Алексей Дмитриевич Лебедев

(Записано с его слов в последние годы его жизни)

В 1910 году Алексей Дмитриевич, будучи студентом в Германии, встречался с Марией Яковлевной, которая адресовала его к Васильевой в Петербурге на Васильевском острове, как интересующейся Штейнером.
Алексей Дмитриевич нашел её не сразу, так как не знал имени и отчества, и адресный стол сначала направил его к некой Васильевой, вдове генерал-лейтенанта, жившей тоже на Васильевском острове. Потом, когда он разыскал Елизавету Ивановну, она много смеялась его рассказу. У неё Алексей Дмитриевич встретился с Борисом Алексеевичем Леманом. Елизавета Ивановна и Алексей Дмитриевич интересовались многими вещами, связанными с оккультизмом, но всё же в основном их интересовал Доктор Штейнер. Была у них и основная литература. В ту пору они были близки с компанией Максимильяна Волошина.
Борис Алексеевич занимался также Каббалой. Елена Ивановна и Борис Алексеевич в разное время (не одновременно) бывали у Доктора (когда точно А.Д. не знает). Елизавета Ивановна владела немецким языком и разговаривала с Доктором непосредственно, а Бориса Алексеевича переводила Мария Яковлевна. Когда дело дошло до Каббалы, доктор нахмурился, попросил уточнить, как именно ею занимаются. Когда узнал, как, то сказал: "Ну, это ещё ничего!".

В то время общества в Петербурге ещё не было. Была группа человек в двадцать. В ней считались "выбранными между собой" председателем Елена Ивановна и секретарём Борис Алексеевич. В группу входили: Николай Белоцветов,, Мария Сергеевна Савич, двоюродные сёстры Б.А. Лемана Глафира Дмитриевна и Софья Домогацкие, Алексей Дмитриевич Лебедев, Борис Кожевников и другие.
Белоцветов был мобилизован во время войны 1914-1918 г.г. и, уже после переворота, Солдатский Комитет наградил его Георгием. Впоследствии вместе с Кожевниковым он был в эмиграции. Мария Сергеевна Савич вместе со своим отцом, профессором матемитики, при Керенском выехала в Швецию, а затем в Дорнах.
Общество в Ленинграде было открыто в тот же год, что и в Москве (разница в несколько дней). На лекции в Гельсингфорсе Доктор назначил гарантом Елизавету Ивановну. Связь с ним в то время осуществлялась через некую Драхенфельз, умную и энергичную остзейскую немку, владевшую русским и немецким языками. Она жила в Ленинграде, ездила в Германию и Дорнах, общалась с Доктором, в последствии осталась в Дорнахе, там и умерла. Она передавала в письмах руководящие указания Доктора.
Через неё был задан вопрос Доктору, быть ли Елизавете Ивановне гарантом. Доктор ответил утвердительно. Елизавета Ивановна в ответ написала письмо Драхенфельз, в котором выражала сомнение в том, что она достойна занимать это место, так как в её жизни было так много переживаний романтического характера.
Драхенфельз рассказывала, что решила спросить доктора ещё раз. Она должна была встретить его в Штуттгарте. Она стояла на улице и ждала его. Он подошел, выслушал.
- "Sehen Sie, das ist wieder so eine Art von russischen großen Wahnsinn. Пусть не думает об этом!".
По возвращении в 1922 г. Елизаветы Ивановны и Бориса Алексеевича из Краснодара группа разрослась. В 1926 г. их стало две. Одну возглавляла Елизавета Ивановна (она называлась группой Ильи Пророка). Во главе "Группы Бенедиктуса" стоял Борис Алексеевич. Была ещё третья самостоятельная небольшая группа, в которую входили: муж и жена Рапгоф, Сергей Васильевич Зетилов, Юдина, семья композитора В.А. Богуславского.
В группу Елизаветы Ивановны входили: Лидия Павловна Брюллова, Юлиан Константинович Шуцкий, Лидия Семёновна и Алексей Дмитриевич Лебедевы и другие.
В группу Б.А. входили сёстры Гааз, А.В. Петровская и др.
Кроме работы основных групп были подготовительные кружки.
Вскоре после разделения начались репрессии. Антропософы рассматривались, как часть теософского движения и были высланы заодно с ними. Е.И. была выслана в Ташкент, где и умерла в 1928году. Б.А. скончался в годы войны 1941-45 в Алма-Ате. Лидия Павловна Брюллова (внучатая племянница брата К. Брюллова) – умный, волевой человек, близкий друг Елизаветы Ивановны, была выслана в Среднюю Азию, где и умерла. Судьба Белоцветова не известна.
Агнесса Федоровна Ферсман, обрусевшая немка, очень скромный и преданный человек, близкий друг Елизаветы Ивановны, Лебедевы А.Д. и Л.С. и Юлия Петровна Стратилатова были арестованы в 1938 году. Агнесса Федоровна умерла в ссылке. Остальные вернулись. При первом аресте (после убийства Кирова) их хотели сослать в Казахстан, но тогда их отстояли с помощью видного учёного Семёна Петровича Вуколова (отца Лидии Семёновны Лебедевой), имевшего большие связи. На суде Алексей Дмитриевич выступал в защите и убедительно говорил о том, что антропософы – люди много работающие и приносящие государству большую пользу, а не вред. Например, Васильев – ирригатор, много работавший в Средней Азии, а его жена – писательница. Хоть и неудобно говорить о себе самом, Лебедев перечислил, сколько запустил не работавших заводов. Прокурор отказался от обвинения. Их оправдали и отпустили из зала суда.
Но приговор был обжалован Г.П.У., передан Особому Совещанию и пересмотрен. Через три месяца всем дали ссылку на пять лет в разные места.
Алексей Дмитриевич находился под следствием год. "Приходилось туго". Сначала Алексей Дмитриевич думал: "Если будут бить, буду давать сдачу!", - но сдачу давать не было возможности: его били сразу несколько человек. Удары по голове были особенными: сбивали с ног и в глазах вспыхивали "синие молнии". Однако, битьё было переносить легче, чем непрерывные допросы в течение 12 дней круглосуточно без сна, стоя. Следователи сменялись каждые 8 часов. Надо было подписать, что антропософия – это вывеска, за которой скрывается международная антисоветская шпионская организация. Алексей Дмитриевич так и не подписал этого клеветнического обвинения.
Затем приехал из Москвы дополнительно направленный следователь. Он спросил Алексея Дмитриевича в присутствии одного из следователей, который как раз был человечнее, и почти никогда не бил его на допросах: "Вас били?", - на что Алексей Дмитриевич, не желая подвести следователя, ответил: "Этот не бил!". Он и остался вести дело и впоследствии пытался выгородить Алексея Дмитриевича. Как-то при случае Алексей Дмитриевич спросил следователя, почему тот его не бьёт, как все остальные. Тот ответил, что его отца зовут также Алексеем Дмитриевичем - "Я не мог!".
"Тройка" осудила Алексея Дмитриевича к высылке в Нарымский край. По дороге его обобрали уголовники. Прибыл без вещей и денег. Пошел на почту и спросил, где живут какие-нибудь ссыльные. Указали ему одного литовца. Тот дал пристанище у себя и помог найти работу – копать землю. Постепенно стало немного легче. За работу платили и давали немного овощей. Затем Алексею Дмитриевичу помогли его химические познания. На строительстве понадобился не размокающий в воде клей. Он сказал: "Достаньте мне такие-то и такие-то ингредиенты, сделаю вам клей!", - материалы доставили, клей получился удачным, начальство осталось довольным. Затем пришлось делать чернила, мыло… Постепенно положение улучшалось. После освобождения работники витаминной промышленности, знавшие Алексея Дмитриевича, добились его назначения на завод в Башкирию, село Табынск, где он работал до 1954 года.
В 1925 г. Алексей Дмитриевич работал в Рязани и жил там с женой. К ним приехали Елизавета Ивановна и Юлиан Константинович Шуцкий. Они втроём с Лидией Семеновной отправились в Саров.
Пешком Елизавета Ивановна идти не могла. Они поехали в телеге, и рассказывали позже, как они увидели на заре дивный Темниковский заповедный бор петровских времён, как услышали звон монастырских колоколов. Юлиан Константинович написал картину: Саровскую церковь, освещенную лучами зари. На следующий год отправился туда и Алексей Дмитриевич. Он пошел пешком с котомкой за плечами, как и полагалось. Был и в Дивееве, где в то время монастырь ещё сохранялся, тогда как в Сарове монахи жили в качестве "членов сельскохозяйственного кооператива".
Когда Елизавета Ивановна приезжала в Рязань к Лебедевым, произошло одно из совпадений, какие обычно называют случайными. Рядом в школе интузиаст-учитель ставил с учениками спектакль. На вопрос Алексея Дмитриевича, какую пьесу он ставит, учитель ответил: "Финист Ясный Сокол!". Алексей Дмитриевич познакомил его неожиданно с автором пьесы, Елизаветой Ивановной, которая с большим удовольствием побывала на представлении.
И ещё одно интересное "случайное совпадение" произошло в Рязани в те же двадцатые годы с Алексеем Дмитриевичем. Когда он ехал туда из Ленинграда, то захватил с собой, данную ему для перевода Борисом Алексеевичем, старинную немецкую книгу по алхимии Георга фон Веллинга. По приезде в Рязань Алексей Дмитриевич получил от Рязанского Совнархоза поручение принять национализированный завод сельскохозяйственного машиностроения, где инженер немец всё тормозил и откладывал сдачу. Алексей Дмитриевич отправился на завод, встретился с инженером. Познакомился. Немец представился : "Георгий Иванович Веллинг!". – "А, так вы Георг фон Веллинг!". – Инженер удивился, ему не хотелось быть "фоном". – "Откуда вы знаете?". – "Да, вот!", - Алексей Дмитриевич вытащил из портфеля книгу, - "Как вам приходится этот Георг фон Веллинг?". – "Прадед!". – Пораженный инженер, получивший привет от своего прадеда, мирно согласился на составление приёмо-передаточного акта.

В ссылке, в Нарыме, Алексей Дмитриевич благодаря также "счастливому стечению обстоятельств" получил Евангелие, в котором очень нуждался.
Он ежедневно сдавал сведения о проделанных земляных работах приёмщику. Это был старичок в очках, показавшийся Алексею Дмитриевичу настолько внушающим доверие, что однажды, когда они были вдвоём наедине в конторе, Алексей Дмитриевич спросил, не поможет ли тот ему раздобыть Евангелие. Конторщик призадумался: "А вам очень нужно?". – "Очень!". – Тогда приёмщик, оглянувшись, быстро открыл конторку, достал из неё книгу и протянул Алексею Дмитриевичу: "Возьмите, я вот сегодня хотел её сжечь, по дороге в костёр кинуть! Оно у меня дома было. А сын партийный всё требовал: убери, да убери из дому иконы и Евангелие. Ну, я пока здесь держал. Всё не решался сжечь.

Письмо-отклик на публикацию

Дорогой Юрий Александрович!
На случай посылаю Вам для сведения копию письма, которое я написал Орлову. Боюсь, что Вы несколько огорчитесь резкими выражениями, которые я допустил в своём письме по адресу Б.Н. . Вы пишете, что Л.П. говорит, что Борис Николаевич теперь очень хорошо относится к Доктору. Хочется этому верить. Но я пишу о другом периоде его жизни, и в своём письме я стремлюсь не реабилитировать Бориса Николаевича, а стать на защиту Доктора.

Вот письмо: "Morituri te salutant"
Вам пишет старый инженер (незнакомый вам), бывший в своё время близким к тем кругам "богоискателей", о которых вы пишете с своих статьях о Блоке и А.Белом.
Книгу Вашу "Пути и судьбы" прочитал с большим интересом. Спасибо Вам за Ваше "милосердное" отношение к Борису Николаевичу Бугаеву-Белому (я на вашем месте не смог бы отнестись к нему так снисходительно. Но вот, очень горько, что вы, вроде, перекладываете ответственность за несуразности А. Белого на Штейнера.
Ведь и до своего знакомства со Штейнером А.Белый вёл себя безобразно. Взять хотя бы его отношение к семейству Блоков. В дальнейшем его истеричность шла всё "крещендо". И если говорить о влиянии Штейнера на Бориса Николаевича, то Штейнер его сдерживал и успокаивал. Без него было бы ещё хуже.
Я в молодости, будучи ещё студентом за границей, встречался со Штейнером и, с чувством горечи должен сказать, что вы даёте совершенно неправильный образ Штейнера.
Ваши сведения о нём и об Антропософии почерпнуты, видимо, в основном из высказываний А.Белого и, возможно, отчасти из пересуд каких-нибудь московских "кумушек". А насколько мало объективными могут быть высказывания Бориса Николаевича Вы знаете сами.
Со своей стороны могу сказать Вам о Штейнере следующее: он в течение восьми лет работал в архиве Гёте-Шиллера в Веймаре. Под его редакцией были изданы естественнонаучные произведения Гёте (в 4-х томах – Кашнеровское издание). Им написана книга о теории познания Гёте, а также несколько книг по философским вопросам ("История философии ХIХ столетия", "Истина и наука", "Философия свободы" и др.).
Одно время он был связан с Теософским Обществом, но потом резко порвал с ним, и в дальнейшем, как Вы правильно пишете, основал Антропософское Общество, цель которого: из более глубокого познания человеческого существа дать основу для здорового развития как отдельной человеческой индивидуальности, так и человеческого общества в целом. Отсюда его педагогическая деятельность, основание им Вальдорфской школы, лекции по педагогике, об искусстве, а также о различных религиозных системах, в том числе и о Христианстве.
Красной нитью через все его произведения проходит положение о недопустимости воздействия на волю другого человека. В связи с этим – его резкие выступления против католической церкви, изуитизма, а также масонства. Эти его выступления вызвали ответные выступления со стороны этих организаций – выступления клеветнического характера.
Не считаю возможным в этом письме более подробно излагать то, что я знаю о жизни и учении Рудольфа Штейнера.
Должен сказать только, что в корне неправильно содержащееся в Вашей книге утверждение о том, что "организационная структура Антропософского Общества основана на принципе безусловного почитания" и о том, что внутри общества соблюдается сложная многоярусная иерархия, что в жизни членов общества господствует "казарменно-монастырский режим", и т.д. – это объективная неправда и находится в полном противоречии с основными положениями Антропософии, где на первый план выдвигается свобода развития человека (в противоположность Католичеству и масонству с их "строгим послушанием"). Так что, это с больной головы на здоровую!
Таким образом, те эпитеты, которые Вы прилагаете в Вашей книге по отношению к Рудольфу Штейнеру и его учению ("мракобесие" и т.п.) – не по адресу.
Кстати, знаете ли Вы, что Гитлер запретил Антропософское Общество, книги антропософского содержания сжигались, многие антропософы были арестованы и погибли в концлагерях?

Мне уже 80 лет. Я много всего видел на своём веку, но должен сказать, что никого, кто мог бы сравняться по своему величию, чистоте и духовной красоте со Штейнером, я не встречал.
Хочу сослаться также на слова известного (в своё время очень известного) французского журналиста и публициста Зауервейна, который в начале 20-х годов после смерти Штейнера написал: "За свою жизнь я перевидел много королей, президентов, министров, учёных, писателей, художников и т.д., но никто из них не может сравниться по своей величине со Штейнером." (Зауервейн был далеко не антропософ).
Понятно, что и Б.Н.Б. Штейнер произвёл большое впечатление, но образ его в болезненной натуре Б.Н. отразился, как в кривом зеркале, совершенно не правильно.
Обычно большинство великих людей получает признание лишь через много лет после их смерти, а при жизни они подвергаются гонениям и насмешкам. Так обстоит дело и со Штейнером.
Но очень хотелось бы, чтобы Вы не были в числе тех людей, которые (в компании с иезуитами, фашистами и пр.) травили бы Штейнера.
Адрес……. Подпись……..
P.S.: Хочу ещё упомянуть Вам про один характерный случай: в 1922-м или 1923-м году Михаил Александрович Чехов (который, как Вы, вероятно, знаете, был также антропософ), в бытность свою за границей повидал Штейнера и задал вопрос о том, как по его мнению должно развиваться антропософское движение в России, на что Штейнер ответил: "Антропософия и ложь не совместимы. В подполье Антропософия не может быть. Раз Антропософское Общество в России запрещено, - оно должно прекратить там своё существование!".
Судьба облегчила нам осуществление этого: в дальнейшем, особенно в тридцатые годы, большинство антропософов было арестовано и отправлено в ссылку и лагеря, где большинство и поумирали.
Подпись……..(А.Д.Лебедев)

Воспоминания об Алексее Дмитриевиче Лебедеве его дочери Наталии Алексеевны Лебедевой, написанные в 1990 году по просьбе сына (перепечатано с рукописного текста автора).

Мой отец, Алексей Дмитриевич Лебедев родился в Москве 29 Апреля (11 Мая нового стиля) 1886 года и был третьим сыном Дмитрия Петровича Лебедева (1851-1891), историка по образованию, работавшего в то время археографом и хранителем старопечатных книг и рукописей в Румянцевском музее (О нём можно прочесть в "Русском биографическом словаре" СПВ, 1914 и в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона СПВ 1896 т.33). Дмитрий Петрович был интересным человеком и собеседником, дружил с Ф.И. Буслаевым, автором известной "Грамматики русского языка", с Н.С. Федоровым, автором "Философии общего дела", с Э.В.Барсовым. Алексей Дмитриевич плохо помнил своего отца, так как был ещё маленьким (ему было около 5 лет), когда тот умер.
У Дмитрия Петровича был ещё внебрачный сын Дмитрий Викторович Алексеев (впоследствии известный химик), гораздо старше трёх братьев Лебедевых, живший не с ними, которого братья называли "Дмитрий большой". Он оказал впоследствии большое влияние на Алексея Дмитриевича, так как именно он приобщил его к Антропософии.
После смерти отца семья переехала в Рязань, где у матери был дом, и где братья стали учиться. Все они поочередно окончили классическую гимназию и поступили в университет. Однако, в 1905-м году все трое были исключены из университета за участие в революционной деятельности, в студенческих волнениях. Алексей Дмитриевич даже недолго сидел в тюрьме, но был выпущен на поруки.
В 1906 году мать отправила Алексея Дмитриевича в Германию, чтобы его там "немцы научили уму-разуму. Он поступил в высшую техническую школу в городе Карлсруэ (Grossh. Badische Technische Hochschule Fridericiana zu Karlsruhe) и проучился там пять лет.
В бытность свою в Карлсруэ он и познакомился с Антропософией, повидимому, благодаря Дмитрию Викторовичу, который тоже жил там и, имея уже высшее образование, стажировался по какой-то области химии. Алексей Дмитриевич посещал лекции Рудольфа Штейнера, когда тот приезжал в Карлсруэ и Штуттгарт с циклом лекций. Антропософом был и хозяин квартиры Алексея Дмитриевича, художник Плёк (Plock), с которым Алексей Дмитриевич очень сдружился. Когда Алексей Дмитриевич уезжал из Германии по окончании учёбы, Плёк подарил ему картину, изображавшую голову льва, на которой надписал: "Wird`s du Name mein vergessen, dieser Lowe wird dich fressen!". Я хорошо помню эту картину, она висела в комнате родителей до войны. Дмитрий Викторович тоже любил шутки, писал шутливые стихи. Вообще по рассказам отца у меня сложилось впечатление о этой молодёжи, увлеченной Антропософией, как об отнюдь не сухих серьёзных философствующих педантах, а о жизнерадостных, весёлых молодых людях.
Лето Алексей Дмитриевич обычно проводил в России, в именье своей бабушки под Рязанью.
В 1910 году Алексей Дмитриевич окончил Высшую техническую школу, но так как иностранного диплома для инженера в России было недостаточно, то он поступил в Санкт-Петербургский Политехнический Институт, который окончил в 1914 году (по специальности инженер-металлург).
Вернувшись в Россию, Алексей Дмитриевич познакомился с некоторыми московскими и питерскими антропософами. Не знаю в какой последовательности, с кем, когда и при каких обстоятельствах. С А.С.Петровским, с Григорьевыми, с художницей Маргаритой Васильевной Сабашниковой-Волошиной, с поэтом Максимильяном Волошиным, с Елизаветой Ивановной Васильевой, тоже поэтом и филологом-романистом, с её мужем инженером-путейцем Всеволодом Николаевичем, с Борисом Алексеевичем Леманом, с Клавдией Николаевной Васильевой (будущей женой писателя Андрея Белого) и, впоследствии, уже в 20-е годы с Борисом Николаевичем Бугаевым (Андреем Белым), с будущей писательницей Магдалиной Ивановной Сизовой.
Возможно, что и во время своего продолжения образования в России Алексей Дмитриевич ездил еще в Германию слушать лекции Р.Штейнера. Не помню. Дважды он сам разгованивал с Доктором, но это было, по-моему, ещё во время обучения в Карлсруэ. Первый раз он советовался о Рихарде Заттлере, в будущем известном певце, у которого в тот момент было нервное расстройство в связи с занятиями спиритизмом. Доктор дал необходимые советы и обратил внимание на голос Заттлера. Заттлер стал в дальнейшем певцом в Берлинской опере. Второй раз Алексей Дмитриевич просил совета для себя в отношении военной службы. Об этом существует запись самого Алексея Дмитриевича у кого-то из его молодых друзей. У меня её нет.
Когда в 1914 году началась война, Алексей Дмитриевич был призван в армию, но из-за близорукости его не взяли на строевую службу, а направили, как химика, в Химический Комитет при Главном Артиллерийском Управлении, где Алексей Дмитриевич занимался взрывчатыми веществами, ездил по фронтам (был и на Западном и на Кавказском фронтах, и под Эрзерумом), разряжал всевозможные неразорвавшиеся бомбы и снаряды, разбирался в их устройстве, работал на военных заводах и в химических лабораториях в Питере и на полигонах.
В 1916 году женился на Лидии Семёновне Вуколовой. Она в те времена училась в студии Д. Кардовского, готовилась поступать в Академию Художеств, хотела стать художницей.
Молодожены поселились в небольшой квартире на Сергиевской улице (ныне Чайковского), отдельно от родителей Лидии Семеновны, хотя у тех была большая квартира (5 комнат) на улице Большой Зелениной. Дед мой Семён Петрович Вуколов тоже был химик, ученик Дмитрия Ивановича Менделеева, разрабатывал идеи Менделеева в области бездымного пороха и вообще занимался взрывчатыми веществами (о нём можно прочесть в дополнительных томах Энциклопедии Брокгауза и Эфрона, в которой было опубликовано много его статей по химии, в Большой Советской Энциклопедии и в Военной Энциклопедии). Лидия Семеновна разделила антропософские убеждения своего мужа.
В 1918 году молодая семья переехала в Рязань, так как там было спокойнее и сытнее, чем в Питере. Алексей Дмитриевич работал инженером-химиком в Рязанском Губернском Совете Народного Хозяйства, затем техническим директором Рязанского Крахмально-паточного завода.
В Рязани в 1920 году родилась первая дочь (я – Наталья), а мой брат Константин родился в конце 1922 года в Питере, куда мама перебралась к своим родителям. Алексей Дмитриевич же оставался в Рязани и продолжал работать на химических заводах Рязанской области. Зимой во время отпуска он приезжал к нам в Питер, а летом мы все ехали к нему в провинцию.
Когда брата крестили, восприемниками были Елизавета Ивановна Васильева и Борис Алексеевич Леман.
С 1923 года отец работал на Нижне-Мальцевском заводе. Нижне-Мальцево было раньше имением Воронцова-Веньяминова, с большим барским домом, фруктовыми садами. Наше семейство помещалось в бывшем павильоне для гостей, к которому от большого дома вела вишнёвая аллея. Дальше шел яблоневый сад. Перед домом был палисадник с цветами, за которыми ухаживала Лидия Семёновна.
В Нижне-Мальцево летом приезжали отдыхать к родителям их друзья из Москвы (помню А.С.Петровского) и Петрограда. Однажды летом отец ездил с приезжавшими в Мальцево Елизаветой Ивановной Васильевой и Юлианом Константиновичем Шуцким (известный востоковед) в Саров поклониться святым местам Святого Серафима Саровского. Из этой поездки, помню, были привезены "сувениры": просфоры, иконки, крестики, свечи и т.д., произведшие большое впечатление на нас, детей.
За восстановление Нижне-Мальцевского завода и прекрасную организацию его работы Алексей Дмитриевич был премирован в 1926 году командировкой в Германию. Там он посещал химические заводы, знакомился с химическим производством.
Во время пребывания в Германии в командировке Алексей Дмитриевич повидал многих своих друзей антропософов, как немцев, так и русских эмигрантов (например, Маргариту Волошину, Михаила Чехова, Белоцветова и других), побывал в Штуттгарте в Вальдорфской школе. Он был тогда озабочен воспитанием своих детей и интересовался тамошними методами обучения и воспитания. Маргарита Васильевна показывала, как учить рисовать и писать акварелью, и в процессе показа акварельной техники нарисовала для нас восход солнца, который позже висел у нас в детской на стене. Отец привёз из этой поездки не только теоретическую литературу и программу Вальдорфской школы, но и краски, пастель, цветные мелки, маленькие аспидные доски. Всё рассказал Лидии Семёновне и она стала заниматься с нами рисованием и эвритмией.
Эвритмии Лидия Семёновна училась ещё у Клавдии Николаевны Бугаевой (уже ставшей тогда женой Андрея Белого). В последствии Лидия Семеновна сама вела кружок Эвритмии (в начале 30-х годов) для детей, в котором кроме нас с братом занималось еще несколько ребятишек (в основном дети полярников). Занятия происходили в квартире известного исследователя Арктики Р.Л.Самойловича на Большой Пушкарской(там был большой зал).
Родители мечтали, чтобы я поехала учиться в Вальдорфскую школу, а пока я училась дома под маминым руководством. В 1930 году я всё же поступила в третий класс советской школы, так как стало ясно, что поехать в Германию не удастся. Но отец организовал мне переписку с учениками Вальдорфской школы в Штуттгарте, где у него был знакомый учитель. Я написала письмо, мне ответил целый класс, но я затем почему-то выбрала только одного корреспондента и переписывалась с ним ещё пару лет.
С 1926 года Алексей Димтриевич перебрался в Ленинград. Сначала работал в Технологическом институте, затем зав. Лабораторией Лен.Сель.Прома при кондитерской фабрике, так что металлургией ему так и не пришлось заниматься. Он обратился к пищевой химии и увлёкся витаминами. Преподавал, стал доцентом, получил степень кандидата наук. С 1935 года стал научным сотрудником, а затем и научным руководителем технологического сектора Витаминного Института. Стал готовить докторскую диссертацию.
В 20-е годы в Ленинграде было по-видимому много антропософов, кажется было даже отделение Антропософского Общества, возглавлявшееся Елизаветой Ивановной Васильевой. Но в конце 20-х годов, после её ареста и высылки в Ташкент, общество прекратило своё существование. Был ли Алексей Дмитриевич его членом, я не знаю. Но он был дружен со многими антропософами. И дружеские связи оставались. Юлиан Константинович Шуцкий женился на дочери "Дмитрия большого" Ирине Алексеевой, так что связь превратилась в родственную. В нашем доме часто бывали Лидия Павловна Владимирова (урожденная Брюллова), муж Елизаветы Ивановны Всеволод Николаевич, который по-прежнему жил в Ленинграде, поэт Сергей Спасский и его первая жена Софья Гитмановна Спасская (урождённая Каплун, племянница М.Урицкого), Агнесса Федоровна Форсман, Юлия Петровна Стратилатова, учившая нас, детей, игре на рояле, и многие другие, имён которых я не помню. Большинство этих людей было впоследствии репрессировано, но не в связи с антропософскими воззрениями, а по разным другим поводам.
Алексей Дмитриевич и Лидия Семёновна сидели в тюрьме, примыкавшей к "Большому дому" (Ул. Войнова 25 или 26) и прошли через все пытки и мучения ежовского времени.
У отца следователей было несколько, но основным был Дмитрий Алексеевич Нечаев, который сказал Алексею Дмитриевичу: "Моего отца тоже зовут Алексей Дмитриевич и, когда я вас бью, мне кажется, что я бью своего отца!". Но это не мешало ему бить. А когда Алексей Дмитриевич спрашивал, для чего следователь добивается дачи ложных показаний (требовали, чтобы Алексей Дмитриевич подписал, что он немецкий шпион и т.д.), то тот цинично ответил: "Вот вы инженер, и должны понимать, у вас ведь был производственный план, который вы кровь из носу должны были выполнять, и у меня есть план на разоблачение врагов народа, и я его выполняю".
Вообще родители, жалея нас, не рассказывали подробности истязаний, которым подвергались. Знаю, что стояли без сна на допросе в течение нескольких суток (а следователи менялись), что допросы отца прекратили из-за того, что он оглох из-за ударов по голове. Мама как-то сказала, что когда следователь ударил её в первый раз, её вырвало.
Им предъявили обвинения по разным пунктам 58-й статьи. Они не отрицали, что они антропософы, остальное отрицали и ничего не подписывали.
В 1939 году, когда Ежова сняли, дедушка Семён Петрович Вуколов добился суда. Судил Ленинградский областной суд. Дело вёл очень умный и опытный адвокат Успенский. Суд их оправдал. В тогдашней конституции была статья 124-я о "свободе вероисповедования" в силу которой граждане не подлежали уголовной ответственности за свои убеждения. И родителей освободили. Но они говорили на суде о незаконных методах следствия и началось дело против следователей. А те, конечно, доказывали, что мои родители враги народа. Дед снова ездил в Москву хлопотать. Осенью 1940 года дед умер, а весной 1941 года родителей снова арестовали и по постановлению Особого Совещания отправили в ссылку на пять лет. Маму в Коми АССР, а отца в Сибирь, в Нарымский край. В ссылке Лидия Семёновна работала художником в инвалидной артели, а Алексей Дмитриевич работал в Бакчарском райпромкомбинате в мыловарке.
По окончании срока ссылки (было зачтено предварительное заключение) в 1944 году Алексей Дмитриевич получил направление на Табынский витаминный завод в Башкирии заведующим хим. лабораторией. Лидия Семёновна переехала к нему. Алексей Дмитриевич занялся снова любимым делом, работал с увлечением и плодотворно, был награжден многими почётными грамотами и медалью "За доблестный труд в период отечественной войны".
В 1954 году Алексея Дмитриевича перевели на Йошкар-Олинский витаминный завод, где он работал не менее успешно, возглавляя под конец своей деятельности научно-исследовательскую группу.
В 1959 году Алексей Дмитриевич и Лидия Семёновна были реабилитированы, но остались жить в Йошкар-Оле, где Алексей Дмитриевич (уже выйдя на пенсию) продолжал работать на заводе. Только после смерти Лидии Семёновны в 1965 году Алексей Дмитриевич переехал к нам в Ленинград.
Умер Алексей Дмитриевич 6-го Января 1974 года.
Вот кратко изложенные основные вехи жизни Алексея Дмитриевича Лебедева.