. Благодаря справке о реабилитации деда мы с ним смогли вступить в кооператив и купить двухкомнатную квартиру, и нам бесплатно поставили телефон. Последние три года он прожил с дочерью, Наталией Алексеевной, которая о нём заботилась. Она вышла на пенсию, а у меня образовалась семья, родился сын, и у меня ни на что другое не хватало внимания и времени.
Теперь немного о другом аспекте нашей жизни и семейной истории. Когда я был маленьким иногда бабушка рассказывала мне на ночь сказки, а иногда дедушка рассказывал случаи из своей жизни. Эти рассказы мне очень нравились, в них всегда было нечто героическое. Я попробую вкратце пересказать часть из наиболее запомнившегося и сделать это в некотором хронологическом порядке, который во время рассказывания никак не соблюдался.
Но сначала о религиозности. Мои старые знакомые иногда сейчас удивляются, узнав, что я верующий. Этого раньше вроде бы не было? Нет, было всегда, именно благодаря деду. Когда я был совсем маленьким, дед при мне с кем-то говорил о чём-то духовном, и несколько раз проскочило слово Бог. Может быть это был разговор с его крестником Иваном Шеиным, не помню точно. Я после этого спросил деда: "Дедушка, а Бог действительно есть?", - "Да!", - ответил он. – "А где Он?", - "Везде вокруг, и в людях, и в животных, и в растениях, и в камнях, и в Небе, и в Земле, это всё частички Бога!", - Я огляделся с любопытством вокруг, потрогал себя руками и молча усвоил, что я тоже частичка Бога. Ни дедушка, ни бабушка никогда не молились напоказ, не крестились при людях. Моя мама однажды сказала, что её мама была "великой молельщицей", это меня удивило и заставило задуматься. Однажды уже в Йошкар-Оле был случай, когда я на Пасху сказал соседке из нашего дома "Христос Воскресе". Та схватила меня за ухо и привела к бабушке с криком: "Как вы посмели воспитывать ребёнка в религиозном духе, мало вас в тюрьме держали?", - На что бабушка спокойно спросила, что произошло, а потом спокойно объяснила, что сейчас Пасха, и многие её празднуют, ребёнок это всё слышит и повторяет, плохого в этом ничего нет, ведь ребёнок её не обругал, а поздравил со старинным праздником. Это не результат религиозного воспитания, а просто не изжитый в народе пережиток старины. Женщина ушла успокоенная. Бабушка мне объяснила, что чужих и незнакомых с таким праздником поздравлять не нужно. Это была жена начальника госбезопасности города и республики. Его младший сын как-то потом выкинул в окошко со второго этажа печать прокуратуры республики (сургучную), я её подобрал и не вернул, хотя знал, чья она, мой грех. Были и ещё в моей жизни случаи, которые убедили меня не афишировать ни перед кем мою религиозность. Для меня существование Бога было истиной не подлежащей обсуждению благодаря тому, как мне это объяснил в своё время дед.
Дедушка и бабушка, уложив меня спать, садились за перегородкой, "на кухне" и рассказывали что-то друг другу по-немецки, скачала читали из "Календаря души", потрёпанный экземпляр которого у них сохранился. Я был расстроен, что ничего не понимаю и попросил научить меня немецкому языку. Тогда мне сказали несколько обиходных слов, таких как соль, сахар, ложка, дай мне и т.д. Кроме этого мы начали прощаться на ночь на пяти языках и примерно на стольких же приветствовать друг друга утром.
Теперь выдержки из их рассказов о себе.
Бабушка происходила из слияния двух старинных казачьих родов Войска Донского, живших помнится в станице Старочеркасской (ныне город). Отец был старшим сыном рода Вуколовых. Он нарушил все семейные традиции тем, что вместо службы в гвардейских казачьих войсках в охране при царе батюшке, отправился учиться в университет на химика. Отец его долго убеждал не дурить, обещал подарить золотые часы Павла Буре, после службы передать ему всё имение, но безрезультатно. Тогда отец его проклял, сказав, что Семён ему больше не сын. Семён Петрович выучился, со временем стал профессором, Тайным советником (что равнялось генеральскому чину). Тогда семья его снова признала. Он женился на дочери конного магната всего Придонья Волошина (родственник ли им Максимильян Волошин я не знаю) и увёз её в Петроград. Показателем богатства Волошина было, что у него было 14 автомашин, больше, чем у царя.
Все предки не оставляли царской службы, пока не дослуживались до есаула. У моей бабушки были кольцо и серьги серебренные с бирюзой, подаренные её предку, есаулу, начальнику конвоя, Царицей Екатериной Второй, когда он втроём со своими казаками вытащил из грязи и на руках перенес на сухое место её вместе с каретой во время её путешествия в Крым.
Нормальным явлением у казаков было привозить из походов себе жен. Так, во время Отечественной Войны 1912 года возвращаясь домой, представители этих родов привезли: один – дочь прусского барона, другой – польскую шляхтянку знатного рода. Предок одного из них (не знаю которого), во время войны с турками отличился при взятии Измаила (казаки ночью переплыли довольно широкую протоку и на кинжалах, втыкаемых в щели кладки поднялись на сторожевую башню, перерезали охрану и открыли ворота). За это они получили от Суворова право первыми грабить в захваченном городе. Наш предок среди прочего (были и прекрасные арабские кони, на которых он всё и увёз) увёз из гарема паши себе в жены прекрасную диву, которая оказалась дочерью персидского шаха. Бабушка рассказывала, что в ту же войну другой её предок получил довольно большую пулю в голову. Хирурги не решились в те времена вскрывать череп и пуля осталась в голове и причиняла сильную боль, но бабушка помнила этого сто с лишним летнего старика, который мог себя полностью обслуживать и был в полной памяти, хотя руки уже дрожали.
Один из предков в более древние времена, когда калмыки угнали у них стада коней, преследовал тех вместе с другими казаками до самого стойбища и, после разгрома калмыцкого войска, захватил себе в жены дочку местного князька. Так что в наших жилах есть струйка и калмыцкой крови.
Когда Семён Петровича снова признали в семье, он стал приезжать "в отпуск" с детьми на Дон, где его жена и дети проводили иногда всё лето. Бабушка вместе с братом проходила в Петрограде в конюшне (манеже) какого-то полка на Петроградской стороне обучение верховой езде. Поэтому по приезде на Дон её приняли двоюродные братья в свою компанию и обучали джигитовке и рубке шашкой, что было для "девок" нонсенсом, ведь девушка считалась просто девкой, и казачкой становилась только, выйдя за муж за казака. Бабушка показывала мне упражнения по рубке "лозы" и фехтовальные удары шашкой. Я этими способами заготавливал в Табынске крапиву и лебеду для поросёнка и в компост в огромном количестве. Дед же мне показал удары, которые разрешалось применять на студенческих дуэлях при "разборках" "до первой крови" на эспадронах в студенческом фехтовальном клубе в Германии.
Бабушка всегда старалась дополнить моё обучение в школе, и мне всё время приходилось ходить в разнообразные кружки, лепить и рисовать дома, делать куклы. К этому привлекались и мои товарищи, так что у нас дома был настоящий кукольный театральный кружок, в котором изготавливались куклы и декорации, маски и костюмы для маскарадов. В школе наш кружок иногда показывал спектакли. Бабушка вошла в моей школе в Йошкар-Оле в родительский комитет и добилась, чтобы в школе открылся химический кружок, чтобы наш класс перекапывал весной газоны вокруг школы. Меня с моими двумя товарищами учительница заставила весной сделать грядку и посадить коноплю и лён, а осенью их собрать и обмолотить, "растрепать", сделать кудель и спрясти нитки. Потом мы об этом всём сделали в классе доклад. Дома мы ещё ткали из старых тряпок, порванных на ленточки коврики в прихожую и коридор. Такие же лежали у кровати. Так что она для меня и моих товарищей в обычной советской школе организовывала элементы вальдорфской педагогики.
О происхождении деда сведения у меня не очень точные. Пом ню только, что какой-то предок (при царе Александре ΙΙ), будучи младшим сыном княжеского рода (братьев у него было несколько), получил в удел деревеньку в Пронском уезде Рязанской губернии. Он влюбился в крестьянскую девушку из своей деревни и женился на ней. Каким-то образом об этом узнал царь, вызвал его к себе и отругал. Было сказано примерно следующее: "Жениться на крестьянках могут крестьяне, в крайнем случае мещане. Дворянину этого делать нельзя, тем более потомку Рюрика. Брак аннулировать, жениться на дворянке!". – Молодой человек приехав домой освободил всех крестьян, в том числе, конечно, жену, переписал всю свою землю на сельскую общину (также, кажется, лес), оставив себе только дом-пятистенку со службами и три гектара сада, организовал сельский совет для управления общим хозяйством, а сам переписался в мещане.
Дед рассказывал, что в Рязани у них был дом. В деревне жила постоянно только бабушка. На лето туда приезжали обычно все три брата Лебедевы и их брат от другой матери "Дмитрий Большой", который вечно придумывал нечто необыкновенное. Одно лето они занимались археологическими раскопками, в том числе в берегу реки раскопали стоянку древних людей. Там нашли костяные иглы, кремнёвые наконечники, бивень мамонта…. Всё было тщательно отдокументировано и сдано в музей в Рязани. Потом строили планер, его удалось запустить с помощью деревенского конюха, который запряг резвую лошадь в передок от тарантаса, сзади пристегнули планер. Конюх погнал по прямой дороге, которая перед обрывом к реке резко поворачивала. Планер ещё на дороге приподнялся, а после того, как лошадь повернула в сторону, отстегнулся и ещё немного пролетел. На следующий год решили поставить на планер мотор от мотоцикла. Взлёт производили по той же дороге, но сразу после взлёта самолёт рухнул и рассыпался. Мотор перевесил, был слишком тяжелый. Никто не пострадал. В то время был уже открыт алюминий, и Дмитрий Большой мечтал отлить корпус мотора из алюминия, но в те времена это был очень дорогой металл ("дороже золота").
После окончания гимназии дед поступил в Университет, но был исключен в 1905 году за революционную деятельность. Он приехал в Рязань и там сразу начал ходить на "сходки". К матери пришел их хороший знакомый, полицмейстер города (кажется он был их соседом), и сказал, что, если её сын сейчас же не уедет за границу, его арестуют и посадят может быть надолго, потому что он упрямый. Мать позвала дворника, дала десять рублей. Дворник выправил для деда паспорт, купил билет до Берлина и ему ещё осталось на чай. Когда ночью дед вернулся со своей "сходки", ему мама вручила паспорт, билет, чемоданчик с вещами и небольшую сумму денег. Утром он выехал в Москву, пересел на Берлин и выехал из России. Ему был дан совет: чтобы выучить немецкий язык в совершенстве, нужно было каждый день читать вслух от корки до корки толстые биржевые ведомости, книжку сказок и детективные романы, следя за своим произношением, кроме того небольшие куски нужно было переводить и учить слова. Он занимался этим всю дорогу и некоторое время во время своего проживания в Германии. В Берлине он сориентировался, и отправился учиться в город Карлсруэ. Там он поступил в высшую школу на химический факультет. Из дома присылали немного денег, но этого не хватало. Нужно было платить за квартиру и учёбу. Дед поступил на кафедру химии лаборантом, готовил растворы для учебного процесса и мыл пробирки и прочую химическую посуду. В лаборатории было правило: кто выругается, кладёт к копилку 10 пфенингов. По окончании учебного года на собранные деньги все вместе пировали.
Квартировал дед вместе с ещё двумя студентами со своего факультета, тоже иностранцами, все разных национальностей, в мансарде у художника. Договорились, что будут помогать друг другу учить немецкий язык и разговаривать только на немецком. Вечера часто проводили в спортивном зале, где дед старательно учился фехтовать. В студенческой среде было принято вызывать на дуэль студентов другого факультета, придравшись к чему-нибудь. Поговорка "шрам на роже всего дороже" звучала постоянно. Специально, конечно, не подставлялись, но заядлые дуэлянты гордились своими шрамами. Дрались в защитных костюмах. Были открыты лицо ниже глаз (шея и глаза закрыты маской) и руки от кисти (перчатки) до плеча, поэтому шрамы были обычно на щеках, носу или руках. У эспадрона клинок был заточен (но не очень остро) по обеим сторонам ближе к концу, сам кончик полукруглый и несколько утолщенный, хотя и таким кончиком хлёстким ударом можно было прорубить до кости. По бокам каждого из дерущихся стояли два секунданта, в обязанности которых входило отбивать неправильные (запрещенные на дуэлях) удары. Если секундант ошибался и отводил правильный удар, особенно, если это влекло за собой поражение дуэлянта, секунданта вызывали на дуэль секунданты пострадавшего. Дед в клубе числился хорошим фехтовальщиком. Он сам никого не вызывал, его тоже не вызывали, но часто приходилось драться в качестве секунданта на стороне своих товарищей по факультету. Он гордился тем, что ни разу не подставил ни своего опекаемого, ни его противника.
На лето дед приезжал к бабушке в деревню. Добирался "на перекладных" самыми дешевыми способами (в том числе палубным пассажиром на пароходе из Средиземного моря в Черное, спал на канатном ящике). О политических делах полностью забыл и думать.
Однажды с его товарищем приключилось несчастье: у него сначала во сне, а потом всё чаще и наяву начались видения в которых его умершие родственники настоятельно звали его к себе на тот свет. Это, вероятно было следствием сеансов спиритизма (это мнение высказывала моя мама), которыми тогда очень многие увлекались. Кто-то, дед мне не говорил, кто, посоветовал обратиться к "известному Доктору", философу Рудольфу Штейнеру, который тогда читал в городе Карлсруэ лекции по оккультизму. Никто не решался пойти и обратиться к Доктору, дед же без всяких сомнений отправился. Посидел на лекции, а после неё обратился к Доктору за советом. Тот сказал: "Приведите его ко мне!", - Привели. Доктор объяснил, что это обращаются к дедушкиному товарищу не духи его предков и родственников, а духи соблазна. Они получают на это право благодаря ослаблению его "Я"-сущности. Нужно спокойно бороться с ними в полной уверенности и не сдаваться. Кроме того для усиления присутствия "Я"-сущности в душе нужно делать упражнение. Для начала было дано задание утром, при вставании ставя левую ногу на пол говорить: "Standhaft stelle ich mich ins Leben (устойчиво ставлю я себя в жизнь)", - потом ставить правую и говорить: "Sicher betrete ich mein Lebensbahn (Уверенно ступаю я своим жизненным путём)", - говорить нужно спокойно и с уверенностью. Когда это станет привычкой, упражнение меняется и дополняется. Нужно будет стать прямо, руки на груди, ноги вместе. Потом отставляется левая нога, уверенно и прочно ставится на пол и говорится первая фраза. Потом отставляется в сторону правая нога и тоже уверенно и прочно ставится на пол, говорится вторая фраза. Затем ощущение проводится от затылка в сердце и говорится следующая фраза: "Kraft fließt mir ins Herz (сила втекает в моё сердце)". - После этого левая рука, лежащая ладонью на середине груди сверху правой ладони протягивается влево. Внимание на руку (не напрягать). Ладонь кверху. Говорится фраза: "Liebe habe ich in meinen Wesenskern (Любовь содержится в моём сущностном ядре)". – После этого снимается с груди и протягивается вправо правая рука, ладонь открыта вниз, и говорится: "Hoffnung präge ich in jedes Tuhn (Надежду напечатлеваю я каждым своим деланием)". – После этого всё внимание обращается на голову и говорится: "Vertrauen lege ich in ganze meine Denken (Доверие вкладываю я в каждое моё мышление)". – Потом нужно попытаться ощутить одновременно голову, ноги, руки и сердце и говорится последняя фраза: "Diese sechs leiten mich durch Dasein (Эти шесть ведут меня сквозь существование)", - имея в виду не физические части, а "Стойкость", "Уверенность", "Небесную Силу", "Любовь", "Надежду" и "Веру". Дед считал, что эти упражнения полезны любому. Его товарищ избавился от своих наваждений. Дед и его товарищи стали постоянными слушателями лекций Р. Штейнера.
По окончании института в Карлсруэ дед приехал в Россию. Обнаружилось, что диплом немецкого института в России не признаётся. Нужно было теперь заканчивать институт в России. Дед поступил в Петербургский Политехнический институт, в котором ему пошли навстречу: он в обязательном порядке должен был сдать все лабораторные работы, зачёты и экзамены. Это сильно уменьшило время учёбы. Дед говорил, что при любой возможности продолжал ездить в Германию (и, кажется, в Финляндию) слушать лекции Р.Штейнера. Во время одной из таких поездок, когда он находился в Германии, началась война 1914 года. Он обратился к Р.Штейнеру за советом. В связи с его занятиями Антропософией он пришел к тому, что не хотел участвовать в войне, не хотел никого убивать. А ведь его, как и всех мужчин его возраста, должны будут призвать на военную службу. Р.Штейнер на это ответил, что, если дед по возвращении на родину