"Строго определяя, надо только сказать, что проститутки на короткие сроки - обыкновенно презираемы, проститутки на долгие - уважаемы".

"Если нашли, что сватовство унизительно, то уж это в тысячу раз больше. Там права и шансы равны,а здесь женщина или раба на базаре, или привада в капкан. Скажите какой-нибудь матушке или самой девушке правду, что она только тем и занята, чтобы ловить жениха. Боже, какая обида! А ведь они все только это и делают, и больше им делать нечего".

"Это самое, то, что я хочу сказать вам, это-то и объясняет то необыкновенное явление, что, с одной стороны, совершенно справедливо то, что женщина доведена до самой низкой степени унижения, с другой стороны - что она властвует. Точно так же как евреи, как они своей денежной властью отплачивают за свое угнетение, так и женщины. "А, вы хотите, чтобы мы были только торговцы. Хорошо, мы, торговцы, завладеем вами", - говорят евреи. "А, вы хотите, чтобы мы были только предмет чувственности, хорошо, мы, как предмет чувственности, и поработим вас", - говорят женщины. Не в том отсутствие прав женщины, что она не может вотировать или быть судьей - заниматься этими делами не составляет никаких прав, - а в том, чтобы в половом общении быть равной мужчине, иметь право пользоваться мужчиной и воздерживаться от него по своему желанию, по своему желанию избирать мужчину, а не быть избираемой. Вы говорите, что это безобразно. Хорошо. Тогда чтоб и мужчина не имел этих прав. Теперь же женщина лишена того права, которое имеет мужчина. И вот, чтоб возместить это право, она действует на чувственность мужчины, через чувственность покоряет его так, что он только формально выбирает, а в действительности выбирает она. А раз овладев этим средством, она уже злоупотребляет им и приобретает страшную власть над людьми".

"Я уверен, что придет время, и, может быть, очень скоро, что люди поймут это и будут удивляться, как могло существовать общество, в котором допускались такие нарушающие общественное спокойствие поступки, как те прямо вызывающие чувственность украшения своего тела, которые допускаются для женщин в нашем обществе. Ведь это все равно, что расставить по гуляньям, по дорожкам всякие капканы, - хуже! Отчего азартная игра запрещена, а женщины в проституточных, вызывающих чувственность нарядах не запрещены? Они опаснее в тысячу раз!"

"Я ходил раз в Париже по всем зрелищам и зашел смотреть по вывеске женщину с бородой и водяную собаку. Оказалось, что это было больше ничего, как мужчина декольте в женском платье и собака, засунутая в моржовую кожу и плавающая в ванне с водой. Все было очень мало интересно; но когда я выходил, то меня учтиво провожал показыватель и, обращаясь к публике у входа, указывая на меня, говорил: "Вот спросите господина, стоит ли смотреть? Заходите, заходите, по франку с человека!" Мне совестно было сказать, что смотреть не стоит, и показывающий, вероятно, рассчитывал на это. Так, вероятно, бывает и с теми, которые испытали всю мерзость медового месяца и но разочаровывают других".

"Пока же этого нет, идеал всякой девушки, какое бы ни было ее образование, будет все-таки тот, чтобы привлечь к себе как можно больше мужчин, как можно больше самцов, с тем чтобы иметь возможность выбора".

"Она, музыка, сразу, непосредственно переносит меня в то душевное состояние, в котором находился тот, кто писал музыку. Я сливаюсь с ним душою и вместе с ним переношусь из одного состояния в другое, но зачем я это делаю, я не знаю. Ведь тот, кто писал хоть бы Крейцерову сонату, - Бетховен, ведь он знал, почему он находился в таком состоянии, - это состояние привело его к известным поступкам, и потому для него это состояние имело смысл, для меня же никакого. И потому музыка только раздражает, не кончает. Ну, марш воинственный сыграют, солдаты пройдут под марш, и музыка дошла; сыграли плясовую, я проплясал, музыка дошла; ну, пропели мессу, я причастился, тоже музыка дошла, а то только раздражение, а того, что надо делать в этом раздражении, - нет. И оттого музыка так страшно, так ужасно иногда действует. В Китае музыка государственное дело. И это так и должно быть. Разве можно допустить, чтобы всякий, кто хочет, гипнотизировал бы один другого или многих и потом бы делал с ними что хочет. И главное, чтобы этим гипнотизером был первый попавшийся безнравственный человек.  
А то страшное средство в руках кого попало. Например, хоть бы эту Крейцерову сонату, первое престо. Разве можно играть в гостиной среди декольтированных дам это престо? Сыграть и потом похлопать, а потом есть мороженое и говорить о последней сплетне. Эти вещи можно играть только при известных, важных, значительных обстоятельствах, и тогда, когда требуется совершить известные, соответствующие этой музыке важные поступки. Сыграть и сделать то, на что настроила эта музыка. А то несоответственное ни месту, ни времени вызывание энергии, чувства, ничем не проявляющегося, не может не действовать губительно".

Л.Н. Толстой "Крейцерова соната"

Вот все говорят, что Достоевский депрессивный, а по-моему, Лев наш Николаич на порядки, на порядки чернушнее. Достоевский описывает обшарпанные стены, но обшарпанные стены на мой извращенный вкус прекраснее самых воздушных новостроек, а вот обшарпанные души, которые живописует Толстой, - это полная труба. Удивительно тяжелое, бередящее нутро чувство. И сам он в отрыве от своих произведений производит очень тягостное впечатление злобного, не дружащего с головой обладателя неисправных тормозов. И у меня поэтому постоянно диссонанс, когда я его читаю, пушто книги его мне очень нравятся. Я даже подумываю перечесть "Войну и мир".

Но Лев наш Николаич, конечно, феерическое существо был, блестящее переплетение феминизьма и мизогинии - образцовый образ современной оголтелой фемениздки. Интересно, как они об нем думают?

Заказала две книжки дневников Софьи Андреевны, буду постигать загадочную опростившуюся душу.