Довлатов взошел над моей жизнью, как солнце и замполит Хуриев над горизонтом.
Из того, что я читала в глубоком детстве, моя глумливо хихикающая незрелая память сохранила только потерявшегося попугая, откликавшегося на кличку Стари Джопа.
Когда я позавчера прочитала "Заповедник" (залпом и завывая), я долго пыталась убедить себя, что не нужно глотать все остальное в ту же ночь, и мне все-таки удалось слегка поспать. На следующий день мне даже удалось немножко почитать сто лет назад начатую биографию Ходасевича, но вечер все равно застал меня глотающей сопли над "Зоной" и смотрящей фоточки (уже тогда я начала понимать, что мне конец, потому что у меня сейчас как раз клинч насчет огромных бородатых мужчин, ну в смысле еще сильнее, чем обычно, но у меня еще оставалась надежда, что у него противный голос и нулевая мимика). Сегодня последние бастионы пали. Во-первых, прочитала главу "Наших" про его маму, где сказано:
"У нее, если можно так выразиться, было этическое чувство правописания. Она, например, говорила про кого-то:
– Знаешь, он из тех, кто пишет "вообще" через дефис...
Что означало крайнюю меру нравственного падения.
О человеке же пустом, легкомысленном, но симпатичном говорилось:
– Так, старушонка через "е"..."
У такой женщины не мог родиться какой-нибудь там ребенок.
Во-вторых, посмотрела интервью, услышала, как он бархатно прокатывает звуки, и увидела, как он смущенно улыбается. И наконец получила возможность использовать эту картинку:

[показать]

Подумала, что когда такие люди есть среди твоих знакомых, это, с одной стороны, невероятное счастье, потому что это люди-ласковые весенние солнца, а с другой - величайшее несчастье, потому что когда они умирают, это как конец света. Даже если ты знаком с ними только через книги и умерли они, когда тебе было два года.