Эспрессо — это жизнь. Горчит, но бодрит. Первый глоток
может показаться невкусным, но, допив чашку, всегда
захочешь ещё одну. А на ещё одну чаще всего не хватает
времени.
Она делает что-то за стойкой. Варит, наливает,
смешивает. У неё волосы цвета марокканских
апельсинов и дурацкая стрижка. Я хожу в эту кофейню
смотреть на неё, и только сегодня, два месяца спустя,
решился заговорить. Спросил, что она порекомендует.
Капучино - это влюблённость. Сначала терпко, потом
сладко и легко, а на поверку — всё та же жизнь. Но моменты, когда сладко и терпко, —
самые лучшие. Кстати, всегда можно просто съесть пенку и не пить, но это мало кому
приходит в голову. Видимо, дело всё-таки в сочетании. 
[510x340]
Она улыбается,
ставит на стойку ещё
две чашки.
Маленькая кофейня
в центре города, где
все давно знают друг
друга по именам. Я
здесь чужой. Уже два
месяца.
Латте... латте — это
мечты, эспрессо, разбавленный молоком надежды, и пенка, помните, да? Та самая пенка,
которая бывает в капучино. Но нет корицы, нет той терпкости, которая позволяет
прочувствовать момент. Честно говоря, не люблю латте. Но многим нравится. 
[500x479]
Не знаю, многим ли
она рассказывает всё
это. Не уверен, что
хочу знать. Мне
нравится звук её
голоса, её
неторопливые, но
чёткие движения,
нравится запах кофе и
корицы. Я слушаю и
курю. Этого мне
вполне достаточно.
Есть ещё мокко —
кофе с горячим шоколадом. Мокко — это меланхолия. Густая и тягучая. Но даже в мокко
есть молоко. И сладость, та, которую не найдёшь в эспрессо, например. Её и чувствуешь
не сразу, и каждый раз не очень понимаешь, почему заказал именно его. Только потом
вспоминаешь, в тот самый момент, когда
становится сладко.
Кажется, именно его она сейчас и готовит.
Кофе — напиток богов и моих бывших жён.
Они обожали кофе, куда больше, чем
меня, как мне всегда казалось. Наверное,
я начинаю понимать —
почему.
Айриш, кофе по-ирландски... страсть. Где-то там, на
самом дне, обжигающий алкоголь.
[331x450]Можно перемешать, тогда он практически не
чувствуется, если кофе приготовлен
правильно, конечно. Но он там всё равно
есть, и всё равно неизбежно пьянеешь.
Кстати да, хуже плохого эспрессо может быть
только плохой айриш.
Я не влюблён. Я заворожен, заворожен этим
местом и этой женщиной, уже не очень
молодой, но именно поэтому бесконечно
прекрасной. В каждом её слове — всё то, что
с ней уже случилось, в каждом взгляде из тех,
что она иногда бросает в ою сторону, — всё
то, что ещё может случиться.
И ристретто. Ристретто - это смерть.
Это когда вся жизнь — одним глотком.
Выпиваешь, просишь счёт и уходишь. Обычно так.
– А любовь? Настоящая любовь?
Боже, какой идиотский вопрос. Она улыбается,
вежливо. Видимо, об этом её тоже уже
спрашивали.
– Настоящая любовь — это кофе, который
варишь дома с утра. Свежемолотый, желательно
вручную. С кориц
[404x500]ей, мускатным
орехом и кардамоном. Кофе,
рядом с которым надо
стоять, чтобы не убежал, иначе
безнадёжно испортится вкус. Надо
проследить, чтобы он
поднялся три раза, потом налить
ложку холодной воды в джезву,
подождать пару минут, чтобы осела
гуща. Кофе, который наливаешь в
старую любимую чашку и пьёшь,
чувствуя каждый глоток, каждый
день. Наслаждаясь каждым
глотком.
– Значит, тут мне его не
попробовать?
– Тут — нет.
– Тогда чай, пожалуйста. Зелёный.
Я получаю чашку чая и на блюдце
— салфетку с номером телефона. Пью чай, плачу и выхожу на улицу. Иду к метро,
улыбаюсь как дурак. Когда-нибудь я обязательно позвоню. Когда-нибудь, когда допью
открытую на днях огромную банку растворимого "Нескафе". Когда-нибудь я обязательно,
наверное, может быть, позвоню.
/Н. Крайнер/
