Он сказал ей, что не умеет думать - лишь ощущать. Васильковыми волчьими глазами разглядывает душу и дышит табачным дымом. Отвечает не торопясь, продумывая каждое слово, вспоминая любимые строки, разыскивая новый смысл снова и снова.
- Знаешь, когда-нибудь я прекращу вести свой дневник. Я думаю, когда мне станет понятно, что меня ожидает, я прекращу.
- Ты осознаешь, что я тебя жду, - отвечает он.
- Ты - "что"?
- Тебя жду.
- Да нет же. Ты же не "что", а "кто".
- Не-е-ет. Я - что-то.
Темный, он объясняется стихами и почти никого не любит. Однажды он сел с ней за столик в столовой театрального училища и, глотая темно- васильковой радужкой, произнес: "Разрешите мне восхищаться Вами". Слабо усмехнувшись, на секунду опустила ресницы, - разрешила. На третий день, в толпе галдящих студентов, встал рядом и, невесело ссутулив плечи, проговорил:
- Я бы хотел умереть на твоих руках.
- Почему?
- Потому что я так хочу, - изумляясь самому себе. - Я хотел бы умирать на твоих руках каждый день.
- Но... Ты бы умер только один раз.
- Зато какой!.. - Обреченно отвернулся он.
Они сидели рядом на полу в коридоре около столовой. Холодно. Болтали.
- Что ты чувствуешь?
- Мне горячо.
- Но...
- Внутри, - объяснил и замолчал.
Слабый, удивительный намек скользнул по нервам, а волчьи глаза неподалеку. Они вечно кого-то ищут, если только не рядом с ней. Всматриваются во всех, но не видят. А сейчас совсем близко, видят тени белоснежных мыслей в черных суженных зрачках.
Почти полночь, по - лунному ясная улица. Затягивая синевой, взглянул в ее глаза, покачал головой:
- Мне жаль, что я тебе совсем не нравлюсь.
На прощание он пожал руку и ушел, ссутулив плечи сильнее обычного, не оглядываясь.