Этим летом я гулял по теплому, прогретому спокойным солнцем городу Ярославлю. Прошел мимо внушительного и обветшалого фабричного строения, от которого прямо-таки разило проржавевшим дыханием исчезнувшей советской цивилизации, позже выяснилось, что это был мукомольный завод. Смотрел, как Волга скучно толкает свои пресные воды. Я думал о Насте. Здесь на этой самой земле, ее тело медленно изнутри разъедал талий. Долго тянулись дни ежедневного умирания, серый до бесцветности тяжелый металл, как ластик стирал существование девочки. Измученное угасание. Я вспомнил ее колкие, лучистые глазенки на фотографии, в ее взгляде читался стон затравленного зверька.
Потом, я пошел осматривать местные церкви, и в одной из них увидел совершенно замечательную икону, на которой был изображен святой с песьей головой, это был святой Христофор. Пожалуй, лучший святой из всех чтимых РПЦ. Мне он сразу чем-то приглянулся. Вытянутая морда с зубастой пастью скорее напоминает голову вымышленного зверя. Быть может, Настя возносила молитвы о выздоровлении перед ликом этого святого песьеглавца, а волосы ее клочками сыпались на пол древней церкви Николы Мокрого. Все тщетно.
Я вспомнил про одного своего приятеля, «католика латинского обряда», как он сам себя называл, который никогда не расставался с белоcнежной статуэткой Девы Марии. При этом он был человеком донельзя развратным и переполненным до краев едкой черной злобой, он обожал чувствовать боль, а еще больше любил причинять ее другим людям. Однажды мы прогуливались с ним по территории Миусского кладбища, основанного во время чумы, где был похоронен юродивый философ-космист Федоров, предтеча трансгуманизма, грезивший о бессмертии и тотальном воскрешении всех людей, когда-либо живших на земле. Приятель спросил меня: «Будешь ли ты любить после плоти?», я пожал плечами и ответил «Ох, почему ты спрашиваешь об этом меня?»