Был я осенью на большой выставке Оскара Рабина в третьяковке. Рабин это конечно, такой художник, которого нужно смотреть только вживую, JPG-версии на экране монитора дают лишь приблизительное представление о его творчестве. Там, во-первых, не видно удивительной четкости в отдельных местах картины, которая очень контрастирует с общими очертаниями – размазано-угловатым, как оплавившаяся конструкция, во-вторых разумеется не видно, того как переливаются цвета при изменении угла обзора (а это один из важнейших эффектов живописи Рабина), и в-третьих, конечно же не видно фактуры картины, а она у Рабина весьма своеобычна.

Все творчество Рабина это мучительное погружение в убогую реальность совка, это психоделия, но психоделия совершенно особенная, это бэд-трип, дурная галлюцинация. Он рисовал то, что видел, потому что не мог ничего другого рисовать, потому что ничего другого у него не было. Бараки, бараки, бараки, все в грязновато- выцветшей гамме, там же куски рыб, бутылки водки, обрывки газет и весьма органично выглядящие во всем этом темном мареве лики православных икон. Никакой возвышенной мрачности, никакого патетичного отчаяния, всего лишь чудовищная безысходность барака. Помню, где-то читал у Пивоварова, весьма интересную мысль, такую кристально-чистую метафизическую ересь, о том, что не художник выбирает реальность, а наоборот реальность выбирает художника, чтобы он ее запечатлел и репрезентовал. И реальность, которая умирает, чувствует свой распад, с особой силой ищет художника-пророка, который смог бы ее сохранить, навсегда законсервировать в своих образах. Пивовавров говорил это применительно к соц-арту, но на мой взгляд это очень подходит и к Рабину, ведь дело в том, что все его работы после эмиграции показались мне намного слабее «советского периода», как-то нет в них той прежней силы, той глубины.